Кит пристально глянул на меня. Он больше не смеялся.
– Прости, – виновато добавила я, – когда я выпиваю лишнего, то слишком много болтаю.
– Я готов слушать твою болтовню всю оставшуюся жизнь, – ответил мой друг.
– Правда? В таком случае ты заблуждаешься и насчет Фрэн.
– Значит, она не является калвер-вэлльским ответом Дороти Паркер?
– Она не пыталась уязвить папу, хотя, вероятно, если б я спросила ее, притворилась бы, что пыталась. Фрэн лишь для виду похвалила Антона. Она любит его, не пойми меня неправильно, но порой, по-моему, ей хочется, чтобы он… даже не знаю, может, чтобы он заслуживал большего уважения.
– Почему ты не поступила в университет? – спросил вдруг меня Кит.
Столь внезапная перемена темы удивила меня.
– Я же говорила тебе: никто из моих подруг не собирался учиться дальше, а мама с папой предложили мне хорошо оплачиваемую работу в магазине.
– Конни, ты невероятно умна и проницательна. И могла бы, при желании, достичь гораздо большего, не прозябая на должности бухгалтера в фирме твоих родителей. Ты могла бы пойти далеко, действительно далеко. Далеко вырваться за границы Литтл-Холлинга и Силсфорда.
Кристофер замедлил шаг, вынудив меня тоже остановиться. Мне показалось удивительно романтичным, что ему захотелось остановиться под дождем для того, чтобы сообщить мне, какая я замечательная и какие прекрасные у меня перспективы.
– Учителя в школе едва ли не на коленях стояли, умоляя меня подумать о поступлении в университет, но… видимо, я сомневалась в их правоте, – призналась я. – И до сих пор сомневаюсь. Зачем проводить три года, читая книги, предписанные людьми, которые думают, что знают больше тебя, когда ты сам можешь выбрать то, что тебе нужно читать для образования без чьей-либо помощи… да еще и не тратя на обучение лишних денег.
Кит смахнул капельку дождя с моего лица.
– Наверное, именно так следовало рассуждать филистеру, чье образование преждевременно урезали в возрасте восемнадцати лет.
– Шестнадцати, – поправила я. – Я не стала сдавать экзамен второго уровня сложности после шестого класса средней школы.
– Твою мать! – выругался мой молодой человек. – Теперь ты еще скажешь мне, что, как Маугли, воспитывалась волками.
– А ты знаешь, сколько книг я прочла за прошлый год? Сто две. Я записала их все в свой дневничок…
– Тебе надо поступить в университет, – перебил меня Кристофер. – Теперь уже в качестве студентки-переростка. Правда, Конни, тебе понравится учиться, я уверен, что понравится. Лучше Кембриджа ничего и быть не может… ни тени сомнения, там прошли три лучших года моей жизни. Я… – Внезапно он замолчал.
– Что ты хотел сказать? Кит?
Я заметила, что мой спутник уже не смотрел на меня. Он смотрел мимо или сквозь меня, видя другие времена и другие миры. Потом вдруг отвернулся, словно не хотел смешивать мое присутствие со своими воспоминаниями, но потом, должно быть, осознал свое поведение и, сосредоточившись, вырвался из прошлого. Я запомнила тот взгляд в его глазах – такой же я увидела спустя десять лет в январе, когда спросила, почему в качестве домашнего адреса он ввел в свой навигатор дом № 11 по Бентли-гроув. В этом взгляде были вина, страх, стыд… Его застали врасплох. Но он попытался превратить все в шутку.
– Вернее, Кембридж на втором месте, – быстро добавил Кит, покраснев. – Самое лучшее, Кон, – это ты.
– А она… та, кто остался прекрасным воспоминанием? – спросила я.
– Никто. Там не было… никого.
– У тебя не было подружек в универе?
– Почему же, я дружил со многими девушками, но с тобой никто не сравнится.
За неделю до этого я спросила его, сколько раз он влюблялся до меня, и Кит увильнул от ответа, тут же задав свой вопрос: «Что ты подразумеваешь под словом “влюбляться”»?» и «И какого рода любовь тебя интересует?». Глаза его при этом метались по комнате, избегая встречаться с моим взглядом.
– Кит, я же видела твое лицо, когда ты сказал, что три года в Кембридже стали лучшим временем твоей жизни. Ты явно вспоминал состояние любви, – сказала я.
– Нет, ничего подобного.
Я знала, что он лжет, – или так мне казалось. Что-то внутри меня мрачно заледенело, и я решила сыграть роль стервы, которой становлюсь с легкостью, чувствуя себя несчастной.
– Так, значит, с таким мечтательно тоскующим видом ты вспоминал о лекциях и встречах с руководителями? Мечтательно вспоминал о том, как критиковали твои рефераты? – съязвила я.
– Конни, не говори глупостей.
– Может, та дама читала вам лекции? Или ты увлекся женой лектора? Женой главы колледжа?
Кит неуклонно все отрицал. А я продолжала изводить его своим допросом до самой его квартиры: «Может, ты увлекся мужчиной? Или тебя очаровала нимфетка, юная дочь главы колледжа?». В ту ночь я отказалась спать с ним, в совершенно недостойном приступе гнева угрожая разорвать наши отношения, если он не скажет мне правду. Потом, видя, что он отмалчивается, я уменьшила масштаб угрозы: он может не говорить мне правду, но должен признать, что есть нечто, о чем он умалчивает, дав мне подтверждение того, что я не сошла с ума и мне не привиделась замеченная в его взгляде страсть или вина. В итоге мой друг признал, что, возможно, выглядел немного глуповато, но это было всего лишь недовольство собой, собственной глупостью, которая и создала это впечатление – ошибочное, уверил он меня, – что годы, проведенные в стенах Кембриджа, были для него важнее меня.
Мне хотелось верить ему. И я решила поверить.
В следующий раз тема Кембриджа всплыла между нами через три года, в две тысячи третьем году. Я переехала в квартиру Кита в Роундесли, и мама теперь весьма оживлялась, весело приветствуя меня восклицанием: «Сколько лет, сколько зим!» – каждое утро, когда я возвращалась домой работать. Я не обращала внимания, предоставив мою защиту Фрэн:
– О господи, мама! До Роундесли на машине меньше получаса. Ты же видишь Конни каждый божий день!
Всю жизнь я полагала, что моя семья поражена редкостной, неведомой медицине болезнью, и ее главный симптом – чрезвычайно узкие горизонты. Однажды, решив поужинать в ресторане, мы с Китом столкнулись с соседями – парочкой из соседней квартиры, которых звали Гай и Мелани. В тот период Кит работал вместе с Гаем в «Делойте», и именно Гай посоветовал ему снять освободившуюся двухэтажную квартиру в этом доме с прекрасным видом на реку. Пока мужчины болтали о делах, Мелани, смерив меня оценивающим взглядом, приступила к допросу: чем я занимаюсь, натуральный ли цвет моих черных волос, где я родилась… Когда я упомянула о Литтл-Холлинге в Силсфорде, она кивнула, словно ее догадки подтвердились.
– Уже по вашему говору я догадалась, что вы нездешняя, – призналась она.
Позднее, в «Исола Белла»[28], лучшем из двух итальянских ресторанов Роундесли, я поделалась с Китом тем, как меня огорчило это высказывание Мелани.
– Можно ли считаться «нездешней» в Роундесли, если родилась в Силсфорде? – пожаловалась я. – У жителей Калвер-вэлли слишком узкие, местнические взгляды. Мне казалось, этим страдают только мои родители, но я ошиблась. Даже в Роундесли, который я считала городом…
– Это и есть город, – вставил Кит.
– С некоторой натяжкой, возможно. Не такой космополитический и шумный, как Лондон. В нем не ощущается городская… атмосфера. Большинство его жителей предпочли бы жить в другом месте. Либо они просто родились здесь, и им не хватает творческой жилки для иного выбора, либо, подобно мне, они родились и выросли в Силсфорде или Спиллинге, но настолько замкнуты и ограничены в своем видении мира, что перспектива переезда на тридцать миль ближе к столице, то есть в Роундесли, представляется им столь же захватывающей, как переезд в район Манхэттена или любой другой мегаполис… разумеется, до того как им удастся обосноваться здесь. Либо сюда попадают люди, лишенные права выбора, просто потому, что здесь им предложили работу…
– Типа меня, хочешь ты сказать? – усмехнулся Кит.
Как ни странно, я вовсе не думала о нем.
– А почему ты перебрался сюда? – спросила я его. – Не представляю, как можно покинуть Кембридж… Наверняка он полон кипучей жизни?
Впервые после той крупной ссоры мы опять помянули Кембридж.
– Верно, жизнь там кипит, – согласился Кит, – и к тому же он красив, в отличие от Роундесли.
– Так почему же ты уехал оттуда и обосновался в удушающей атмосфере долины Калвер-вэлли?
– Если б я не переехал сюда, то не познакомился бы с тобой, – возразил Кит. – Конни, я хотел задать тебе один вопрос. Именно поэтому и предложил пойти на ужин в ресторан.
Я напряженно выпрямилась.
– Согласна ли я выйти за тебя замуж? Этот вопрос? – Должно быть, я выглядела взволнованной.
– Нет, но раз уж ты подняла эту тему… Согласна?
– Надо подумать. Ладно, уже подумала. Да.
– Прекрасно. – Мой друг кивнул, задумчиво нахмурившись.
– У тебя озабоченный вид, – заметила я, – а полагалось бы выглядеть счастливым влюбленным.
– Я и вправду счастлив от любви. – Кит улыбнулся, но в глубине его глаз притаилась смутная печаль. – Но действительно озабочен. Невероятное совпадение, но мне необходимо поговорить с тобой о моей работе, и… ну, в общем, о Кембридже.
Я невольно затаила дыхание, подумав, что он собрался, наконец, поделиться со мной историей, которую отказался рассказать тремя годами ранее. Однако Кит завел разговор о «Делойте», поведав мне, что у него появилась благоприятная перспектива, что ему предложили руководить новой командой в Кембриджском филиале, заняться новой интересной работой, заключив, что если он согласится, то его ждут хорошие шансы на повышение в будущем. Сердце у меня заколотилось. Кит говорил все быстрее и быстрее, так что я не успевала уловить детали, да и отдельные его слова вовсе не понимала… Какие-то термины типа: «обточка клиента» и «гранулярность»… Но суть я ухватила. Моему жениху решительно хотелось перебраться в Кембридж, и следовательно, раз я только что согласилась выйти за него замуж – хотя, вроде как сама напросилась на предложение, – то у меня появился шанс сбежать от моей семейки и из Калвер-вэлли.