Через день или два кто-то из работников УКГБ привез мне конверт с несколькими фотографиями, имеющими штамп Госархива, и сказал, что эти фотографии Азадовский получил незаконно, в антисоветских целях переправки за границу, и что они возвращению родственникам Азадовского не подлежат.
В-третьих, он получил подтверждение, что изъятые у него книги были действительно уничтожены, и одновременно – доказательство вовлеченности в его дело еще как минимум трех сотрудников КГБ: к материалам проверки был приложен (в копии) акт о «полном уничтожении путем сжигания материалов, не подлежащих ввозу и распространению в СССР, а также не представляющих научной и исторической ценности»; этот акт подписали трое сотрудников УКГБ ЛО: замначальника отдела Володин Э.В. и «давние знакомые» Азадовского – замначальника отдела Безверхов Ю.А. и оперуполномоченный Кузнецов А.В.
Не менее ценные сведения Азадовский получил и об уголовном деле своей супруги. По крайней мере, судьба изъятого при задержании и обыске рисовала ее уголовное дело в новых красках.
Капитан Арцибушев, задерживавший Светлану и производивший на другое утро обыск у Азадовского, заявил при проверке 28 ноября 1983 года, что «сумочка изымалась в целях закрепления связи Лепилиной с Азадовским», а изъятое при обыске у Светланы он доставил в кабинет начальника РУВД, где находились сотрудники КГБ. Далее следовала расписка, датированная 22 декабря 1980 года: «Мною, Архиповым В.И., сотрудником УКГБ ЛО, получены, согласно протокола обыска у Лепилиной, вещи, изъятые во время обыска». Иными словами, в деле Светланы также участвовали сотрудники КГБ, притом те же самые, что и в деле Азадовского.
А по поводу того, что вещи, изъятые у Светланы, никак не фигурировали в ее уголовном деле, в заключении следственного отдела РУВД значилось:
…В связи с тем, что изъятые у Лепилиной вещи и документы к ее преступной деятельности отношения не имели, следователь Каменко по окончании расследования и составлении обвинительного заключения направил дело в суд, не затребовав из КГБ изъятых у Лепилиной вещей и документов и не затребовав документов о судьбе указанных вещей.
То есть «крайним» был назначен, как можно видеть, следователь Каменко.
Относительно возврата вещей можно процитировать также объяснение самого Каменко от 24 ноября 1983 года:
Вещи, изъятые у Лепилиной при обыске, я не видел, их сразу забрали работники УКГБ… В 1983 г. ко мне явилась Лепилина и потребовала вернуть мне вещи, изъятые при обыске. Я созвонился с работниками УКГБ, и они мне привезли мешок, в котором находились вещи, которые Лепилина опознала как принадлежащие ей, и эти вещи я ей вернул под расписку. Кроме указанных в расписке вещей больше мне ничего из УКГБ возвращено не было.
Таким образом, Азадовский документально установил факт участия сотрудников КГБ в его деле и притом узнал массу фамилий. Это – поразительный факт. Несмотря на законное право гражданина знакомиться с материалами проверок, проведенных по его обращению, Азадовскому не должны были показывать эти документы: по действовавшему тогда законодательству, их следовало считать строго секретными (поскольку секретными являлись все материалы, содержащие сведения об оперативной работе КГБ).
Эта в общем-то случайная удача в действительности была результатом его поистине титанических усилий на протяжении нескольких лет.
Глава 13Юрий Щекочихин
Юрий Петрович Щекочихин (1950–2003) оказался тем человеком, благодаря которому удалось сдвинуть дело Азадовского с мертвой точки. Именно Щекочихину – мужественному, профессиональному и честному журналисту – мы обязаны расследованием всего того комплекса обстоятельств, что образуют сегодня «дело Азадовского». И по своим профессиональным, и по нравственным качествам Юрий Щекочихин был, можно сказать, единственным в своем поколении. Не случайно он воспринимается в наши дни как символ целой эпохи в новейшей истории России – эпохи Свободы.
Семнадцатилетним юношей, первокурсником вечернего отделения журфака МГУ, он пришел в газету «Московский комсомолец»; в 1972 году перешел в «Комсомольскую правду», где вел рубрику для подростков, что давалось ему не просто: постоянно возникали трения с начальством. Стремление привлечь общественное внимание к проблеме правонарушений среди молодежи и вообще к невеселой жизни подрастающего поколения в Стране Советов, особенно в провинции, сделало его имя и рубрику «Алый парус» широко известными. В 1980 году, когда обстановка в редакции «Комсомольской правды» необратимо ухудшилась, журналист перешел в «Литературную газету». Именно здесь он стал заниматься главным делом своей жизни – журналистскими расследованиями. Начав с молодежной тематики, правда, не в литературно-творческом аспекте, а в сугубо злободневном – от подростковой наркомании до молодежных преступных группировок, он постепенно втянулся и в проблемы «взрослой» жизни и организованной преступности. В 1988 году он позволил себе печатно признать актуальность понятия «мафия» для советского государства. Причем не образно-романтически, а именно в качестве уже возникшего в СССР прочного союза организованной преступности с государственным аппаратом. Он первым употребил этот термин в печати.
Возникает вопрос: какое касательство к проблемам законности и правопорядка имела «Литературная газета» – печатный орган Правления Союза писателей СССР? В действительности выходящая по средам «Литературка» была наделена на удивление широкими полномочиями. Да и сотрудников она имела столько, что без труда могла бы стать ежедневной.
Она была первой в СССР «толстой» газетой; в сферу ее интересов входили различные стороны жизни, которые можно отразить в литературно-публицистическом очерке. Именно «Литературная газета» и существовавшие в ее редакционной структуре два отдела – «отдел коммунистического воспитания» (переименованный затем в «отдел морали и права») и «социально-бытовой отдел» – дали жизнь такому жанру, как «журналистское расследование». В этом плане особую известность получил отдел коммунистического воспитания.
В середине 1980-х годов в отделе морали и права трудилась группа талантливых и смелых журналистов (Аркадий Ваксберг, Евгений Богат, Ольга Чайковская, Игорь Гамаюнов, Александр Борин); в их числе был и Юрий Щекочихин. Благодаря их публикациям (расследованиям, судебным очеркам, статьям о коррупции) «Литературную газету» стали читать даже те, кто был далек от литературы, а тираж газеты к концу 1980-х годов вырос до 6 миллионов экземпляров.
Юрий Щекочихин – бесстрашный и бескомпромиссный – получил вскоре общесоюзную известность; его имя знали все. Для нас, однако, важен в этой связи принцип работы редакционного механизма.
Работа журналистов начиналась обычно с писем читателей. Вообще жанр «писем в редакцию» был в прежние годы широко распространен, и чем большей популярностью пользовалась газета, тем больше она получала корреспонденции. Зачастую письма адресовались не просто редакции или же конкретному отделу, но и персонально – как авторам, так и героям газетных публикаций. Из ворохов (мешков) писем, которые разбирались заведующим отделом и журналистами, отбирались наиболее животрепещущие или же просто требующие вмешательства сюжеты.
Однако в отделе права, где работал Щекочихин, были свои особенности. Поступавшие письма не сразу передавались кому-либо из журналистов («корреспондентов»), а поступали так называемым «разработчикам», которых в разное время насчитывалось в отделе до пяти и более человек. Это были внештатные сотрудники редакции, преимущественно отставники органов внутренних дел или прокуратуры. Они знали принципы работы правоохранительных и судебных органов и могли оценить истинную картину дела с точки зрения формального уголовного или административного права. Это было тем более важно, поскольку письмо читателя – это всегда лишь субъективная картина, которую следует еще прояснить и осмыслить, прежде чем журналист вдохнет в сюжет свой литературный талант. Именно «разработчики» ехали на места, ходили по инстанциям, пробивая себе путь служебным удостоверением милиционера или прокурора, хотя бы и состоящего в запасе. Такие люди уберегали и редакцию, и журналистов от возможных последствий в случае публикации непроверенной, а иногда и заведомо ложной информации. Из командировок они привозили ворохи копий и выписок – подлинных документов, на которые потом должен был опираться журналист в своем тексте.
Сейчас даже трудно себе представить, как в «Литературной газете» мог вообще сложиться такой отдел. Главная роль тут принадлежит главному редактору – А.Б. Чаковскому, который, будучи членом ЦК КПСС, Героем Социалистического Труда и прочая и прочая, руководил работой газеты с 1962 по 1988 год, и его авторитет гарантировал редакции определенный «иммунитет» в случае противодействия как партийных, так и государственных органов.
Конечно, в начале 1980-х годов не могло быть и речи о том, чтобы газета занялась разработкой сюжета, подобного истории Азадовских, где недвусмысленно проглядывали комитетские уши. Однако времена стремительно менялись, либерализация горбачевской эпохи, несмотря на трудности в экономике, заметно набирала ход.
Но даже на фоне пропагандируемой гласности события 1987 года разворачивались с удивительной быстротой. Если говорить о литературе, то именно в этом году Политбюро дало согласие на публикацию романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата».
Когда в апрельском номере «Дружбы народов» вышло начало романа, то не было уверенности, что он будет издан до конца; тем не менее все четыре книжки журнала, ожидаемые читателями с трепетом, вышли в свет. Стало возможным говорить о многом, что совсем недавно считалось запретным.
Выход такого произведения, как «Дети Арбата», причем именно в СССР, а не за границей, был не каким-то случайным событием. И хотя до полной литературной свободы, символом которой можно считать издание «Колымских рассказов» и «Архипелага ГУЛАГ» и отмену цензуры, оставалось еще два года, наступление новой эпохи казалось современникам неизбежным. О