– То есть адрес такого дома на конверте выглядел бы как: Кембридж, Пардонер-лейн, дом семнадцать «Пардонер-лейн, семнадцать»? – Чарли вновь невольно улыбнулась. – Звучит так, будто он издевался над ней.
Чем больше она размышляла об этом, тем больше ей нравилась эта идея: выбрать для названия дома его собственный адрес, все равно что выразительным жестом, подняв два раздвинутых пальца, послать в задницу тех, кто слишком серьезно относится к проблеме названия дома. Чарли решила предложить такой вариант Саймону: Спиллинг, Чемберлен-стрит, д. 21 «Чемберлен-стрит, 21». Можно и фирменные визитки заказать. Мать Саймона, вовсе не имевшая чувства юмора, пришла бы в ужас, и Саймону с Чарли дали бы понять, что господь разделяет ее ужас, хотя для этого не стоило бы тратить столько слов. Нет ничего чудотворного в том, что господь и Кэтлин Уотерхаус согласны буквально по любым спорным вопросам.
А Лив подумала бы, что это оригинальная, прикольная идея.
– Мне пора идти, – Элис взглянула на часы. – Я должна отвезти дочь на день рождения.
– Сможете мне позвонить, если вспомните что-то еще? – спросила Чарли.
Саймон, видимо, не будет удовлетворен. Шутка с названием дома «Центр Дохлой Кнопки» вряд ли проясняет ситуацию. Если Конни Боускилл пребывала в болезненном эмоциональном состоянии, нацеленном на саморазрушение, то, возможно, слова «дохлая» оказалось достаточно для приступа паранойи? Вероятно, в ее сознании соединились два совершенно не связанных события – дурацкая шутка ее мужа многолетней давности и труп женщины, увиденный ею на экране компьютера.
Глядя вслед уходящей Элис, Чарли почувствовала легкую вибрацию. Энергетические вибрации. Какая ерунда! Она вытащила из сумочки мобильник. Звонил Сэм Комботекра.
– Чем ты занята? – без всяких преамбул спросил он.
– Ничего особенного, – ответила Чарли – А у тебя как дела?
В обычных обстоятельствах она поделилась бы с ним новыми сведениями, но ей не хотелось поминать в разговоре имя Элис – на тот случай, если Сэм уловит в ее голосе виноватый оттенок. Нет, вины она никакой не чувствовала – просто осознавала ее возможность. Или скоро осознает. Хотя на данный момент виновность не докучала ей. Зажав мобильник подбородком, она воспользовалась обеими руками, чтобы вытащить из сумочки письмо Элис.
– А где ты? – спросил Комботекра.
– Похоже, твоим следующим вопросом будет: «Какого цвета у тебя белье?», – усмехнувшись, ответила Чарли.
– Мой следующий вопрос – где Саймон? Никак не могу ему дозвониться.
– Он в Бракнелле, беседует с родителями Кита Боускилла.
Супруга Уотерхауса вдруг испытала глупую гордость: она знала, где ее муж, а Сэм не знал.
– Ты не могла бы встретиться со мной в «Бурой корове» минут через пятнадцать? – попросил детектив.
– Какой ты быстрый! Какие-то проблемы?
– Расскажу при встрече.
– Легкая подсказка заметно увеличила бы скорость моего прибытия, – заметила Чарли.
Ее пальцы прощупали заклеенный клапан конверта. Если она его откроет, это не даст ничего хорошего. Саймон не знал о его существовании, и Чарли тоже не хотелось обременять себя его содержанием, а еще больше не хотелось обременять им мужа. Она разорвала письмо на мелкие, а потом на еще более мелкие кусочки и рассыпала их по земле.
– Джеки Нейпир, – ответил Сэм. – Проблему представляет Джеки Нейпир.
– Приходится воспринимать это как тяжелую утрату, – пояснила Барбара Боускилл Саймону. – Человек привыкает к тому, что у него есть сын, а потом вдруг его больше нет. То же чувство испытывает мать, чей сын отправился сражаться в Ирак и погиб от разрыва бомбы, чей сын умер от рака или от руки какого-то педофила. Вот и уговариваешь себя, что тут уж ничего не поделаешь – мертвые не оживают – и надеяться больше не на что.
Она выглядела так, как, по мнению Саймона, мог выглядеть психолог по работе с родителями, потерявшими ребенка, хотя в реальности подобные специалисты редко так выглядели: у корней вьющихся волос Барбары, окрашенных в золотисто-каштановый цвет, просматривалась явная седина, ее вышитую блузку и расклешенные джинсы дополняли массивные деревянные бусы и сандалии на пробковой подошве с матерчатым верхом и веревочным задником. Кроме того, ни один из настоящих психологов не посоветовал бы клиенту представить, что чей-то ребенок убит педофилом, когда на самом деле этот ребенок жив, здоров и живет в Силсфорде.
Не в первый раз со времени прибытия в этот дом Уотерхаус усомнился в психическом состоянии матери Кита Боускилла. И не только из-за замечания о педофилии. Его встревожила улыбка этой женщины, и он порадовался тому, что видел ее улыбающейся только дважды – первый раз, когда она открыла ему дверь в дом, и второй, когда поблагодарил за переданную ему чашку чая. Улыбка эта казалась несколько навязчивой и даже вымученной – она словно приглашала к предельному сопереживанию, к разделенной боли и выражала тоскливое, страстное желание открыть душу ее получателю. В уголках глаз миссис Боускилл скопилось слишком много морщинок, и слишком сильно кривились и сжимались ее губы, словно пытаясь одновременно заплакать и послать воздушный поцелуй.
Найджел Боускилл, облаченный в серые костюмные брюки, зеленую футболку и белые кроссовки, выглядел так, будто бы они с женой жили в разных мирах.
– Иначе утрата стала бы чертовски болезненной, – добавил он. – Мы не можем провести остаток жизни, надеясь только на то, что Кит передумает. Прошло уже семь лет. Вероятно, этого никогда не будет.
– Разве можно позволить ему вечно терзать нас? – словно оправдываясь, спросила Барбара, хотя ее никто не осуждал.
Саймону подумалось, что есть нечто странное в манере общения и разговора этой пары – казалось, каждый из них глубоко не одобрял того, что говорил другой, хотя если вслушиваться только в слова, не обращая внимания на тон, родители Кита, похоже, были полностью единодушны в этом вопросе.
До сих пор Уотерхаус не испытывал удовольствия от пребывания в их доме: обычная современная вилла из серого кирпича с большим пристроенным гаражом имела в плане Г-образную форму. Детектив напомнил себе, что это не имеет значения: он приехал сюда не по заданию полиции, но вовсе не ждал веселого визита. В восьмой день своего медового месяца. Ему хотелось бы привезти Чарли с собой, но он знал, что если б каким-то чудом ему удалось вернуться во вчерашний день, он вновь предпочел бы отправиться в это путешествие в одиночку.
– Да, ситуация, должно быть, тяжелая, – согласился Саймон. – Вы не будете возражать, если я спрошу о причине этого разрыва?
– Так Кит ничего не рассказал вам? – Барбара закатила глаза, словно удивилась собственной глупости. – Нет, разумеется, нет, ведь ему не удалось бы ничего объяснить, не признавшись в собственном провале, – в тот раз он попытался провернуть одну сделку, а ему не удалось; вот какой он пережил ужасный удар! Для понимания характера моего сына вы должны осознать, что по натуре он невероятно замкнут и скрытен, к тому же невероятно горд. Поскольку он абсолютно не допускает мысли о возможности собственной ошибки, его гордость крайне легко ранить – вот отсюда и вся его скрытность, вполне достаточное основание для спасения репутации гордеца. По мнению Кита, все вокруг, несомненно, только и делают, что следят за ним, страстно дожидаясь его оплошности. С виду он может казаться спокойным и непринужденным, но не обольщайтесь – это всего лишь умелое представление.
– Все свое детство он упорно прятался от нас, – туманно добавил Найджел.
Саймон невольно обвел взглядом гостиную, выискивая возможные потайные места, и не обнаружил ни одного. Спрятаться здесь было просто негде: в одном углу впритык к стенам стоял угловой кожаный диван, и больше никакой мебели не было. Такое же впечатление производил и холл, по которому провели Уотерхауса, и кухня, где он пробыл некоторе время, пока Барбара готовила чай. Ему еще не приходилось видеть более лаконичной обстановки. Никаких стеллажей, украшений или милых безделушек; пустая одежная вешалка возле входной двери; никаких цветов, или ваз с фруктами, или часов; ни одного журнального столика… Дом напоминал незаконченную декорацию для съемки фильма. Где же родители Кита держат все свои вещи? Саймон уже поинтересовался, давно ли они сюда переехали, и они ответили, что живут здесь уже двадцать шесть лет.
– То есть он не прятался физически, – пояснила хозяйка дома. – Мы всегда знали, где он находится. Он никогда не загуливал в компаниях, заставляя нас беспокоиться, как поступали со своими родителями некоторые из его приятелей.
– И мы также думали, что знаем, каков он на самом деле, – заметил Найджел, вылитый Кит, только на два с половиной десятка лет старше. – Довольный, вежливый, послушный мальчик – успешно учившийся в школе, имевший множество друзей…
– Он показывался нам только в том образе, в котором, по его понятиям, мы хотели его видеть, – быстро выпалила Барбара, словно боялась, что муж первым выдаст главную суть. – С раннего детства наш сын весьма искусно занимался своеобразной саморекламой.
– Но что же он старался скрыть? – спросил полицейский.
До сих пор вопросы задавал исключительно Саймон. Даже если родители Кристофера Боускилла удивились, почему детектив напросился к ним в гости, чтобы поспрашивать их о сыне, они умолчали об этом. Такого отсутствия любопытства Уотерхаус еще не встречал ни в одном из тех людей, которых ему приходилось опрашивать. Он и сам, правда, не любил объяснять свои мотивы, даже когда объяснение могло быть полезным.
– Никаких позорных тайн, – добавил Найджел. – Он прятал только самого себя.
– Свое низкое мнение о себе, – уточнила его жена, – вот что он воспринимал как слабость. Конечно, мы разобрались в этом только ретроспективно – можно сказать, нам тоже пришлось поработать детективами. Мы пообщались с его школьными друзьями и выяснили то, о чем даже понятия не имели в те давние годы, поскольку Кит позаботился, чтобы мы ни о чем не узнали… не узнали, каким пыткам он подвергал мальчиков, выигравших награды, которые, по его мнению, предназначались ему самому, и потом, едва опомнившись, предлагал жертвам своих истязаний, чтобы они ничего не рассказали родителям или учителям о том, как он терзал их.