Кроме того, участились факты некачественной подготовки рукописей при сдаче в издательство. Так, автор упомянутого 91-го тома обнаружил на стадии верстки настолько много допущенных им неточностей, что по его исправлениям в корректуре приходится рассыпать более 10 а.л., а в остальных 70 а.л. правка в десятки раз превышает допустимую норму. Имеют место случаи недостаточной требовательности при подборе авторов различных статей и комментариев издания. Так, один из авторов 92-го тома (Азадовский) привлечен к уголовной ответственности за антигосударственную деятельность, что повлекло за собой значительные выдирки в книге.
В связи с этим просим Вас дать указание Институту мировой литературы им. Горького и редколлегии «Литературного наследства» разработать и утвердить оптимальный статус «Литературного наследства» в качестве ориентира для редколлегии, авторов и издательских работников с целью поддержания и в дальнейшем – с учетом возросших требований – высокого уровня этого важного научного издания.
Несмотря на командный тон, тот же Г.Д. Комков, отчитываясь в 1982 году перед Президиумом Академии, предъявил в числе несомненных достижений и первые две книги блоковского «Литературного наследства», хотя и допустил толику самокритики, заметив в своем докладе, что «издательское “сито” должно более тщательно, чем прежде, очищать планы от всякого рода шлаков».
Таким «шлаком» и оказалась публикация Азадовского, занимавшая в наборе приблизительно сто страниц; благодаря ее изъятию вторая книга блоковского тома выглядит заметно тоньше, чем остальные книги этого монументального издания, что наглядно показывают все пять томов, поставленные на полку.
В третьей книге должна была появиться публикация Азадовского «Из дневника Ф.Ф. Фидлера» – о ней мы упоминали выше. Том с этой относительно небольшой работой был сдан в набор 29 сентября 1981 года – Азадовский к тому времени как раз добрался до колымской зоны. Но когда в начале 1982 года том увидел свет, то и статья, как ни удивительно, тоже вышла! Однако было указано, что публикация подготовлена неким «К.М. Константиновым».
Почему эта публикация все-таки появилась? Работа о взаимоотношениях Ф. Фидлера и А. Блока более чем в десять раз уступала по объему публикации писем Н.А. Клюева, и, видимо, редакция на свой страх и риск решила ее сохранить. А чтобы отвести от себя упреки и подозрения, напечатала под псевдонимом. Конечно, для большинства читателей «Литературного наследства» этот псевдоним был насквозь прозрачным, но это уже была русская рулетка: напишет ли кто-нибудь донос, что редакция пропустила в печать статью отбывающего срок по уголовной статье, или не напишет. На этот раз редакция выиграла – никто никуда не написал.
Здесь нужно воздать должное инициатору и главному вдохновителю «Литературного наследства» – Илье Самойловичу Зильберштейну. В тех случаях, когда он имел возможность, он помогал гонимым авторам, поскольку главным мерилом у него была не политическая безупречность, а качество научной работы автора. Он поддерживал многих – от С.Н. Дурылина до Ю.Г. Оксмана, а его заместитель по редколлегии С.А. Макашин был и вовсе вызволен Зильберштейном из заключения. Поддерживал он и Азадовских. Сам Илья Самойлович писал Константину об этом в 1970-х годах:
Ваш отец, выдающийся ученый, был в 1952 году освобожден [директором Н.Ф.] Бельчиковым от работы в Пушкинском Доме, в силу тогдашних обстоятельств, и был лишен возможности печататься.
Готовя в те годы декабристские тома «Литературного наследства», я обратился к президенту Академии наук СССР С.И. Вавилову, с которым был близко знаком и который неоднократно приходил нам на помощь в трудных обстоятельствах, с просьбой разрешить привлечь М.К. Азадовского к участию в наших декабристских томах. Конечно, Сергей Иванович разрешил. И Марк Константинович тогда сделал для этих томов 6 работ…
Действительно, в 59-м томе «Литературного наследства» (1954) благодаря смелости И.С. Зильберштейна были помещены четыре (!) работы Азадовского-старшего, две из которых вышли под псевдонимом «М.К. Константинов». А напечатанный там обзор «Затерянные и утраченные произведения декабристов» до сих пор является одной из основополагающих работ в истории движения декабристов.
И вот теперь, спустя почти тридцать лет, Илья Самойлович тем же самым образом помогал его сыну, оставив – видимо, просто доверившись судьбе – и тот же самый псевдоним.
Публикации в «Литературном наследстве» оказались важной составной частью той драматической и напряженной коллизии, что разворачивалась вокруг уголовного дела с 5 граммами анаши. Понимая всю значимость этих публикаций для судьбы ее сына, Лидия Владимировна Азадовская, давно и близко знакомая с Зильберштейном, обратилась к нему 12 ноября 1981 года со следующим письмом:
Дорогой Илья Самойлович!
Я решила обратиться непосредственно к Вам, так как вот уже несколько месяцев живу ожиданиями того, как решится судьба Костиных работ, подготовленных для «Литературного наследства». Мне передавали, что Вы еще в ту пору, когда участь моего сына не была решена и вокруг нагнетались угрожающие и противоречивые слухи, решительно и энергично стремились спасти его работы, поместить их хотя бы под псевдонимом. Понятно, что тогда, зимой и весной, когда Костино положение еще не определилось, эти попытки должны были вызвать настороженное отношение и сопротивление. Я глубоко благодарна Вам за эти хлопоты. Сознание того, что Вы не сложили руки и стремились добиться справедливого решения, поддерживало меня в моем нелегком положении.
Сейчас Костина участь более или менее, как Вы знаете, прояснилась. Самое позднее через год он должен выйти на свободу, без дальнейшего ущемления прав. Говорят и об амнистии, ожидаемой в ближайшие месяцы, которая может на него распространиться. Наконец, самые большие упования сейчас возлагаются на пересмотр дела в Москве, этим энергично занят Костин адвокат Е.С. Шальман. В последнее время пришлось убедиться, что и литературное имя Кости не подверглось полной дискриминации. Мне показывали недавно вышедшую библиографию Брюсова, где перечислены Костины работы за подлинной подписью. Английская пьеса Ш. Дилени «Вкус меда» в его переводе по сей день регулярно идет в Ленинградском Малом драматическом театре, и фамилия Кости печатается на всех афишах, развешанных по городу. Вышла «Лермонтовская энциклопедия» с его статьями (подписаны инициалами). Я еще не видела экземпляра книги, но знаю, что вышли вторым изданием сочинения Вольфганга Кеппена – роман «Голуби в траве», входящий в эту книгу, переведен Костей. Очень хочу надеяться, что и его работы, сделанные для блоковского издания, и прежде всего работа о Блоке и Клюеве, не пропадут, что Вы, в свете изменившихся и прояснившихся обстоятельств, сумеете добиться в издательстве их опубликования. Ваше имя, Ваше влияние, Ваш авторитет здесь так много значат! Кроме восстановления справедливости и важности помещения значимых в историко-литературном отношении материалов, не последнюю роль в положительном решении этого вопроса для меня сыграла бы и денежная поддержка – ведь я осталась с минимумом средств к существованию. Очень прошу Вас, дорогой Илья Самойлович, продолжить начатое Вами благородное дело, возобновить Ваши хлопоты, и внутренне глубоко верю в их благоприятный исход.
К счастью, изъятые в 1981 году из второй книги письма Клюева к Блоку смогли все же выйти в свет, хотя часто такие цензурные изъятия оказываются фатальными для научных работ и их авторов: наука не стоит на месте, материал публикуется другими, устаревает, становится неактуальным… Все же эти сто страниц Константина Азадовского не погибли; они вошли в 4-ю книгу того же блоковского тома, вышедшую в свет в 1987 году (работа переиздана в 1993 году отдельной книгой).
Конечно, основная причина состоявшейся в 1987 году публикации – изменение общей ситуации в стране (хотя и в 1987 году продолжались приговоры по антисоветским статьям). Но формально, по советскому законодательству, к тому моменту, когда том вышел в свет, с Азадовского по истечении трех лет (считая с даты освобождения из мест лишения свободы) была снята (погашена) судимость. То есть он «как бы» и не должен был рассматриваться как уголовный преступник. Конечно, для власти этого «как бы» никогда не существовало – ведь судимость является несмываемым пятном, – но для научной редакции этого было достаточно, чтобы издать в свет долгожданную работу, тем более в 1987 году.
«The Azadovsky defence committee»
Конечно, наибольший общественный резонанс арест и суд над Азадовским вызвали на Западе. Этому в немалой степени способствовала массовая эмиграция 1970-х годов – так называемая «третья волна», к которой принадлежали и деятели русской культуры, составлявшие ее гордость и цвет. Многие из них знали Азадовского лично, а потому восприняли его арест близко к сердцу и стали думать, как и чем они могут помочь. Это в значительной степени предопределило общественную реакцию в ряде западных стран.
Наиболее активное участие в создании и работе «The Azadovsky Defence Committee» – именно так они стали называть себя – приняли Иосиф Бродский, Сергей Довлатов, Владимир Марамзин, Сергей Дедюлин и некоторые другие ленинградцы, оказавшиеся за границей.
Здесь необходим краткий комментарий. Если отношения Азадовского с Бродским в комментарии не нуждаются, то стоит сказать несколько слов об остальных. С Сергеем Довлатовым Азадовский познакомился в годы учебы на филологическом факультете, и долгое время они были в одной компании. Сергей Дедюлин был близким другом Михаила Балцвиника. Владимир Марамзин хорошо знал Азадовского по кругу ленинградской литературной молодежи; незадолго до своего ареста, оказавшись в Петрозаводске, он несколько дней гостил у него.
Уже 1 января 1981 года парижская «Русская мысль» сообщила в колонке новостей про обыск на квартире Азадовского. Затем настало время тех, кто готов был выступить не ано