о) раздела ее донага и стала проверять, не спрятала ли она на себе что-либо недозволенное, в первую очередь деньги.
Молодожены провели вместе три дни и три ночи. «Три дня счастья», – говорила потом Светлана. Комната, предназначенная для свиданий, была небольшая, но уютная и теплая, с большой двуспальной кроватью. За окном же стоял лютый колымский мороз, температура в те дни опускалась почти до минус 65º по Цельсию. Светлана привезла кучу продуктов, и можно было съесть бутерброд с икрой и запить лимонадом. В первый раз со дня ареста он наелся досыта и как следует выспался. А потом начались рассказы. Только теперь он впервые узнал о том, что, собственно, произошло за минувший год. Опасаясь, что комната прослушивается, Светлана шепотом рассказывала ему о здоровье Лидии Владимировны, о письмах в его защиту, о выступлениях Льва Копелева в Западной Германии, о «вражеских голосах»… И, само собой, о друзьях, проявивших чудеса героизма, спасавших его архив, библиотеку, картины, самоотверженно заботившихся о Лидии Владимировне.
Через три дня им пришлось расстаться. Возвращаться в барак после комнаты свиданий было для него (впрочем, как для любого зэка) испытанием не из легких. А Светлана провела в Сусумане еще один день. Вечером она подъехала к зоне и стала искать пакет с перстнем и тетрадкой. Почти целый час, при температуре минус 60, она бродила вдоль забора в глубоком снегу и все не могла отыскать пакет; она страшно замерзла и уже было решила, что пора закругляться и махнуть рукой на свадебный подарок, но в последний момент увидела его – пакет лежал у забора, припорошенный снегом. Раскрыв его, она поняла, почему так долго не замечала: тетрадки с жалобой в нем не оказалось, был только перстень. Вероятно, солагерник посмотрел тетрадь и решил не рисковать: одно дело «гайку» пронести, совсем другое – жалобу. А может, просто отнес ее в оперчасть. Для работ за периметром использовались в основном проверенные…
Но это еще не все. Забрав перстень, Светлана положила на его место книгу. Константин заранее написал Светлане о том, что хочет сделать подарок одному из своих лагерных друзей, желательно – книгу Стругацких. Но как и где достать книгу? В то время это было непосильной задачей и для обычного человека, не то что для «химички», появившейся на два дня в Ленинграде. На помощь пришла писательница Нина Катерли, ученица Бориса Стругацкого. Она объяснила автору, в чем дело, и он охотно дал один авторский экземпляр. Это был сборник «Неназначенные встречи».
Согласно договоренности, Светлана вложила в книгу 50 рублей и сунула в тот же пакет. На следующий день расконвоенный вышел на работу, а вечером, возвращаясь, забрал пакет и принес на зону. Он передал его Куцерубову, но денег в книге, конечно, не оказалось. «Не было никаких денег!» Тем не менее книга осчастливила Эдика. А перстень до сих пор хранится у Азадовских и представляет собой одну из драгоценных семейных реликвий. Светлана же возвращалась на «материк», ее ждал тяжкий труд условно освобожденной…
Когда – под крылом – добежит земля
К взлетному рубежу,
Зажмурь глаза и представь, что я
Рядом с тобой сижу.
Пилот на табло зажег огоньки,
Искусственную зарю,
А я касаюсь твоей руки
И шепотом говорю:
– Помолимся вместе, чтоб этот путь
Стал Божьей твоей судьбой.
Помолимся тихо, чтоб где-нибудь
Нам свидеться вновь с тобой!
Я твердо верю, что будет так, —
Всей силой моей любви!
Твой каждый вздох и твой каждый шаг,
Господи, благослови!
И слухам о смерти моей не верь, —
Ее не допустит Бог!
Еще ты, я знаю, откроешь дверь
Однажды – на мой звонок!
Еще очистительная гроза
Подарит нам правды свет!
Да будет так!
И открой глаза:
Моя – на ладони твоей – слеза,
Но нет меня рядом, нет!
Противостояние
Наступающий 1982 год, который Азадовский встречал со сдержанным оптимизмом, достаточно быстро показал, что легкой жизни не будет. События стали разворачиваться по сценарию, который в конце минувшего года никак не угадывался. Дело в том, что 14 сентября 1981 Президиум Верховного Совета СССР принял указ об амнистии в отношении осужденных по так называемым «легким» статьям, к которым относилась и статья 224-3. И уже в ноябре – декабре 1981 года «административные» и «наблюдательные» комиссии, которые создавались для решения таких вопросов при каждом исправительно-трудовом учреждении, стали рассматривать дела осужденных. Колония постепенно редела. Некоторых освобождали «подчистую», однако большинство уходило на «химию».
Азадовский сомневался, что его вызовут на комиссию. Для досрочного освобождения, согласно Указу, требовалось отбыть не менее трети назначенного срока – эта «треть» у него исполнилась в момент прибытия в Сусуман. Но было и другое требование: администрация должна была расписаться в том, что осужденный «встал на путь исправления», не нарушал режима содержания, участвовал в тех или иных «общественно полезных» мероприятиях… Зная обо всем этом, Азадовский с самого начала взял за правило не конфликтовать с администрацией. Он соблюдал все предписанные «режимом» правила, аккуратно носил зэковскую форму, заправлял постель, содержал в чистоте тумбочку и т. д. В октябре 1981 года он даже вступил в «общеобразовательную секцию», надеясь, что его смогут использовать в школе при ИТК-5 как преподавателя иностранных языков. В колонии работала и другая секция – культурно-массовая (КМС), проводившая своего рода «клубные мероприятия». Однако ни школе, ни библиотеке, ни клубу его знания и опыт так и не потребовались.
Первое время после отъезда Светланы его жизнь, казалось, шла своим чередом. Он по-прежнему работал в швейном цехе, исправно ходил на политинформации, бессмысленно отнимавшие время, писал письма, а в остававшиеся часы с наслаждением читал десятитомное собрание сочинений Лескова, оказавшееся в лагерной библиотеке.
Надо сказать, что Азадовский уже не раз задумывался о своем освобождении раньше срока и даже допускал вероятность, что ему, как и Светлане, удастся выйти по крайней мере на «химию». На досрочное освобождение «подчистую» надеяться не приходилось по той простой причине, что без признания вины, которую «доказало» следствие и утвердили суды двух инстанций, сусуманский суд не стал бы даже рассматривать его ходатайство.
Но тут его одолевали сомнения. И на этапе, и на зоне мнение о «химии» было достаточно консолидированным: ужасные бытовые условия, а работа, как правило, до того невыносима, что зэки придумывают разные способы, чтобы вернуться на зону. Он знал, что в большой город, такой как Магадан или Хабаровск, его не направят и он мог оказаться в каком-нибудь захолустном леспромхозе или на лесосплаве в тайге или, как вариант, на недостроенном участке БАМа. На этих «стройках народного хозяйства» царили в большинстве случаев пьянство и беспредел. Но «химия» имела для него и привлекательную сторону, поскольку давала некоторые вольности, которых он был полностью лишен на зоне: бесцензурную переписку, ничем не ограниченные телефонные разговоры с мамой и друзьями, отпуск и даже возможность договориться о законном отъезде (чем сумела воспользоваться Светлана). Как поступить? В ноябре 1981 года он делился со Светланой своими опасениями, спрашивал ее совета.
И вот 22 января 1982 года Азадовский узнает, что администрация колонии готова отправить его на «химию».
Вчера, – сообщает он Светлане на другой день, – меня вызывали на административную комиссию, которая в конце концов приняла решение отправить меня на стройки народного хозяйства, точнее – ходатайствовать об этом перед следующей инстанцией. Таких инстанций, как ты знаешь, впереди еще две. Что из всего этого получится, не знаю.
Перед комиссией, о которой я, в сущности, узнал только накануне, я еще раз взвесил все «за» и «против» относительно «химии», все плюсы и минусы. Плюсов оказалось больше. Главный же довод, которым я руководствовался, это, конечно, мама (то есть возможность увидеться с ней как можно раньше). Ради этого я готов на все.
Однако через несколько дней ситуация радикально меняется. Один из солагерников, В.С. Седлецкий, доверительно сообщает Азадовскому, что зону посетили два человека («явно приезжие»), которые беседовали с ним, Седлецким, а также с другими заключенными. Вопросы, которые они задавали, касались исключительно взглядов и настроений Азадовского: как он себя держит, с кем общается, что рассказывает о своих друзьях в Ленинграде, какие ведет разговоры и т. п.
После этого начались события, о которых можно узнать из жалобы Азадовского в ЦК КПСС, датированной 15 февраля 1982 года:
22 января 1982 г. я был вызван на административную комиссию. Поскольку за 13 месяцев, прошедших после моего ареста, я не имел никаких нарушений режима содержания и добросовестно относился к своим обязанностям на производстве, комиссия рекомендовала направить меня на стройки народного хозяйства. Однако через несколько дней после состоявшегося решения в колонии появились лица, назвавшие себя сотрудниками КГБ (один – приезжий из Ленинграда, другой – местный); вызывая для беседы осужденных, воздействуя на них, они пытались собрать дискредитирующий меня материал. Кроме того, они оказали давление на администрацию колонии, которая – ввиду предстоящей наблюдательной комиссии – оформила мне в течение трех дней (1–3 февраля) три! нарушения режима содержания. Каждое из этих нарушений, якобы совершенных мной, является надуманным и необоснованным, противоречит Правилам внутреннего распорядка ОИТУ МВД СССР и Исправительно-трудовому кодексу РСФСР. Цель действий, предпринятых администрацией ИТК-5, совершенно ясна: представить меня на следующей комиссии как злостного нарушителя, систематически нарушающего режим содержания. По поводу этих незаконных и недостойных действий администрации я обратился 3 февраля 1982 г. с заявлением в Прокуратуру г. Сусумана и в ОИТУ УВД Магаданской области; однако заявление мое осталось без ответа.