Мы знаем К.М. Азадовского как широко образованного человека, автора многих работ, изданных в СССР и за рубежом, талантливого литературоведа и переводчика. Совсем недавно в журнале «Дружба народов» (1987, №№ 6–9) публиковалась переписка Б. Пастернака, М. Цветаевой и Р. – М. Рильке, привлекшая к себе широкое внимание. К.М. Азадовский – один из участников этой интересной и ценной работы. Мы не сомневаемся, что К.М. Азадовский – если бы в отношении его была полностью восстановлена справедливость – способен принести реальную пользу советской культуре, особенно на нынешнем этапе развития нашего общества.
«Литературная газета» зарекомендовала себя в последние годы как авторитетнейший рупор гласности в нашей стране, как печатный орган, открыто выступающий за демократические преобразования в СССР. Надеемся, что и в данном случае мы можем рассчитывать на Вашу поддержку.
С уважением, члены Союза писателей СССР
Начался сбор подписей. Азадовскому пришлось обойти всех тех, кто согласился его поддержать. Начало положили ленинградцы: Яков Гордин, Даниил Гранин, Нина Катерли, Александр Кушнер, Дмитрий Лихачев, Борис Стругацкий. Затем Азадовский отправился в Москву и прежде всего к Вениамину Каверину. Проведя вечер на его переделкинской даче, он поведал Вениамину Александровичу подробности своей невеселой истории и очертил нынешнее положение дел. Каверин не только поставил свою подпись, но и позвонил другим, кому счел возможным. В результате под письмом появилось еще семь подписей: Григорий Бакланов, Вениамин Каверин, Вячеслав Кондратьев, Булат Окуджава, Анатолий Приставкин, Анатолий Рыбаков, Аркадий Стругацкий. Всего 13 подписей. Казалось бы, не так много, но они стоили целой адресной книги.
Нужно отдать должное и редактору «Нового мира» Сергею Залыгину, который по просьбе Каверина согласился написать самостоятельное письмо в редакцию «Литературной газеты» (этим текстом мы не располагаем, знаем лишь сам факт).
Несмотря на все знамения нового времени, в стране еще сохранялась прежняя власть, работали КГБ и ЦК КПСС – словом, соблюдались привычные для советского человека и гражданина правила игры. И подпись под письмом, где речь шла о фальсификации уголовного дела сотрудниками КГБ, причем не в далекие 1930-е, а в совсем недавние годы, была, безусловно, актом гражданского мужества.
И не будем задаваться вопросом, в какой мере все эти люди – в большинстве уже живые классики и знаменитые писатели – испытывали сомнения и о чем-то задумывались, прежде чем взять шариковую ручку и поставить подпись.
Ожидание
В тот же самый день, когда Азадовский послал в «Литературную газету» письмо писателей, он отправил и жалобу на имя генпрокурора СССР А.М. Рекункова. Копия этого письма была приложена и к обращению в газету.
Александр Михайлович Рекунков занимал пост генпрокурора с 9 февраля 1981 года. Ветер перемен постепенно достиг и его ведомства. В февральском номере журнала «Социалистическая законность» за 1987 год генеральный прокурор выступил с программной статьей «Пути и перспективы перестройки в органах прокуратуры», а в июле выступил на расширенном заседании Коллегии, признав недостатки ведомства и призвав сменить прежний стиль прокурорской работы. Он был даже более откровенен и с укором говорил о том, «насколько серьезно под воздействием местничества многие прокуроры стали отходить от принципа единства законности, как в угоду ведомственности и личному благополучию скатывались с партийных позиций. Беспринципность разъедала как ржавчина…». И опять забрезжила малая вероятность того, что в условиях провозглашенной гласности и демократизации общества высшая надзорная инстанция обратит внимание на нарушения в деле Азадовского.
Тем временем «Литературная газета», получив согласие главного редактора, начала свое расследование. Первым шагом стало опять же официальное письмо, написанное на имя заместителя генерального прокурора СССР О.В. Сороки и отправленное со многими приложениями. Редакция просила тщательно разобраться в жалобе Азадовского.
Затем, уже зимой, в дело вступил «разработчик», направленный в командировку в Ленинград. Для этого задания был использован наиболее серьезный кадровый ресурс Щекочихина – генерал-майор милиции Иван Матвеевич Минаев.
Перед тем как Минаева «наградили» строгим выговором по партийной линии, он занимал должность заместителя начальника ГУВД Москвы, курировал работу следствия и УБХСС, с 1976 года возглавлял комиссию по борьбе с наркоманией при Исполкоме Моссовета, в 1980-м отвечал за правопорядок в городе при проведении Олимпийских игр. Его уважали за честность. Но разразилось «торговое дело», по которому 30 ноября 1982 года был арестован, а 11 декабря 1984 года приговорен к расстрелу директор Елисеевского гастронома Ю.К. Соколов. Следствие велось органами КГБ СССР. Истинная причина такой показательной жестокости заключалась в другом: предчувствуя скорую схватку за первый пост в государстве, Ю.В. Андропов пытался объявить косвенным виновником безобразий в столице главу МГК КПСС В.В. Гришина. Старшинство главы московских коммунистов в Политбюро ЦК было головной болью для Андропова, который твердо двигался к своей цели.
Когда в декабре 1984-го под овации зала был оглашен смертный приговор Соколову, последовали многочисленные оргвыводы для столичных чиновников самого разного калибра – теперь Гришин должен был доказать, что понял урок. Одним из оргвыводов стало приглашение на заседание бюро МГК КПСС генерал-лейтенанта Минаева. Члены бюро, долгие годы получавшие продовольственные заказы в гастрономе № 1, вдруг спросили, отчего же ГУВД не изобличило преступников до того, как вступили в дело органы КГБ СССР. Не слишком гуттаперчевый Минаев не стал ничего говорить – он понимал, что раз его выбрали в качестве козла отпущения, то и оправдываться бесполезно. Он вышел из горкома со строгим выговором и, дойдя до Петровки, подал рапорт об отставке.
Уже в «Литературной газете» генерал Минаев узнал, что по стечению обстоятельств именно редакция газеты стояла у истоков этого громкого дела – статью о систематическом недовесе в главном гастрономе столицы начал писать журналист Анатолий Рубинов, завотделом социально-бытовых проблем. Он присутствовал в Елисеевском и в тот момент, когда туда пришла торговая инспекция, но делом довольно быстро занялось Следственное управление КГБ СССР, а статья о «недовесе» так и не вышла в «Литературке».
На работу в милицию, несмотря на приглашение в 1986 году, после смены Гришина, Минаев не вернулся. Но сидеть без дела ему было тягостно, идти на работу в прокуратуру, куда без труда можно было устроиться, не захотел. В результате один из бывших коллег познакомил его со Щекочихиным. Уже тогда журналист пользовался в милиции заслуженным уважением. Да и вообще начиная с середины 1980-х сотрудники силовых ведомств – от армии и милиции до КГБ и прокуратуры – относились к Щекочихину с неподдельным уважением; благодаря такой репутации Юрий Петрович получал подчас исключительно важные сведения и документы для своих расследований.
Итак, генерал-майор запаса Минаев отправился в командировку в Ленинград. Командировочное удостоверение от редакции «Литературной газеты», а в особенности красная генеральская книжечка открыли ему нужные двери. Но тут оказалось, что уголовные дела Азадовского и Лепилиной уже не посмотреть – их затребовала Генеральная прокуратура СССР. Этот факт был сам по себе не так и огорчителен – дела наконец-то вырвались за пределы Ленинграда, появился призрачный шанс на то, что их внимательно изучат в Генеральной прокуратуре.
Однако Минаев, идя по пути, проторенному Азадовским, получил на руки гражданское дело по иску к Куйбышевскому РУВД – то самое, в котором находились материалы прокурорской проверки, где был отражен факт участия в обыске сотрудников КГБ. То, для чего Азадовскому понадобились годы, потребовало от Минаева нескольких дней и книжечки, удостоверяющей генеральское звание.
Теперь «Литературная газета» отправила заместителю генпрокурора уже аргументированное письмо с выписками из материалов прокурорской проверки, сообщая об успехах в редакционном расследовании. Однако Олег Васильевич Сорока был не тем чиновником, который стал бы ввязываться в конфликт с КГБ, да еще по такому делу. К тому же Генеральная прокуратура в тот момент, мягко говоря, имела чем заняться: в поле зрения общественности оказались следственные действия бригады Т.Х. Гдляна и Н.В. Иванова, преступления в горячих точках и т. д.
Да и работа с обращениями граждан велась тогда в Генеральной прокуратуре своеобразно. Довольно откровенно об этом пишет В.И. Илюхин, занимавший в 1986–1989 годах пост заместителя начальника Главного следственного управления Генпрокуратуры, которого вряд ли можно упрекнуть в предвзятом отношении к ведомству. О работе с письмами он пишет следующее:
…Их по существу никто глубоко не проверял. Могу утверждать, что при разрешении жалоб и заявлений граждан в следственной части допускались серьезные нарушения требований законов и приказов Генерального прокурора.
Во-первых, отсутствовал какой-либо их учет. По этим причинам и нам не удалось установить в полном объеме их поступление и прохождение.
Во-вторых, многие жалобы рассматривались формально, зачастую без проверки доводов заявителей и изучения материалов дела, поэтому нарушения не вскрывались и давались отписки.
Нам пришлось просмотреть ряд надзорных производств с жалобами. Как правило, в них отсутствовали справки, заключения прокуроров, свидетельствовавшие об изучении дел перед дачей ответа. Десятки жалоб приобщались к уголовным делам без проверки изложенных в них сведений. Встретились мы и с такими фактами, когда ответы заявителям давались на основании сообщений, полученных от следователей по телефону.
Нередко заявления граждан рассматривались теми следователями, чьи действия в них обжаловались. Поэтому не могло быть и речи об объективности и полноте проверок и принятии соответствующих мер.