мую позицию представителя государственного обвинения, по которому целый ряд ходатайств моего подзащитного был отклонен, а эти ходатайства были заявлены именно для того, чтобы установить причастность других лиц к фальсификации, по словам моего подзащитного, данного доказательства. Позиция представителя государственного обвинения постоянно и совершенно, так сказать, четко сводилась к тому, что мы решаем сейчас вопрос исключительно о виновности или невиновности Азадовского и всех обстоятельствах, которые могут свидетельствовать о производстве обыска другими лицами. Другие обстоятельства, связанные с делом, во всяком случае все, что касается причастности органов Комитета госбезопасности, так или иначе, по заключению прокурора, к данному делу отношения не имеют. Надо сказать, что чувство горестного изумления у меня это вызвало прежде всего потому, что мы здесь несколько дней, в условиях полной гласности и демократии, с учетом, так сказать, лучших требований перестройки, с учетом лучших требований и стремлений установить у нас действительно правовое государство, исследовали обстоятельства дела. Здесь у нас в судебном заседании без всякого ограничения, как по количеству, так, да простят меня присутствующие, и по качеству, находились любые лица, которые проявляли интерес к рассмотрению данного дела, которые имели возможность не только вести записи процесса путем применения и звукозаписывающей, и видеозаписывающей техники, и вот все эти условия гласности и демократии оканчиваются на сегодняшний день ходатайством, заявленным в лучших традициях периода застоя. Потому что и в период застоя, товарищи судьи, не каждое дело, попадающее на стол суда, оканчивалось обвинительным приговором. Но вот единицы и по городу, и по РСФСР, и по Советскому Союзу, я не делаю из этого, так сказать, никаких открытий, это все равно стало предметом гласности в печати, единицы дел оканчивались оправдательным приговором. А сплошь и рядом тогда, когда по делу не было доказательств вины и нужно было выносить оправдательный приговор, дело направлялось для производства дополнительного расследования, для того, чтобы уже не в условиях гласности, не в условиях открытости судебного заседания, а в условиях безгласности это дело бы прекращалось. Потому что я не сомневаюсь, товарищи судьи, что результат, если вы согласитесь с позицией государственного обвинения, направления такого дела на доследование не может быть не чем иным, кроме как прекращением дела…
На сегодняшний день ни для кого не является секретом, что отмена этого приговора была вызвана не тем, что какие-то органы проверяли полностью или частично деятельность и качество или некачество вынесения приговора Куйбышевского районного нарсуда г. Ленинграда, что повторное рассмотрение дела вызвано не тем, что в органах прокуратуры Союза каким-то образом полностью или частично обобщались дела, связанные с хранением или вообще относящиеся к преступлениям, связанным с наркоманией. Нет, результатом сегодняшнего рассмотрения дела является многочисленные жалобы Азадовского. Я повторяю, что прошло уже шесть лет с того момента, как Азадовский полностью отбыл наказание. Если бы мы сейчас с вами не сидели в этом процессе, даже та судимость, которую он получил, была бы у него на сегодняшний день, с точки зрения закона, погашена. Он уже считался бы не судимым. Так что заставило Азадовского все эти шесть лет, перенесшего уже и позор и унижение этого обыска, и стресс, когда человек, занимающий ответственное положение и никогда, так сказать, не попадавший в орбиту хотя бы каких-то административных правонарушений, с момента обыска оказался заключенным в следственный изолятор, надежды и отчаяния, связанные с вынесением приговора, суровые условия, невыносимо суровые условия полугодового этапа следования из Ленинграда в Магадан через всю страну? Что же его заставило вновь здесь переживать все эти перипетии? Товарищи судьи, это может быть только одно: это жажда справедливости. Это стремление обелить себя как невиновного в глазах не только своих близких и родственников, что вообще нормально и естественно для любого человека, но в данном случае, пожалуй, и в глазах мировой общественности, потому что личность Азадовского, занимающегося и литературоведением, и переводом, известна далеко за пределами нашего Советского Союза. Так именно цель оправдать себя, реабилитировать привела его сегодня здесь на скамью подсудимых и заставляет его по второму разу все это переживать. Достаточно ли у вас сейчас доказательств и обстоятельств для того, чтобы вынести Азадовскому оправдательный приговор? Я считаю, что этих доказательств, этих обстоятельств вполне, и даже слишком, более чем достаточно.
Речь ее, продолжавшаяся более получаса, произвела сильное впечатление на зал. Расшифровка магнитофонной записи позволяет нам узнать о реакции присутствующих, разразившихся продолжительными аплодисментами. Что вызвало, в свой черед, реакцию государственного обвинителя, пытавшегося прервать овацию выкриком: «Я еще раз повторяю, это не цирк и здесь не клоуны!»
По окончании судебных прений прозвучало последнее слово подсудимого:
В течение всего процесса я постоянно говорил о подлоге и фальсификациях, о совершенном против меня и моей жены уголовном преступлении. Все, о чем я говорил с самого начала, нашло полное подтверждение в ходе слушания дела. Все основополагающие материалы дела: постановление на обыск, протокол обыска, заключение экспертизы, служебная характеристика и другие материалы – фальсифицированы.
Теперь совершенно ясно, что суд 1981 года, вынесший мне обвинительный приговор, отнюдь не стремился к выяснению объективной истины. Выявленные Прокуратурой СССР односторонность и неполнота судебного расследования в 1981 году не были, однако, результатом частных ошибок или заблуждений суда. Судья Луковников выполнял возложенное на него ленинградскими органами задание: любой ценой – вопреки очевидности – осудить меня на двухлетний срок. Осудить заведомо невиновного человека!
В деле есть еще одна фальсификация, которую и нынешний суд, к сожалению, предпочел игнорировать. Это – фальсификация, которая придает всему делу беспрецедентный характер. Я имею в виду уголовное дело Лепилиной. Не подлежит сомнению, что мое уголовное дело и дело Лепилиной – это одно дело. И начиналось дело, естественно, как совместное. Однако в конце января 1981 года дела были намеренно разведены с целью разобщить материалы, неразрывно связанные своим содержанием, исказить, затемнить существо дела, а также приуменьшить масштаб затеянной провокации. Надо быть слепым, чтобы этого не видеть!
Не могу согласиться с позицией, занятой по этому поводу судом летом 1988 года. Суд не желает видеть, что в деле Лепилиной содержатся материалы, имеющие непосредственное отношение не к Лепилиной, а к Азадовскому. Суд не желает видеть, что фраза об «отсутствии преступного сговора между мной и Лепилиной» абсолютно нелепа, абсурдна. Подход к единому уголовному делу как к двум различным делам предопределил, на мой взгляд, ту явную тенденциозность и неполноту, которыми и на этот раз отличалось слушание дела.
Тенденциозность проявилась прежде всего в намерении вывести из дела сотрудников КГБ. Суд то принимал решение о вызове в суд Архипова и Шлемина, то отклонял мои ходатайства по этому поводу, мотивируя это тем, что сотрудники КГБ якобы «не имеют отношения к формуле предъявленного мне обвинения». Между тем из материалов дела явствует, что именно сотрудники КГБ, скорей всего, подбросили мне наркотики. На это непосредственно указывают показания Хлюпина. Таким образом, я не могу считать, что судебное следствие было проведено с надлежащей полнотой. Истинные виновники всего случившегося были намеренно удалены из дела.
Материалы, добытые в настоящем процессе, окончательно убеждают в том, что все основные действия по моему делу и делу Лепилиной производились сотрудниками КГБ. Они изымали у меня в ходе обыска книги и фотографии, которые даже с позиций 1980 года нельзя было признать антисоветскими. Они сфабриковали заключение экспертизы. С их участием изготавливалась характеристика. По их указанию я был отправлен в Магаданскую область. Сотрудники ленинградского УКГБ прекрасно сознавали, что их действия носят противозаконный характер. Иначе зачем приходить ко мне на обыск под чужими фамилиями? Зачем удалять название своей организации с заключения экспертизы? Зачем ссылаться на мнимый рапорт, якобы поступивший в УКГБ от начальника 15-го отделения ГУВД?
Для того, чтобы «посадить» меня, организаторы моего уголовного дела не пощадили другого, ни в чем не повинного человека – С.И. Лепилину. Ее использовали как предмет, как неодушевленную вещь; использовали лишь для того, чтобы создать повод для производства обыска в моей квартире.
Я не знаю, в какой мере сотрудники КГБ и МВД действовали самостоятельно или выполняли распоряжение партийного руководства г. Ленинграда. Ясно одно: дело против меня и моей жены было сфабриковано ленинградскими органами власти в предыдущий период. Дело вышестоящих органов – разобраться и привлечь виновных к ответственности.
В связи с вышеизложенным прошу суд:
1. Вынести мне оправдательный приговор, поскольку никакого преступления я не совершал.
2. Направить представление по поводу дела Лепилиной в вышестоящие судебные инстанции, поскольку материалы обоих уголовных дел, соединенные вместе, свидетельствуют о ее полной невиновности.
3. Вынести частное определение о нарушении закона сотрудниками милиции УУР ГУВД и Куйбышевского РУВД при производстве следственных действий. Поскольку в судебном заседании выяснилось, что к делу причастны высокопоставленные сотрудники ленинградской милиции, направить копию в Министерство внутренних дел СССР.
4. Вынести частное определение о нарушении закона сотрудниками УКГБ по Ленинградской области. Направить его непосредственно в КГБ СССР для проверки тех обстоятельств, которые не были проверены в Куйбышевском районном суде.
Суд удалился для вынесения решения. Юрий Щекочихин, присутствовавший в зале суда, описал дальнейшее: