, в общем – из всех, кто хоть кого-то представлял. Это собрание парламентом не было, никаких законов принимать не могло и было созвано исключительно для того, чтобы выработать условия, на которых какой бы то ни было кандидат мог бы занять королевский престол.
Это чрезвычайно важное обстоятельство, к которому нам ещё предстоит вернуться.
Именно эти условия и определял документ, названный впоследствии Биллем о правах. В точности он назывался An Act declaring the Rights and Liberties of the Subject and Settling the Succession of the Crown и был адресован не «любому», а совершенно конкретному кандидату – Вильгельму Оранскому, штатгальтеру Нидерландов и зятю Якова II, призванному вместе с его экспедиционным корпусом для наведения в стране порядка. Акт был составлен по согласованию с ним и сводился к двум основным требованиям: кандидат должен был соблюдать освящённые обычаем права и вольности определённых слоёв общества и быть протестантом.
Вильгельм, участвовавший в составлении документа, заранее знал, что готов с ним согласиться, согласился, и был провозглашён королём.
Но в исторической судьбе документа важную роль сыграли два обстоятельства:
• он был сформулирован как публичная оферта, чтобы выглядеть применимым к любому кандидату на престол;
• некоторые из «прав и вольностей, освящённых обычаем» вытекали из «новых» обычаев, сложившихся за последние полвека смуты, поэтому их для вящей определённости в документе перечислили. Тем более что кандидат, будучи иностранцем, знать английские обычаи был не обязан. Перечислили не все, а только те, которые благодаря новизне ещё не были у всех на слуху, хотя кандидат, соглашаясь стать королём, обязался соблюдать их все независимо от давности обычая.
В результате документ оказался одновременно универсальным в отношении субъектов, к которым мог быть применён, и конкретным по содержанию. Это позволило ближайшему должным образом созванному парламенту легализовать его, признав равным по силе закону. Хотя он никаких новых правил не устанавливал, а лишь оглашал уже признанные, для сведения тех, кого это касается.
Добрый король Вилли был умным человеком и тёртым политиком, натренированным в хитросплетениях как сложной внутренней политики федеративных Нидерландов, так и в общеевропейском контексте противостояния католицизма и протестантизма. Он остался в благодарной памяти британцев не как установитель нового режима, а как благодетель нации, водворитель мира и порядка, восстановивший старую добрую Англию в её изначальном достоинстве. Бездетный, он озаботился приисканием преемников и в последний год жизни добился принятия Акта о престолонаследии (Act of Settlement), предложившего Британии новую/старую династию: твёрдых протестантов, но в то же время потомков Стюартов (по женской линии) – ганноверских курфюрстов. Она благополучно правит страной и по сей день.
Резюмируя всю эту непростую последовательность исторических событий, мы вынуждены назвать всё своими именами.
1) Пуритане, круглоголовые и железнобокие, во главе с Кромвелем совершили революцию: упразднили в Англии монархию и учредили республику, ознаменовав это принятием соответствующей конституции.
2) Элиты (знать и городская верхушка) при полном непротивлении народа этим остались недовольны, конституцию отменили, упразднили республику, восстановили монархию и пригласили признанного специалиста (короля Вилли) для наведения порядка.
3) Специалист им всю эту контрреволюцию (названную впоследствии «Славной революцией») lege artis оформил, подобрал «правильную» династию, завещав и впредь жить по обычаям.
Так что революция осталась в прошлом, а нация продолжила жить без конституции, нимало в ней не нуждаясь. Впоследствии, когда иметь конституцию стало приличным, многоумные Блэкстоны, Бэджеты и иже с ними собрали все вышеперечисленные акты (и кое-что ещё), приправив их «конституционными обычаями», и назвали всё это «английской некодифицированной конституцией». Но, признав наличие конституции, понадобилось объяснить, что же она конституирует. Тут и пригодилась вышеприведённая трактовка договора как закона. Которая означает не что стороны договорились употреблять власть в пределах, определённых обычаем, а что эти пределы персоне власти установлены законом.
Так что главный источник мнения, что конституция является средством ограничения власти, – это умозрительная попытка обнаружить конституцию там, где её нет!
И этот случай, похоже, единственный. Мы не намерены отрицать роль Англии в истории конституционализма – выше мы её отметили. Но эта роль была сыграна с начала до конца, и никто – ни власть, ни народ – к этой постановке больше не вернулся. И в сегодняшней Великобритании монарх пользуется, по сути, неограниченной властью, хотя, согласно обычаю, прибегает к ней лишь в случае крайней необходимости.
Нужно подчеркнуть, что обычно употребляемое определение «некодифицированные конституции» является эвфемизмом, поскольку используется и для британской «конституции», и для «составных» конституций, просто включающих несколько актов различного содержания (обычно разновременных). Ярким примером последних является конституция Израиля, отдельные части которой принимались и будут приниматься по мере надобности, то есть по мере того, как конструкция соответствующих частей государственного организма обретает желательную форму. Нельзя не согласиться с разумностью такого экспериментального подхода при создании с нуля государства, не опирающегося ни на какую традицию, кроме Священного Писания.
Тем не менее конституционность (то есть проектность и зачинательность) всех актов в составе таких конституций не вызывает сомнений – каждый из них обозначает начало новой конфигурации властных отношений в государстве, а значит, нового этапа в его истории. Точно такую же роль играют поправки, вносимые в более привычные нам «кодифицированные» конституции, существующие в виде единого акта. Так устроены даже имеющие непосредственно британское происхождение конституции Канады и Новой Зеландии, в основании каждой из которых лежат акты, учреждающие конкретную форму правления для соответствующей общности.
Итак, каждый значимый новый этап в истории любого государства начинается с принятия конституции в целостном виде, внесения поправок в существующую конституцию или принятия нового акта – части составной конституции.
Что именно из этого происходит в каждом конкретном случае, определяется прежде всего намерениями персоны власти, а также политическими и культурными традициями общности.
Понятно, что конституцию практически всегда принимают при учреждении нового государственного образования (столбцы А и Б в таблице). Этот акт, помимо своей основной роли, всегда имеет символическое значение, отмечая Начало – начало собственной истории.
Бывает, что государство возникает в результате объединения (добровольного или вынужденного) нескольких государств[231] или квазигосударственных образований[232] (столбец Б в таблице). В таких случаях по большей части заключался союзный договор, чаще всего и становившийся конституцией нового государства или основной её частью. Как правило, такое государство получает федеративное устройство, которое с большим или меньшим упорством стремится сохранить. Такой была конституция Германской империи, непосредственно созданная из конституции Северогерманского союза и основанная на союзном договоре.
Хотя, например, Итальянское королевство на волне революционного движения создавалось как унитарное государство с изгнанием «чужеземных» правителей, упразднением их государств и присоединением их территорий к Сардинскому королевству, чья конституция (Альбертинский статут 1848 года) и стала первой конституцией объединённой Италии. А объединение частей Польши, бывших провинциями трёх распавшихся империй, после Первой мировой войны воспринималось действующими лицами как восстановление прежней целостности[233].
О конституциях, непосредственно обязанных своим появлением революционным процессам, выше было сказано достаточно. Но нельзя обойти вниманием такое явление, как «экспорт революции». При этом ни в коей мере нельзя руководствоваться таким примитивным его пониманием, которым пользовались советологи прошлого века: революцию несут-де на своих штыках армии агрессора.
Первый опыт такого рода был предпринят Наполеоном. При этом он и его дипломаты искусно пользовались волной революционных настроений, распространившихся по Европе, когда весть о победе революции во Франции упала на общественную почву, удобренную идеями Просвещения. В духе времени её восприняли (буквально) как эксперимент, подтвердивший, по всем канонам тогдашней науки, истинность её представлений о разумном (то есть правильном) устройстве общества. Так что инициаторы революций во многих государствах Европы были вполне подготовлены и вооружены идеологически. Иного оружия им и не понадобилось, достаточно было готовности революционной Франции поддержать их. Но она, конечно, приходила, поддерживала, и в каких-то странах эта поддержка склоняла чашу весов в нужную сторону.
Конечно, старые режимы видели в новых государствах сателлитов Франции. Это отразилось даже в терминологии, сохраняющейся до сих пор: во французской исторической науке их называют République sœur – «Республики-сёстры», а в остальных европейских странах – «дочерние» или даже «вассальные» республики, согласно тому пониманию духа событий, которое сложилось по свежим их следам.
Безусловно, не все новые государства были республиками в узком смысле слова, во многих сохранилось монархическое правление, особенно в СРИГН, где правящие дома с Наполеоном вступили в союз (как Бавария и Баден) или просто нашли общий язык. Но