ной в сентябре 1982 года операции. Но когда Азадовский вернулся, то к Абрамову было уже не пробиться: врачи взяли его в кольцо и готовили ко второй операции, на которую писатель долго не мог решиться. Их встреча произошла только 18 мая 1983 года в Доме писателя на улице Воинова – в этот день город прощался с прославленным писателем.
Согласилась его оформить только детская писательница Жанна Александровна Браун (по мужу Грудинина; 1931–1996), и Азадовский с 21 марта 1983 года формально стал ее литературным секретарем.
Восстановление Азадовского в качестве ученого протекало трудно, но Константин Маркович был готов тогда писать и в стол – ему важно было просто «вернуться в форму», доказать самому себе, что он способен возвратить то, что было упущено в заключении. По счастью, для науки о литературе тогда были не самые «быстрые» годы, и материалов по локальным областям, которыми занимался Азадовский, появилось за время его отсутствия не слишком много. В начале 1980-х годов гуманитарная научная мысль, сдерживаемая цензурой, болезненно и тяжело обретала печатную форму.
Е.Г. Эткинд в изъятом цензурой предисловии к двухтомнику «Мастера русского стихотворного перевода» (1968) отмечал: «…Лишенные возможности до конца высказаться в оригинальном творчестве, русские поэты – особенно между ХVII и ХХ съездами – говорили со своим читателем устами Гете, Орбелиани, Шекспира, Гюго…» Описанная ситуация не слишком изменилась и в дальнейшем, в частности после ХXVI съезда КПСС. А потому Азадовский решил продолжить свой труд переводчика.
Наиболее важным как с материальной, так и с моральной точки зрения было возобновление договора с ленинградской редакцией «Литературных памятников» на новый русский перевод «Сказок братьев Гримм». Это произошло благодаря члену редколлегии академику Д.С. Лихачеву; при пролонгировании договора 1977 года Азадовскому была выплачена часть гонорара. Несмотря на то что перевод впоследствии был сделан и сдан в издательство, наступление нового времени с сопутствующими ему трудностями книгоиздания не позволило книге выйти в свет. Перевод не издан до настоящего времени.
Борьба за отмену приговора посредством заявлений и жалоб к 1983 году исчерпала себя окончательно – на десятки многостраничных писем Азадовский получал отписки или же подробные ответы, но все равно всегда отрицательные. Вероятно, последней каплей был ответ председателя Ленгорсуда В.И. Полуднякова, датированный 27 апреля 1983 года:
Ваша вина в совершенном преступлении установлена судом совокупностью доказательств, проверенных в судебном заседании. В частности лично Вами написанной записке Лепилиной инструктивного содержания, на предмет выработанной версии о якобы Вашей непричастности к обнаруженной у Вас при обыске анаше. Суд правильно дал оценку собранным доказательствам и обоснованно признал Вас виновным.
И тогда Азадовский изменил тактику, уже пытаясь не оспаривать приговор в целом, а опровергать отдельные факты или частные доказательства, принимавшиеся в расчет при его вынесении.
Дело о пропавшем имуществе
Итак, новый, 1983 год семья Азадовских встречала вместе, в их квартире на улице Восстания. Два бывших зэка и Лидия Владимировна, которая в течение двух лет ни на минуту не забывала: не доживи она до возвращения сына – квартира отойдет государству.
Светлана, в соответствии с законодательством, жилплощади своей была лишена. Еще 27 июля 1982 года Дзержинский райисполком города Ленинграда вынес решение «о предоставлении семье участницы Великой Отечественной войны Ткачевой, состоящей из трех человек, трех комнат… взамен комнаты по тому же адресу». То есть усилия соседки были вознаграждены – после ареста и суда над Светланой она получила три ее сугубо смежные комнаты в четырехкомнатной квартире.
Если бы к тому времени советское государство не имело за плечами десятилетий истории и практики, когда жители коммунальных квартир всеми силами писали доносы на своих соседей, чтобы вселиться потом в их комнаты, то мог бы возникнуть вопрос: как же это так вышло, что соседка переехала из одной своей комнаты в три освободившиеся? Но вопросов никаких не было – деятельное участие соседки в деле Светланы было, как видно, вознаграждено.
Зоя Ивановна Ткачева (в девичестве Григорьева) родилась в 1923 году в Петрограде, образование 8 классов, училась в Вагановском училище, работала по специальности, с началом войны поступила на арматурный завод имени И.И. Лепсе и в сентябре 1942 года была призвана в армию; служила писарем в автомобильном полку резерва на Ленинградском фронте. В 1943 году вышла замуж за своего однополчанина, старшего лейтенанта, оперуполномоченного военной контрразведки Смерш Аркадия Дмитриевича Ткачева, члена ВКП(б); демобилизована 6 января 1944 года по беременности в звании ефрейтора, награждена медалью «За оборону Ленинграда». После войны она получила с сыном комнату на улице Желябова. С 1970 года в этой квартире поселилась семья Лепилиных.
В 1973 году первый муж Светланы скончался, и отношение Ткачевой к ней изменилось – она не только навязывала свое общение, но и выступила в качестве свахи, желая устроить судьбу своего сына. Когда же на небосклоне появился Константин Азадовский, то всякие матримониальные перспективы для Ткачевой окончательно улетучились и она стала действовать иначе.
Сначала это были скандалы, затем начались доносы по месту работы Светланы и Константина, наконец в 1978 году, после очередной выходки Ткачева, Азадовский решил положить конец его хулиганским действиям и обратился к органам власти. Но милиция, с которой у соседки была связь через местного оперуполномоченного, попыталась замять дело. И когда Азадовский своим неутомимым пером все-таки довел дело до обвинительного приговора, хотя и не связанного с лишением свободы, то Ткачева буквально начала выживать Светлану из квартиры. К тому времени она уже нащупала (или ей подсказали?) уязвимое место у ненавистной ей пары: контакты с иностранцами, аморальный (антисоветский) образ мысли и поведения.
И как только вечером 18 декабря 1980 года неожиданно выяснилось, что на Светлану нужны порочащие сведения, то Ткачева буквально через пару часов оказалась у следователя Замяткиной, чтобы подписать нужные показания: и о моральном облике Светланы, и о ее знакомствах в среде музыкантов, и, само собой, о сожительстве с Азадовским. Но Ткачевой двигала не только ненависть. Ее активное содействие следствию имело и другую причину: расчет. Она, как никто, понимала, что формальная нужда в улучшении жилищных условий послужит – в случае обвинительного приговора Светлане – веской причиной получить три ее комнаты. Так и случилось – после вступления приговора в законную силу Ткачева незамедлительно начала ходатайствовать об улучшении жилищных условий за счет освободившихся в ее квартире комнат.
Вероятно, решающим фактором явилось и то обстоятельство, что в паспортной службе их жилищного треста работала жена майора милиции М.А. Баду, который был хорошо знаком с Ткачевой и деятельно участвовал в ее конфликтах с Азадовскими, что отражено в многочисленных судебных бумагах. Впоследствии Азадовский писал об этом «механизме улучшения жилищных условий» в своих жалобах, но ни Министерство внутренних дел, ни прокуратура на нашли в этом ничего противозаконного.
Однако если своей недвижимости Светлана вернуть не могла, то она по меньшей мере имела право на все то движимое имущество, которое находилось в ее комнатах в момент ареста. К моменту освобождения Светланы ее вещи уже были свалены в подвале Треста жилищного хозяйства № 2 Дзержинского района г. Ленинграда. Впрочем, там оказалось далеко не все.
Между тем в результате служебной прокурорской проверки, инициированной Азадовскими, выяснилось, что кольца и серьги Светланы были изъяты соседкой во время обыска, а конфискованные при аресте вещи: сумочка Светланы с личными вещами и фотографии русских поэтов, обнаруженные у Азадовского, – безвозвратно пропали из сейфа следователя Е.Э. Каменко «по причине неисправности замка». Это было хотя бы небольшой, но зацепкой для законных претензий к следователю, способствовавшему фабрикации уголовных дел. И Азадовские подают заявление, чтобы за нанесенный моральный и материальный ущерб следователь Каменко был привлечен по 172-й статье УК («халатность»), предусматривающей наказание в виде увольнения от должности, или исправительных работ на срок до одного года, или даже лишения свободы на срок до трех лет.
Конечно, никто бы никогда не привлек следователя к уголовной ответственности, но, во-первых, Азадовские не могли простить ему содеянного, а во-вторых, в России трудно предугадать, от какого действия будет прок.
Проведенная силами ГУВД в ноябре 1983 года проверка не нашла в действиях Каменко состава преступления. Кроме того, оказалось, что Каменко, который 28 марта 1983 года выдавал оставшиеся вещи из хранилища вещественных доказательств, уже не работает в милиции: «Уволен из органов МВД по несоответствию». Мы доподлинно не знаем, в чем состояла действительная причина этого увольнения, но весьма примечательно, что за ним не последовало отчисления Каменко с юридического факультета ЛГУ, где он в то время оканчивал заочное отделение.
Материальный ущерб, нанесенный действиями следователя, был сочтен незначительным и не давал оснований к обвинению его по уголовной статье. Однако признание самого факта ущерба давало Азадовским право получить от государства денежную компенсацию за утраченное имущество. Иска к Ткачевой они не подавали, поскольку та «добровольно выдала» изъятые ею при обыске драгоценности Светланы.
Дело о возмещении Куйбышевским РУВД нанесенного ущерба продолжалось почти пять лет и имеет значительный документооборот – на каждый отказ следовало новое заявление Азадовского. В результате 13 мая 1988 года народный судья Куйбышевского районного народного суда г. Ленинграда Л.А. Донецкая вынесла решение о возмещении материального ущерба (за фотографии и книги, утраченные органами следствия). Несмотря на кассационную жалобу, которую подал Каменко, привлеченный в качестве третьего лица, приговор в пользу Азадовских был подтвержден вышестоящей инстанцией и вступил в законную силу.