Думая об отъезде, Азадовский имел возможность выбирать. Остановился он на предложении Канского университета, одного из старейших университетов Франции (Нижняя Нормандия), где ему была предложена должность professeur associé (доцент или адъюнкт-профессор) на кафедре славистики. После долгих колебаний Азадовский ответил согласием. Ему хотелось вернуться к педагогической деятельности, отрыв от которой переживался им крайне болезненно, а кроме того, привлекала возможность оказаться в центре западноевропейской культуры, используя в своей работе и повседневной жизни два языка помимо русского: французский и немецкий.
Отъезд в то время – не просто переезд в другую страну. Это оставление жилплощади государству, автоматическое лишение гражданства (и той части пенсии, что была заработана в СССР), оплата пошлины 500 рублей на каждого, невозможность вывезти с собой практически ничего… К счастью, фактически перестал действовать указ Президиума Верховного Совета СССР от 3 августа 1972 года «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное жительство за границу, государственных затрат на обучение», по которому при оставлении родины выпускник ЛГУ должен был выплатить государству рабочих и крестьян 6000 рублей (МГУ – 12 200), а кандидат наук дополнительно 5400 (доктор наук – 7200). Это означает, что Азадовскому пришлось бы заплатить за себя 11 400 рублей (стоимость двух автомобилей «Жигули»). Это были по тем временам совершенно заоблачные цифры, но государство знало, что люди – не все, так многие – пойдут на любые жертвы и продадут все имущество, лишь бы уехать. Только введение поправки Джексона – Вэника в 1974 году несколько охладило пыл Москвы…
Поскольку письмо старейшего французского университета никакой роли для ОВИРа не играло, необходим был официально заверенный вызов в Израиль от «родственников», который и был получен в начале весны 1984 года. Но 24 апреля умирает Лидия Владимировна, и хлопоты, неизбежные в такой ситуации, долгое время не дают им возможности собрать необходимые документы. Затем начинается долгая процедура, известная как «подача документов». Наконец уже зимой 1985 года Азадовские регистрируют в ОВИРe Куйбышевского района (все в том же здании – переулок Крылова, 3) свои заявления на выезд из СССР.
Казалось бы, можно паковать вещи. Но увы – процедура «отъезда» как раз в то время чрезвычайно осложнилась, а сам факт подачи документов совершенно не гарантировал успех. Прождав несколько месяцев, они могли получить и разрешение, и отказ. После XXVI съезда КПСС (1981) отношение к потенциальным эмигрантам резко меняется, и уже никакие крики мировой общественности не влияют на репрессивную политику государства по отношению к «изменникам». Начало 1980-х годов характеризуется резко возросшим числом отказов – он доходил до 80 % от числа всех поданных документов. Приход к власти М.С. Горбачева (март 1985 года) поначалу не изменил ситуации, а даже усугубил: уменьшалось число выданных разрешений, ужесточались правила выезда. Многие граждане, в особенности кандидаты и доктора наук, вообще не имели никаких шансов – у них просто не принимали документы.
Видя общую ситуацию, друзья Азадовского на Западе старались помочь. Во-первых, надо было организовать вызов, разумеется фиктивный – близких родственников в Израиле у Азадовских не было. Правда, советские власти не придавали этому «кровному» обстоятельству большого значения, хорошо зная, что далеко не все «отъезжанты» направляются на историческую родину. Израильский вызов был вскоре получен – он прибыл в почтовом конверте. После этого в дело вмешался Лев Копелев, пользовавшийся в то время в немецкоязычном мере немалой популярностью: о нем писали газеты, он часто появлялся на телеэкране, давал интервью. Летом 1984 года Копелев посетил (вместе с Генрихом Беллем) бывшего австрийского канцлера Бруно Крайского, продолжавшего играть заметную роль в европейской политической жизни, и сообщил ему о «деле Азадовского». Последствия этого ходатайства не замедлили сказаться: с ним связались сотрудники австрийского посольства в Москве и предложили свое содействие.
Впрочем, все это ничуть не способствовало успеху. Через несколько месяцев их пригласили в ОВИР и сообщили: «Отказано». По какой причине? «Нецелесообразно». Таким образом они оба попали в разряд «отказников». Это была в то время особая категория граждан, не имевших ни малейшего шанса устроиться на работу по специальности, оставшихся без средств к существованию и т. д. Люди творческие не могли публиковаться, выставляться, давать концерты… К этому добавлялся общественный аспект.
Каждый «отказник» воспринимался как человек с незримым клеймом изменника Родины. Трудность состояла и в том, что даже при положительном решении виза на выезд действовала ограниченное время, обычно не более месяца, и за это время невозможно было распорядиться всем имуществом, тем более что квартиру тоже нужно было сдать государству. Люди готовились к этому заранее. И потому в 1985–1986 годах Азадовские практически ликвидировали свое имущество, продав в том числе и коллекцию живописи и графики.
Лишь в конце 1986 года – с возвращением А.Д. Сахарова в Москву из ссылки – начинается медленное свертывание репрессивной политики государства по отношению к потенциальным эмигрантам, а в 1987 году щупальцы наконец размыкаются, и массовый исход граждан из «страны победившего социализма» возобновляется. Особенно это касается не отягощенных «секретностью».
Впрочем, эйфория демократических преобразований так сильно захлестнула либерально настроенных граждан, что некоторые из них, поверившие в будущее своей Родины, передумали уезжать. Азадовские разделили эту участь.
Ты твердишь: «Я уеду в другую страну, за другие моря.
После этой дыры что угодно покажется раем.
Как ни бьюсь, здесь я вечно судьбой обираем.
Похоронено сердце мое в этом месте пустом.
Сколько можно глушить свой рассудок, откладывать жизнь на потом!
Здесь куда ни посмотришь – видишь мертвые вещи,
чувств развалины, тлеющих дней головешки.
Сколько сил тут потрачено, пущено по ветру зря».
Не видать тебе новых земель – это бредни и ложь.
За тобой этот город повсюду последует в шлепанцах старых.
И состаришься ты в этих тусклых кварталах,
в этих стенах пожухших виски побелеют твои.
Город вечно пребудет с тобой, как судьбу ни крои.
Нет отсюда железной дороги, не плывут пароходы отсюда.
Протрубив свою жизнь в этом мертвом углу, не надейся на чудо:
уходя из него, на земле никуда не уйдешь.
Дыхание времени
Не теряя надежды сменить Ленинградскую область на Нормандию, Азадовские все-таки продолжали свои письменные сражения с властями государства рабочих и крестьян. Исподволь уже чувствовались новые времена, хотя неповоротливая система не поспевала за инициативами руководителей партии и правительства. Между тем послания Азадовского в инстанции постепенно начали приносить результаты. В том числе и его жалоба на имя главного милиционера Ленинграда – генерала А.А. Куркова, датированная 8 декабря 1987 года:
В 1980 году против меня и моей жены, С.И. Лепилиной, ленинградскими органами было сфабриковано уголовное дело. 19 декабря 1980 года во время обыска в моей квартире (он проводился незаконно и с грубейшими нарушениями УПК) сотрудник 15-го отдела ГУВД ЛО Хлюпин подложил мне на полку с книгами наркотик (5 гр. анаши). На этом основании я был арестован, а 16 марта 1981 г. Куйбышевский народный суд вынес необоснованный приговор, осудив меня к двум годам лишения свободы по ст. 224 ч. 3 УК РСФСР. Я был отправлен в Магаданскую область.
Вернувшись, я предпринял ряд попыток добиться восстановления законности, столь грубо нарушенной в отношении меня и моей семьи ленинградскими органами. Мне приходилось неоднократно обращаться в Прокуратуру г. Ленинграда и Прокуратуру РСФСР, к Начальнику ГУВД ЛО и Министру Внутренних Дел СССР. К сожалению, даже по частным вопросам мне не всегда удается добиться соблюдения законов, охраняющих интересы граждан. Совершенно очевидно, что ленинградские органы власти, располагая в отношении меня неверной информацией, продолжают относиться ко мне предвзято, необъективно, желают «отыграться» за грубо сфальсифицированное уголовное дело.
К числу проявлений такого рода «предвзятости» я отношу и ряд необоснованных вызовов в следственные органы. Так, 3 ноября 1986 г. я был вызван телефонным звонком к следователю Зыбиной в 27-е отделение милиции (пер. Крылова, 3), которая задала мне ряд вопросов насчет гр. Седлецкого B.C., постоянно проживающего в г. Бийске Алтайского края…
Позднее от самого Седлецкого мне стало известно, что его вызывали в г. Бийске лица, не имеющие отношения к милиции, и расспрашивали исключительно обо мне. Пытаясь получить от Седлецкого дискредитирующие меня показания идеологического порядка, они оказывали на него давление. Разговор с Седлецким не был оформлен протоколом допроса. Считая эти действия незаконными, я обратился 12 февраля 1987 г. с жалобой в Прокуратуру г. Бийска. Ответа не получено.
19 октября с.г. я был вызван телефонным звонком в УБХСС ГУВД ЛО к сотруднику Борохову. Являться по телефонному звонку я отказался, попросил прислать мне повестку. Через полчаса Борохов на машине доставил мне повестку и на той же машине отвез меня на Каляева 19. Зачем потребовалась эта оперативность, мне стало ясно позднее. Борохов расспрашивал меня о музыкантах из группы «Аквариум», которых я не знаю и никогда не видел. Сообщил мне, что в записной книжке одного из них, П. Трощенкова, якобы обнаружен номер моего телефона (впоследствии я выяснил, что это ложь). Борохов называл мне также несколько фамилий иностранных граждан, из которых мне была известна лишь одна. Кроме того Борохов вел со мной разговоры, которые я считаю провокационными. Кто уполномочил его на это? В заключении Борохов подстроил мне в коридоре незаконную (не оформленную протоколом) очную ставку с гр. Трощенковым.