общенародным советским государством. Влиятельные силы в руководстве партии этому воспротивились и коммунистический проект был отвергнут, низведён до уровня утопии. При сохранении власти коммунистической монополии началось замещение утопии западной идеологией потребительского общества. Разумеется, утопия проиграла идеологии, властный статус ей не помог. А вот действительная борьба идеологии народного государства с потребительской идеологией просто не состоялась. Народное государство не обладало нужной для такой борьбы самостоятельностью. На этом фоне нелепо печальной выглядит судьба диссидентов-шестидесятников. Они-то всерьёз подумали – как и многие убежденные коммунисты в СССР и за рубежом – что объявленный «возврат к Ленину», «возрождение коммунизма» как стратегии, означают отказ от власти, переход на подлинно научные позиции. Они тоже оказались утопистами. Ведь реальный Ленин был персоной сверх-власти, её основателем. Первым сверхчеловеком.
Советское народное государство развёртывает большие жизнеустроительные проекты. Создаются новые масштабные системы народного жизнеобеспечения – добыча и распределение газа, БАМ, поиск и разработка нефти и других полезных ископаемых, развиваются курортные инфраструктуры на побережье Чёрного моря. Военная промышленность эффективно взаимодействует с гражданским и научным сектором – авиацией, ядерной энергетикой, освоением космоса. Однако кибернетика (нет задела, он есть у британцев) и генетика (есть Вавилов и другие, задел есть!) попадают под религиозный запрет (которого избегает квантовая физика под защитой Берии). Под полицейский запрет попадают информационные технологии, копирование, видео – в них видят угрозу безопасности.
Потребительские мотивации должны контролироваться, а потому нельзя доверить решение об их удовлетворении неопределённому кругу лиц. Поэтому джинсы – рабочая одежда! – не производятся, как и многое другое. В сельском хозяйстве мы не справляемся без частного сектора – и подъём целины не решает проблемы. Сельское хозяйство невозможно развивать методами тяжёлой промышленности. Тут нужна хозяйственная самодеятельность. Не хватает продовольствия, зерна, мяса. Строительство не может обеспечить расселение коммунальных квартир, а жить на общей кухне – «друг у друга на голове» – не хочет никто. Этот атавизм практического коммунизма должен быть изжит. Впрочем, причина очевидна. Крестьяне превратились в рабочих, переехали в города. Откуда взяться такому количеству жилья, да ещё после трёх войн?
Временные (пусть и действовавшие несколько поколений) механизмы существования коммунистической монополии исчерпаны. Новый человек и народ созданы. Народное государство построено. Зачем дальше нужна сверх-власть партии? Светская вера без Бога утрачивает паству внутри самой политической монополии, а в народе о ней просто никто не думает – её постигает самое страшное, что может случиться с верой, – забвение.
Кинематограф переключается с общественных проблем на вопросы индивидуальной психологии и частной жизни. Самым показательным примером принципиально изменившегося соотношения частного и общественного в тематизации народного сознания становится фильм «Ирония судьбы, или С лёгким паром» и его прокатная судьба.
Проблематизируется знание о механизмах истории. История давно ушла вперёд далеко от того среза, который анализировал Маркс. На самом деле это произошло уже к 1917 году. Но теперь игнорировать расхождение всё труднее. Основания для существования власти вне контура государства исчезают. Коммунистическая политическая монополия самораспускается. Как следствие – отходят окраины: и первая (национальные республики СССР) и вторая (социалистический лагерь). Китай как союзник, впрочем, утрачен ещё раньше, в 60-е, когда стало ясно, что КПСС сама сознательно и планомерно заменяет трудовую мораль на потребительские мотивации. С точки зрения веры это оппортунизм, что и фиксируют Китай и европейские левые. Но экономически и политически смена ориентиров не обеспечена введением соразмерных свобод, перед которыми власть испытывает религиозный страх и идеологическую беспомощность.
Россия остаётся политически слабым народным (советским) государством без эффективной власти. Монополия ушла, а государство не владеет полнотой воспроизводства власти, экономики (советская лишилась командного центра, а рыночные компетенции утрачены, плюс структура производства, хозяйственных связей и распределения не имеет с рынком ничего общего) и идеологии (реальный социализм так и не описан идеологически как самостоятельная сущность). Страна обречена на внешнее управление, поскольку – в отличие от 1917 года – власть брать некому и экстраординарных оснований для этого нет. Наступает третья русская Смута.
IV.4. Программа четвёртой фазы. Государство Владимира Путина
Трактовка современной России исключительно как «новой демократии» в отрыве от понимания преемственности русской государственной исторической традиции, включая все этапы её развития, в том числе СССР, не позволяет определять и поддерживать основания существования России в будущем, разработать эффективную государственную идеологию (прикладное социальное знание, обеспечивающее государственное строительство). Но именно такую трактовку навязывает неолиберальная идеология, не признающая себя идеологией, а притворяющаяся здравым смыслом. Вместо светской веры в коммунизм свободное место в религиозном сознании пытается заполнить светская вера в демократию, другой вариант человекобожия.
Коммунистическая власть в СССР представляла собой сверхвласть, надгосударственную политическую монополию, изначально рождённую религиозной трактовкой возможностей социальных наук, осуществлённой марксизмом. Однако научная позиция вне социальной системы должна быть и позицией вне власти как таковой. Это ведь заявленная позиция социальных творцов, «демиургов», но не персон власти.
Власть социальными творцами должна быть использована временно, только как «подпорка» и «строительные леса», не более того. Базовая позиция социального творчества – это позиция управления, социальной инженерии, в которой власть «снята» как компонент управления, когда управляемые не знают, что ими управляют, когда они субъективно свободны. Но к этой позиции коммунисты так и не вышли. Социотехническую, управленческую позицию не отыскали, провалившись во власть с самого начала и до конца. Именно в этом пункте коммунистическая монополия проиграла конкурирующей с ней западной управленческой инициативе, которая была направлена как на собственно западное, так и на наше общество.
Как забота о больших системах жизнеобеспечения связывает и организует власть? Это показал ещё Древний Египет с его заботой об ирригационных системах и общем хранении урожая. Возможно, вернувшись оттуда, Платон задумался о проекте «Государство» для европейского захолустья, раздробленного на деревеньки-демократии. В европейской истории государство всегда было развивающимся проектом, пришедшим к кризису в буржуазную (научную) эпоху.
Большевики использовали свою политическую монополию для строительства государства нового типа, а вовсе не для его «отмены» по Марксу. А вот англосаксонский либерализм на практике стремился к сужению деятельности государства до полиции и обороны, к древнегреческому образцу безгосударственной общественной жизни. Но им это не удалось. Даже у самого неолиберального государства сегодня есть неотъемлемая социальная ответственность. Коммунистическая монополия России, напротив, построила народное государство с максимально достижимым на практике объёмом социальной активности.
Коммунисты неизбежно исходили из этики истины, как бы ни старались выдать желаемое за действительное ради стремления к утопической идее. К этому обязывало заявленное научное основание власти, а также необходимость соответствовать народной нравственности. Поэтому конец политической монополии коммунистов связан не просто с тем, что не удалось построить коммунизм. Ведь вполне удался социализм – народное государство, которые уже не получится изъять из мировой практики. Но они не смогли отказаться от власти, занять управленческую позицию, передав власть построенному государству.
Не удалось справиться с ролью Бога в отношении истории, что было главной претензией коммунистов. Вместо божественного вмешательства получилась только диктатура. И пришлось признать именно это. Иначе дело обстоит в светской религии демократии. Она исходит не из стремления к истине, а из консенсуса, даже если он заведомо ложен. Управленческая позиция (тайная, не публичная, не институциональная) занята ею изначально.
Однако народное русское государство, созданное КПСС и Советами, не исчезло – напротив, только оно и осталось в России после падения КПСС и СССР и привело к воспроизводству русского суверенитета. Осуществил это воспроизводство Владимир Путин, основав тем самым четвёртое Русское государство – народную империю.
Владимир Путин настолько усилил народное русское государство, что вся полнота власти была возвращена в его контур. Русский суверенитет, таким образом, стал не только внешним, но и существенно внутренним, в отличие от главных олигархий Запада, что представляет собой системный вызов, адресованный последним.
Внутренний суверенитет основан на снятии проблемы выбора между социализмом и капитализмом. Нами осмыслена их сущность как политических систем надгосударственной власти – либо монополии труда, либо олигархии капитала – над государством и социумом. В этом качестве они обе равно неприемлемы для нас. Государство Путина, обладающее единством с властью во всей её полноте, развивает двухукладную государственно-частную экономику и идёт к сочленению экономики воспроизводства жизни с экономикой производства новых потребительских качеств. Риски деятельности, ориентированной на рыночный спрос и быструю отдачу, должны нести частные лица.