с его теорией черных дыр. Ей даже не нравится, когда я вспоминала Оксфорд или любой другой университет, поскольку он мог навеять мне воспоминания о Кембридже. Сначала я думала, что она переживает за меня, не хочет лишний раз огорчать, но позже поняла, что ее мотивация гораздо более эгоистична: ей хотелось, чтобы я напрочь забыла о существовании Кембриджа, чтобы мы с Китом даже не думали переехать туда. Больше всего она боялась, что однажды я могу уехать из Литтл-Холлинга».
А я больше всего боюсь, что не смогу уехать.
– Кит сам ввел этот адрес, – уверенно продолжила я. – Должно быть, сам. В любом случае, именно так я думаю сейчас. Я думала об этом множество раз, после чего принималась снова и снова обвинять его, а он неизменно начинал уверять меня, что ничего от меня не скрывает, и у него, признаться, получалось на редкость… убедительно. Мне отчаянно хотелось поверить ему, и кончилось тем, что я начала сомневаться, не могла ли сама ввести тот адрес, а потом начисто забыть о нем. Неужели могла? Могу ли я полностью исключить этот вариант? Может, именно я ввела дом одиннадцать по Бентли-гроув в навигатор Кита, а теперь мне еще привиделся исчезнувший труп? Может, у меня появилось нечто вроде идеи фикс, – я пожала плечами, вдруг смутившись от того, как странно и душераздирающе должна звучать моя исповедь. – Вот на что стала похожа моя жизнь начиная с января, – заключила я. – Как ни крути: вера сменяется недоверием, сомнениями в собственном рассудке – тупиковая ситуация. Удовольствия мало.
– Для вас или для Кита? – задумчиво произнес Сэм.
Следует ли из этого, что он полагает, будто Кит говорит правду?
– Однажды он даже попытался сказать, что, возможно, этот адрес ввели в том магазине, где он покупал навигатор. – Мне казалось, я закончила признания, но воспоминания всплывали сами собой. – Он хотел, чтобы мы поехали туда вместе и опросили весь персонал.
– И почему вы не съездили?
– Потому что это бред собачий! – сердито бросила я. – Я не собиралась позволять ему так играть со мной. Сначала я почти согласилась, но потом меня вдруг осенило. У меня бывают иногда эдакие прозрения, отметающие все мучительные размышления и сомнения. Я знаю правду: никто другой не делал этого – ни продавец в магазине, ни я, ни тем более мои родственники. Адрес ввел сам Кит. Я уверена в этом.
Выйдя отсюда, я сразу позвоню в Лондонскую банковскую компанию и попрошу соединить меня с секретарем Стивена Гиллигана. Может, он и встречался с Китом в три часа дня тринадцатого мая, а может, и не встречался. Надо выяснить.
– Полгода Кит твердил вам, что не вводил этот адрес, – сказал детектив. – Что побуждает вас так уверенно склоняться к обратному?
Уверенно? Интересно, о чем он говорит? Смогу ли я когда-нибудь вновь быть хоть в чем-то уверенной?
– Три причины – ответила я, чувствуя, как на меня вдруг наваливается дикая усталость; даже язык у меня еле шевелился. – Первая: его навигатор. У него не было ни малейшего повода думать, что я воспользуюсь этим устройством, никаких причин опасаться, что я выясню это. – Я пожала плечами. – Простейшее объяснение обычно самое верное. Вторая: когда я впервые спросила его об этом адресе, ему не сразу удалось спрятаться за маской озадаченного недоумения, в его глазах я увидела… Не знаю, как лучше описать их выражение. Оно продержалось всего долю секунды: вина, стыд, смущение, страх. Он выглядел как человек, попавшийся на чем-то предосудительном. Если вы спросите, не могло ли мне это показаться, то иногда я сама думаю, что могло. А иной раз уверена, что именно таким он и выглядел на самом деле.
Мне хотелось бы объяснить Сэму, как страшно рассказывать о таких жизненных завихрениях, кренах и переменах, смыслы которых искажаются при любом новом пристальном рассмотрении, но я сомневалась, что сумею подобрать верные слова. Мог ли Комботекра даже начать понимать, каково жить в столь зыбкой, изменчивой реальности? Он производит впечатление человека, крепко встроившегося в гармоничный мир, и мир его остается неизменным – ни форма, ни содержание не меняются день ото дня.
А мне приходится жить двумя жизнями: одна, сотворенная надеждой, другая – страхом. И оба творения живы. Следовало ли мне верить в каждое из них?
Я не представляю, как будет выглядеть моя реальная жизнь, если я лишусь этих чувств.
Лучше не говорить ничего подобного Сэму. Я и так доставила ему достаточно хлопот без вовлечения его в обсуждение природы реальности.
«Кон, ты слишком много думаешь», – твердила мне Фрэн, начиная с нашего отрочества.
– А какая третья причина? – спросил полицейский.
– Пардон?
– Третья причина вашей уверенности в том, что тот адрес записал Кит.
Придется рассказать ему… снять очередной слой антуража, углубившись в отдаленное прошлое. Придется, если я хочу, чтобы он понял. Понял, что все взаимосвязано. Случившееся субботней ночью невозможно отделить от того, что случилось в январе, а случившееся в январе связано с тем, что случилось в две тысячи третьем году. Если я хочу, чтобы Сэм помог мне, надо быть готовой рассказать ему все, так же, как я рассказала Саймону Уотерхаусу.
– Третья причина – сам Кембридж, – сказала я. – Мою уверенность подкрепляет то, что дом одиннадцать по Бентли-гроув находится именно в Кембридже.
8
17 июля 2010 года
Оливия Зейлер листала свой ежедневник и громко вздыхала, прочитывая каждую новую страничку. На ближайшие недели она назначила слишком много встреч, причем сама сознавала, что от большинства из них спокойно могла отказаться. Ланч с Эттой из журнала «Писк моды» для обсуждения колонки о знаменитых книгах в свете того, какими блюдами они могли бы оказаться, если б вдруг невероятным образом превратились в пищу – в качестве примера Этта привела «Грозовой перевал»[25], уподобив его йоркширскому пудингу, – оздоровительная комплексная прогулка в Хэмпстед-Хит[26] с Сабиной, личным тренером Оливии, чаепитие в Британской библиотеке с Куртом Фогелем… Он хотел добиться от нее согласия судить конкурс англо-германских журналистов, возраст участников которого варьировался в диапазоне от одиннадцати до тринадцати лет. Может, она единственный человек в мире, способный с огромным удовольствием строить планы встреч едва ли не с первым встречным, вполне сознавая, что в должное время пошлет имейл с вежливым отказом? Неужели так трудно сразу сказать: «Извини, Курт, но нет, я не могу быть судьей»? Почему кажется, что так круто сказать: «О господи, да, как бы мне хотелось…», а потом изыскать способ увильнуть, сославшись на непредвиденные обстоятельства? Оливии хотелось бы обсудить это с Чарли – она знала, что никого другого ей не удастся соблазнить подобным разговором. Доминик наверняка не соблазнится. Она допускала, что отчасти это связано с желанием порадовать людей, но в большей степени все-таки с тем, чтобы доставить удовольствие самой себе.
Зазвонил мобильник, и Оливия взяла его, решив не соглашаться ни на какие предложения, кто бы ни звонил, даже на такое предложение, которое ей хотелось бы принять и не отменять. Необходимо очистить ежедневник от фальшивых встреч, прежде чем назначать более реальные.
– Это я. Крис Гиббс, – услышала Зейлер в трубке.
– Привет, Крис Гиббс. О боже, вот и доказательство! Не зря говорится: «Кто над чайником стоит, у того он не кипит». Ты позвонил только потому, что я ждала звонка от Курта Фогеля из Дортмундского общества германо-британской дружбы. А раньше, когда я ждала твоего звонка, звонил кто угодно, только не ты, и вот теперь, наконец, ты сам прозвонился.
– У тебя по-прежнему есть резервный ключ от резиденции Чарли?
– Боже мой, что-то случилось? – мгновенно встревожилась Оливия.
– Пока нет, насколько мне известно.
– Тогда зачем тебе нужен ключ?
– Подумал, что там вполне достаточно места для встречи, – ответил Гиббс.
– Нашей?
– Естественно, нашей – вместе с Уотерхаусом и Чарли после их возвращения. Надо же продолжить свадебную вечеринку.
Ну что тут, блин, скажешь?
– Не будет ли это… несколько навязчиво?
В трубке послышался какой-то хриплый смешок.
– Шучу, – добавил Крис. – Да, только нашей. Я не видел тебя уже… – он помедлил, видимо, занявшись подсчетом, – около сорока восьми часов. По-моему, есть все задатки для появления у меня нового ощущения накопленного недовольства.
– Обычно ты не видел меня гораздо дольше сорока восьми часов, – напомнила ему Оливия. – Бо́льшую часть жизни ты вообще не видел меня – и прекрасно жил.
«А ведь он опять пошутил; все сводится к шуточкам, – подумала она. – Да еще цитирует меня. В очередной раз».
– Это спорный вопрос, – откликнулся Гиббс.
Зейлер не считала, что может встречаться с ним в доме Чарли. Заниматься сексом в их с Саймоном кровати? Невыносимая мысль. Взяв ручку, она открыла в ежедневнике страничку с личными данными и написала в именной графе: «Оливия Гиббс». Выглядела запись красиво, гармонично: округлость буквы «О» дополнялась буквами «б»… Может, попробовать написать небрежнее? Ей хотелось узнать, какие возникнут ощущения при виде нового написания – только и всего. Хотя следовало бы просто перечеркнуть написанное. С другой стороны, Дом никогда не заметит этого, даже если кто-то подсунет этот ежедневник ему под нос. Самым замечательным в Доме, с точки зрения введения его в заблуждение, было то, что его практически ничего не волновало.
– О чем ты задумалась? – спросил Гиббс.
– Да ни о чем. Совершенно ни о чем. – Если б она могла быть столь же убедительной с Эттой из журнала «Писк моды»!
Оливия не обладала силой воли и считала волевых людей сверхъестественными. К счастью, ей с избытком хватало страхов и тревог. Она не могла согласиться с предложением Криса, не испытывая ощущения того, что переступила за грань, которую жутко боялась переступать, даже при наличии гарантии отмены возможного будущего свидания.