Стеклов опубликовал передовицу, где эта проблема ставилась. Стеклов говорил следующее: «Народ, на который нападают, начинает защищаться. Когда посягают на его святая святых, он начинает чувствовать, что в нем просыпается национальное сознание». Можно отметить, что слова «святая святых» были начисто лишены какого-либо классового, социального содержания. Что такое это «святая святых»? Некая высшая ценность? Но что могло быть более высокой ценностью, чем классовые интересы? Стало быть, Стеклов невольно признавал, что национальные ценности оказываются выше классовых, что для того времени было весьма необычным шагом. Но, старается успокоить Стеклов коммунистического читателя, «это еще очень далеко от национализма в плохом смысле этого слова». Сейчас, утверждает Стеклов, во всей России наблюдается взрыв национального чувства. «Кое-кого это смущает. Опасаются проникновения в наши ряды посторонних и даже враждебных элементов, идущих туда с предвзятой целью принести делу республики не пользу, а вред». Но Стеклов не разделяет таких опасений, высказывая, естественно, и официальную точку зрения. «Даже у черносотенца дрогнет преступная рука, — говорит он, — когда ему придется направить ее против своей страны». Эта статья Стеклова была опубликована за две недели до брусиловского воззвания, публикация которого, вероятно, сталкивалась с сопротивлением. Кто именно выступал против использования русского национализма, точно неизвестно. Пока что можно указать лишь на старого партийца Е. Ярославского (Губельмана), который в тот же период негласно обращал внимание партии на необходимость борьбы против русского национализма, даже сотрудничающего с большевиками. В неофициальном отзыве на упоминавшуюся выше брошюру Кремнева (Чаянова) Ярославский резко осудил факт ее публикации за призыв автора к славянофильству и национализму. Но Ярославский был второстепенным работником. Кто еще мог быть на его стороне, мы не знаем.
Зато хорошо известно, что одним из главных, а может быть, и главным сторонником использования русского национализма в политических интересах советской власти был Троцкий. В данном случае речь шла о поощрении бывших царских генералов, и Троцкий как председатель Реввоенсовета не мог их не поддержать.
Это позднее отмечал Радек, считая одной из величайших побед Троцкого то, что он «сумел людям, пришедшим к нам по принуждению из вражеского лагеря, внушить убеждение, что советское правительство борется за благо русского народа».
ПРОВОКАЦИЯ НАЦИОНАЛИЗМА
Если Троцкий поощрял национализм, то председатель ВЧК Феликс Дзержинский решил его провоцировать для создания организации, способной проникнуть в белое движение[13]. в 1921 г. был арестован монархист А. Якушев, не признавший в свое время Временное правительство и отказавшийся от поста заместителя министра.
После большевистской революции Якушев вступил в небольшую тайную монархическую организацию, но с самого начала проповедовал «советско-монархическое народничество». Будучи за границей, в 1921 году он пришел в восторг от статей Ширинского-Шихматова, проповедовавшего в журнале «Двуглавый орел» примерно эту же мысль[14]. В своей анкете после возвращения из-за границы в 1921 году Якушев написал, что является русским националистом. В январе 1922 года Дзержинский сделал сообщение на заседании коллегии ГПУ, что раскрыта тайная монархическая организация, но что не имеет смысла уничтожать ее, а лишь инфильтрировать, чтобы эффективно следить за эмиграцией. Дзержинский сказал, что в настоящее время наиболее подходящей фигурой для этой цели он считает Якушева, про которого было сказано, что он превыше всего ставит интересы России. Это было началом «Треста», который действительно добился больших успехов. Помимо Якушева в нем сотрудничали генерал Зайончковский, подписавший, как известно, брусиловское воззвание, и генерал-лейтенант Н. Потапов.
Про взгляды Зайончковского было упомянуто. Что касается Потапова, то уже говорилось, что он перешел на сторону большевиков в ноябре 1917 года и был назначен начальником Генерального штаба, а впоследствии начальником военной контрразведки.
Эта тройка разыгрывала перед эмигрантами роль членов тайной монархической организации, которая будто бы проникла в самые важные сферы, а особенно в армию и ГПУ. Однако «Трест» отличает от простой провокационной организации то, что он проповедовал в среде эмиграции соединение монархии и Советов, куда должны были быть включены лучшие элементы советского режима. Характерно, что переговоры на этой основе происходили у Якушева даже с Н. Марковым-вторым и великим князем Николаем Николаевичем.
Разумеется, для ГПУ это было чистой провокацией, но сама идея разработки такой идеологии, даже в провокационных целях, симптоматична. Она показывает принципиальную возможность существования некоей идеологической базы сотрудничества между большевиками и крайне монархической частью эмиграции.
Крайне сомнительно, чтобы Якушев, Зайончковский и Потапов действовали лишь как простые шпионы. Учитывая имеющуюся информацию, можно предположить, что они могли рассматривать свою деятельность как первую попытку сотрудничества между большевиками и монархистами, которая впоследствии могла бы стать основой для их реального сотрудничества.
Мнимый монархический центр служил как бы символом того, что такая возможность в принципе существует. Можно почти не сомневаться, что эти трое независимо от планов ГПУ могли иметь психологию двойников, преследующих и свои цели. Все это ярко проявилось в деле Шульгина в 1926 году, о чем будет идти речь ниже.
Важно также и то, что ГПУ хотя бы для провокационных целей пришлось сформулировать правую националистическую программу, которая впоследствии с помощью Шульгина стала широко известной и прочитанной руководством уже в 1926 году, в критический момент для национал-большевизма.
ПЕРВЫЙ ЭНТУЗИАЗМ
Политический триумф национал-большевизма в Советской России начинается в связи с обсуждением сменовеховства, оказавшегося на время в центре внимания советской прессы и даже внутрипартийной жизни. Следует отметить, что эмиграция в то время не была отделена от Советской России железным занавесом; между ними существовала широкая двусторонняя связь. То, что печаталось в эмигрантских изданиях, быстро становилось достоянием советской прессы, хотя бы и в форме критики.
О масштабах знакомства советского руководства с эмигрантскими изданиями дает представление следующий факт. В апреле 1921 года президиум ВЦИК принял постановление о выписке 20 экземпляров каждой из ведущих эмигрантских газет. Президиум ЦКК РКП(б) также выписывал ведущие эмигрантские издания. Получали их и некоторые обкомы партии, как, например, Ленинградский и Кубано-Черноморский.
Ленин посылал записки с требованием обеспечить своевременное получение «Смены вех» и «Накануне».
Первая положительная реакция на взгляды Устрялова принадлежит «Правде», которая в разгар кронштадтских событий опубликовала передовицу под симптоматичным заголовком «Патристика», посвященную выходу устряловского сборника «В борьбе за Россию». В передовице выделялись мысли о национальном возрождении России через большевистскую власть и о целесообразности для белых как можно скорее прекратить вооруженное сопротивление.
Но широкая реакция на сменовеховство пришла не сразу. По-видимому, имело место какое-то негласное обсуждение сменовеховства на самых верхах партийного руководства, в результате чего вначале было вынесено решение поддержать сменовеховство. Это, так же, как и НЭП, было одним из результатов Кронштадта. В критическом положении большевистское руководство решило изменить не только свою экономическую, но и национальную политику. Социальная база власти оказалась слишком слабой. Сменовеховство соблазняло возможностью привлечь на свою сторону новые широкие массы, до сих пор стоявшие в оппозиции.
Таким образом, сопротивление русского населения вызвало необходимость пойти с ним на некоторый компромисс. Национал-большевизм в глазах советского руководства и выглядел таким вынужденным компромиссом. Однако даже и такой компромисс был опасен, ибо, во-первых, он мог оттолкнуть от большевиков коммунистов других национальностей, а во-вторых, он явно содержал в себе такие потенции, которые при некоторых условиях могли повести к ослаблению большевиков, тем более что Устрялов прямо говорил о том, что конечной целью национал-большевизма является освобождение от большевизма.
Это и обусловило двойственное отношение большевистского руководства к национал-большевизму. 13 октября 1921 года Стеклов опубликовал очень одобрительную передовицу «Известий» практически без всякой критики «Смены вех», заявив, что авторы сборника знают, что именно они выражают «истинное настроение и интересы широких интеллигентских кругов если не сегодняшнего, то завтрашнего времени». Он предложил широко перепечатывать сменовеховцев. На следующий день «Правда» опубликовала статью Н. Мещерякова, который обширно цитировал «Смену вех» и в целом дал ей очень положительную оценку. «Авторы книги, — писал он, — сохранили еще многие пережитки своей старой психологии. Но жизнь учит, и они способные ученики. Логика жизни заставит их идти все дальше и дальше по пути сближения с революцией».
Через несколько дней, выступая на II Всероссийском съезде политпросвета, Троцкий возводит поощрение сменовеховства в ранг государственной политики, подчеркивая в нем именно национал-большевизм. «Сменовеховцы, — сказал Троцкий, — исходя из соображений патриотизма, пришли к выводам, что спасение России в советской власти, что никто не может охранить единство русского народа и его независимость от внешнего насилия в данных исторических условиях, кроме советской власти, и что нужно ей помочь... Они подошли не к коммунизму, а к советской власти через ворота патриотизма».
Троцкий рекомендовал самым широким образом пропагандировать «Смену вех». Особо важно, сказал он, питать этими идеями военных.