И с тех пор понятие конституции неразрывно связано с переменами, причём с такими, которые уже в принципе свершились, перестали быть просто замыслом, но ещё подлежали окончательному утверждению. То есть как всякое действительно историческое событие означали завершение одного процесса (освободительной войны, революции, реформы) и в то же время начало другого (государственного строительства, утверждения и налаживания нового порядка).
Выражаясь метафорически, конституции стали как бы вехами, отмечающими поступь истории конкретного государства и его народа. В таком метафорическом понимании можно назвать «конституциями» законы Солона и Клисфена, действительно реформировавших организацию общественной жизни в Аттике и изменивших некоторые государственные институты. Но не более того.
Рассмотрев обстоятельства принятия более 200 конституций Нового Времени (см. ниже), мы убедились в том, что каждая из них предвосхищала будущее состояние общества и, более того, предписывала, каким ему надлежит стать. Это в равной мере относится и к учредительным актам возникающих государств, и к плодам революций, и к конституциям, принятым, казалось бы, в спокойные времена.
Так что конституция – это проект государства, подлежащий последовательной реализации.
Проект – это схваченное в мышлении и воплощённое в знаке устройство какого-либо искусственного, создаваемого человеком объекта, в данном случае – государства как социального объекта. Конкретно же каждая конституция в момент своего принятия – это совокупность норм, определяющих будущее политическое устройство государства. Эта-то нормативность и создаёт обманчивое впечатление юридического акта, «закона», которым конституция отнюдь не является. Потому что политическое устройство создаётся не законами, а властью и требует добровольного следования её воле (см. V.4). Законы же всего лишь придают должную форму поведению людей в рамках данного политического устройства, которое их и создаёт. Именно поэтому конституцию практически никогда не принимают законодатели: это делает персона власти (индивидуальная или коллективная), особая, специально для этого созванная ассамблея или, наконец, сам народ. В двух последних случаях смысл широкого участия народа в принятии конституции (как, впрочем, и любого голосования) – это как раз декларация его готовности следовать воле власти, в этой конституции изъявленной. В этом смысле такое голосование равносильно присяге на верность устанавливаемому государственному порядку. Только после этого к своему делу может приступить законодатель.
Общая же последовательность событий всегда такова:
Неготовность народа следовать воле власти обнаруживает несостоятельность предложенного проекта, а точнее – указывает на то, что это был вовсе не проект, а то, что мы называем «прожектом»: действием, основанным не на знании, а на предположении. Это нередко случалось с «высочайше дарованными» (октроированными) конституциями. Так было, например, в Австро-Венгрии, когда Октябрьский диплом, изданный Францем-Иосифом 20.10.1860 года, просуществовал всего четыре месяца и был заменен 26.02.1861 года Февральским патентом, который 21.12.1867 года был заменен Декабрьской конституцией, действовавшей уже до распада империи.
Тут мы сталкиваемся с главной проблемой любого искусственного воздействия на социальную систему: «Оно является… принадлежащим социальной системе потенциальным источником ее самоуничтожения. Любая познавательная ошибка, необоснованно принятое проектное решение или чья-то злая воля способны нарушить устойчивость социальной системы. <…> Вставшая на путь проектного существования социальная система имеет лишь одну возможность самосохранения и саморазвития – всемерное совершенствование своих познавательных средств»[224]. Достоверность знания о своей стране и своём народе, которым располагает персона власти, является, таким образом, главным условием успеха любого конституционного начинания.
Всё это остается не замеченным теми, кто видит лишь юридическую оболочку конституций, а это практически все, кто до сих пор занимался их исследованием. Так что к соотношению конституции и права нам ещё придётся вернуться.
III.2. Конституционный паноптикум
Ещё одно массовое заблуждение состоит в том, что конституция якобы ограничивает персону власти в возможностях её применения.
Рассмотрев большинство конституционных инициатив Нового Времени, мы можем систематизировать их с точки зрения того, какие именно процессы вызвали их к жизни и каковы были связанные с ними персоны власти. Система эта представлена в нижеприведенной таблице, где отмечены, конечно, только наиболее известные и типичные примеры.
Первые конституции были созданы ниспровергателями старых режимов: лидерами освободительных движений (в Испанских Нидерландах и американских колониях Великобритании) и революций в Англии и Франции. А именно аристократическими и городскими олигархическими группировками. Их неподчинение власти монарха первоначально оставалось в русле феодальных традиций, сводясь к отстаиванию освящённых обычаем вольностей и привилегий (см. выше о Великой хартии вольностей). То есть, действительно, к ограничению власти монархи обычаем, иначе говоря – к сохранению status quo, а не к переменам.
Путь от мятежа элит к народному возмущению быстрее всего был пройден там, где монарх был чужеземным, то есть «выжимал соки» ради решения задач, далёких от нужд местного населения, и вообще не был связан местным обычаем (см. V.1). Поэтому и в Нидерландах, и в колониях его логическое завершение не замедлило себя ждать, выразившись в парных конституционных актах: Акте клятвенного отречения[225] с Утрехтской унией (1579–1581) и Декларации независимости со Статьями конфедерации (1776–1777), один из которых декларировал выход из-под суверенитета прежнего монарха, а другой закладывал основы новой государственности – Республики Соединённых провинций и Соединённых Штатов Америки соответственно. Это было не ограничение власти монарха, а отказ ему во власти, упразднение прежней власти и учреждение новой. Хотя сам монарх никуда не девался, оставаясь там же, где был, – «за горами-долами, за морями-акиянами».
Генезис конституций нового времени
* То есть общностей, обладающих признаками государственности.
** Здесь подразумеваются не только доминионы Британской империи, но и любые зависимые (вассальные) государственные образования, например Сербское и Болгарское княжества в Османской империи.
*** Подводящие итоги Гражданской войны.
По сути то же происходило в Англии и Франции, но упразднить власть монарха, находящегося здесь и сейчас, оказалось сложнее – пришлось осудить его и казнить, а этого в обычае не было!
Для Англии, где всё – от манер поведения до государственного устройства – было основано на обычае, это было непросто. Судить короля – это было ещё приемлемо: знать и до того восставала против бессудных кар (в отношении самих себя). А раз уж были суд и приговор – что поделаешь… Но самое сложное было потом: следовало учредить новое правление, обычаем не предусмотренное. И парламент, предварительно очищенный (уже безо всякого суда) от потенциальных противников[226] такого решения и лишившийся палаты лордов, в 1649 году упразднил английскую монархию и объявил Английское Содружество парламентской республикой. Но никак не конкретизировал, как будет осуществляться такое правление, а лишь создал как бы прецедент. И началась эпоха «ручного управления» с взаимоисключающими парламентскими решениями, назначениями и отставками должностных лиц и т. п. Наконец в 1653 году члены этого «Долгого Парламента», не переизбиравшиеся 13 лет, решили сделать свой статус пожизненным и были разогнаны Кромвелем, чей авторитет к тому времени стал непререкаемым. Кромвель понял, что без конституции не обойтись, провёл-таки выборы в парламент[227], который и принял единственную в своем роде первую и последнюю письменную конституцию Содружества Англии, Шотландии и Ирландии[228]: The Instrument of Government («Орудие правления» – очень точное определение с нашей точки зрения[229]).
Но в конечном счёте обычай одержал верх. Весь этот «конституционный порядок» держался на личной власти Кромвеля и не пережил его. Вначале королевский сан был предложен самому Кромвелю (который с негодованием его отверг – за что, мол, боролись), но после его смерти конституция была отменена, а монархия – восстановлена.
Республиканский проект для Англии не состоялся. Для него не нашлось идеологов, которые смогли бы его снабдить знанием, обеспечившим его будущее. Гоббс был роялистом, создавшим своевременную идеологию монархического государства. Протекторат Кромвеля, привлекший было его на свою сторону, был агонией республики. В результате идеология Гоббса оказалась востребована деятелями контрреволюции, обессмертившими его имя.
После недолгой реставрации Стюартов, к концу всё больше напоминавшей старый режим, был достигнут общественный консенсус по поводу равновесия между обычаем и новым порядком. Он свёлся к единственному важному для состояния нации акту: Биллю о правах (Bill of Rights). Он был принят так называемым Конвентом, образованным из Лорд-мэра Лондона, членов Палаты лордов, восстановленной при реставрации, а также оставшихся в наличии членов Палаты общин двух созывов, состоявшихся при Карле II[230]