Идеология русской государственности. Континент Россия — страница 14 из 29

причастность к русскому государству и настаивал на своей свободе от него. Русское государство уже было (со времён Ивана Великого, как мы помним), но Крупский его не заметил и сводил всё к своим личным отношениям – не с царём, олицетворяющим это государство, а с Иваном Васильевичем Московским, таким же, по сути, как он сам, вотчинным владетелем. Да, могущественным владетелем, но не строящим государство, а просто расширяющим свои владения с использованием доступных средств, в том числе содействия (не службы!) других владетелей – князей и бояр. А содействует кому-либо любой человек не по долгу, а по собственной воле: хочу – помогаю, а хочу – нет. В этом суть отстаиваемой Курбским воли – в другом смысле этого слова, как неограниченной свободы, вольницы. В этом и состояло единственное идеологическое содержание сочинений Курбского. А Грозного ему удобно было представить Ужасным[246], чтобы объяснить, почему помогать ему больше не хочется.

Карамзин не мог этого не понимать – об этом за полвека до него со всей определённостью написал В.Н. Татищев. Но Карамзин решал свою задачу: идеолог «вольности дворянской», он стремился обесценить само понятие службы. Для этого рассуждения Курбского, отождествлявшего службу с холопством, как нельзя более подходили.

Обращаясь к своим современникам-дворянам, среди которых потомки старого боярства выделялись лишь гербами и родословными, полностью интегрировавшись социально, Карамзин мог быть уверен, что обстоятельства противостояния боярской верхушки Ивану Грозному эти современники легко примут на свой счёт[247]. Современники вспоминали, какое потрясение умов вызвал IX том «Истории государства Российского», посвящённый этой эпохе.

В решении своей задачи Карамзин блестяще преуспел, но последствия этого вышли далеко за её рамки. И дело не только в том, что тиранический образ Ивана Грозного был усвоен общественным сознанием на столетие вперёд[248], внеся свой вклад в формирование антигосударственных настроений в российском обществе. Сделав «Историю» Курбского главным источником по истории царствования Грозного, Карамзин оставил российской исторической мысли тяжёлое наследие, не до конца изжитое и поныне. Мы остановимся лишь на немногих тесно связанных его аспектах.

Вышеупомянутое понимание Курбским отношений боярства с Иваном Грозным как сотрудничества с Великим князем Московским, а не службы царю – это причина главной, многократно повторенной претензии князя к Грозному: упрёка в том, что тот отверг добрых советчиков и приблизил дурных.

Здесь ключевое слово – «советчик[249]». Мы-де помогаем тебе решать твои задачи, причём небезуспешно. Это значит, что мы знаем своё дело и вообще как жизнь устроена. Воспользуйся нашим знанием, и будет тебе счастье. Великолепное в своей практичности суждение практического разума. И действенное – пока не перейдены границы его применимости. Его обоснованию посвящена большая часть писем Курбского царю. И он нигде не выходит за рамки такого понимания.

Но что, если царю нужно решать другие задачи – сегодняшнего времени, не укладывающиеся в рамки обычаев и выходящие за рамки бесспорной компетенции этих советчиков? Задачи строительства государства, которого они в упор не замечают, а значит и понятия о них не имеют. Тогда, наверное, понадобятся другие советчики. Но этой возможности Курбский, не понимая природы таких задач, не допускает. И подставляет на место государственной необходимости хорошо ему знакомые мотивы придворных интриг: корысть, зависть, личное соперничество. Которые, конечно же, имели место, но в его глазах заслоняли все другие. Так рождается противопоставление добрых и дурных советчиков.

В стремлении подчеркнуть свою былую значимость, Курбский причисляет себя к «добрым советчикам» (что, может быть, и было верно), но для этого он придаёт им статус консолидированной группы, которую называет Избранной радой[250]. С лёгкой руки Карамзина это обозначение становится общепринятым в российской историографии, употребительным и до сих пор. Более того, её начинают считать «неофициальным правительством» Ивана IV, то есть не просто консолидированной группой, а как бы даже государственным институтом, которому приписывают ряд действительно важных реформ, обеспечивавших строительство российского государства (о чём речь пойдёт ниже).

Однако ни один источник, кроме Курбского, не подтверждает её существования. Начиная с середины XIX века многие историки подвергают её существование сомнению. Не подвергается сомнению личная историческая роль отдельных лиц, включавшихся Курбским в её состав, прежде всего протопопа Сильвестра и окольничего Алексея Адашева, тогда как в отношении других её участников определённости нет. Но нет оснований считать, что:

• они составляли организованную группу, действовавшую согласованно;

• царь наделял эту группу какими-то особыми полномочиями;

• исторические события, связываемые по традиции с этой группой, были обусловлены её консолидированными усилиями, а не волей отдельных лиц, в том числе самого царя.

Важно понимать, что обращение за советом и использование советов являются коммуникацией по поводу обмена знаниями и в этом качестве не институциональны, оставаясь всецело в рамках доброй воли участников коммуникации.

Курбский, дав советчикам общее имя, дал повод считать их организованной группой. Карамзин, истолковав это в свете усвоенных им идей эпохи Просвещения, дал повод считать их авторами и организаторами реформ, взявшими в свои руки управление государством и оттеснившими на задний план официальные институты – Боярскую думу и Ближнюю думу. Тем самым он допустил, что государственная воля, исходящая от персоны власти, могла в этот период модифицироваться «Избранной радой» или даже исходить от неё. Оттолкнувшись в том числе от слов самого Иоанна, писавшего о поведении её участников (обозначенных как «поп Сильвестр, Алексей [Адашев] и советники его[251]»): «И паче вы растленны, что токмо повинны хотесте мне быти и послушны, но и мною владесте, и всю власть с меня снясти, и сами государилися как хотели, а с меня все государство сняли: словом аз бых государь, а делом ни чего не владел»[252].

Звучит совсем как расхожая характеристика статуса «конституционного монарха» – как тут не вспомнить пресловутую «английскую королеву»[253]. Хотя таков же был и статус любого «слабого монарха» в правление всесильных временщиков как Ришельё, Мазарини, Сесил или Болингброк. Но пытливая интеллигентская мысль после Карамзина всё-таки устремилась в сторону парламента и конституции, опираясь на как бы неоспоримый факт ограничения власти государя. Хотя фактически он был властилишён, а временщики готовились уже и к формальной передаче царской власти князю Владимиру Андреевичу Старицкому. В этом они ничем не отличались, к примеру, от графа Ричарда Уорика[254], прозванного «Делателем королей» во время Войны роз в Англии. И ни на какую «конституцию» при этом не ссылались.

Репутацию участников «Избранной рады», как «прогрессистов» и «предтеч парламентаризма» укрепило то, что многие историки, и особенно публицисты, стали впоследствии приписывать им некоторые реформы, осуществлённые в 50-е годы XVI века: созыв Земских соборов, составление Судебника 1550 года, совершенствование приказной системы.

Статью 97 Судебника некоторые вообще считают доказательством того, что для внесения в Судебник дополнений якобы необходимо было подтверждение царской воли приговором Боярской думы[255] – парламентаризм, да и только! Между тем эта статья гласила: «А которые будутъ новые дҍла, а в семъ судебнике неписаны, и какъ тҍ дҍла со Государева указу, и со всҍхъ бояръ приговору вершатца; и тҍ дҍла в семъ судебнике приписывати»[256]. Вполне очевидно, что эта формулировка отсылает нас к правилам Судебника о подсудности, согласно которым высшими инстанциями по разным категориям дел были, соответственно, царский и боярский суды (ст. 27, 28 и др.). А поскольку Судебник был сводом обычного права, его пополнение происходило за счёт включения прецедентных решений соответствующих высших инстанций по факту их принятия. Это явствует и из самих дополнительных статей, лишь немногие из которых содержат формулировки «приговорил Царь Государь со всеми бояры», или «…с Митрополиты», или с теми и другими вместе, что означало результаты рассмотрения дел со сложным составом или неопределённой подсудностью царским судом совместно с боярским и/или церковным. В целом же Судебник 1550 года отражал новую стадию развития русского права, начавшего освоение гражданского и уголовного римского права[257], о чём свидетельствует регулярное присоединение извлечений из Дигест Юстиниана к спискам Судебника.

Не лучше дело обстоит и с другими реформами.

С опорой на многочисленные источники доказано, что «земские соборы» в 50-е годы XVI века были ad hoc собиравшимися совместными собраниями[258] двух постоянно действовавших совещательных коллегий: светской Боярской думы (