Дойдя до двери, она остановилась и обернулась.
– Кстати, кража ключей от дома тоже считается преступлением. Если вы собираетесь поменять что-то в своей истории, то начните с этой детали.
И все с той же улыбкой сержант вышла из комнаты.
Что она имела в виду? Предложила мне солгать, чтобы избежать неприятностей? Или уведомила меня, что после навязанного мне подкрепления собирается арестовать меня? Да, не сообразила я, что не стоило говорить про ключи, взятые из той кружки на кухне Селины Гейн. Но как ее может волновать такая мелочь после того, что я рассказала?
Просто она не верит твоей истории про мертвую женщину, и никогда не поверит. Вероятно, она также не верит в кражу ключей, иначе уже арестовала бы тебя.
Но я же должна была забрать эти ключи! Разве не так? А вдруг я ошиблась, и они не принадлежат американской подруге Селины Гейн? Вдруг номер на брелоке вовсе не означает то, что я подумала? Может, тот дом на другой улице. На брелоке не упомянута Бентли-гроув или какое-то название – там всего лишь номер дома.
Нет. Ты не ошиблась.
Говоря о своей американской подруге, Селина смотрела прямо на эту кружку. И эти ключи от дома той самой подруги… должно быть. А номер дома, без всякого указания улицы, означает, что имеется в виду Бентли-гроув – то есть та самая улица, где жила ты сама.
Дома на Бентли-гроув построены по более-менее одному проекту. Гостиные в них, естественно, более-менее одинаковы…
Внезапно мне стало тошно при мысли, что надо продолжать торчать здесь, дожидаясь покровительственной снисходительности и завуалированных угроз. В такого рода помощи я не нуждалась. И тогда у меня появилась идея получше, отменявшая мои заискивающие попытки добиться доверия Элисон Лэски.
Схватив сумочку, я по возможности быстро покинула полицейский участок и дошла до телефонной будки. Набирая номер, я подумала, навсегда ли врезался в мою память телефон Кита – неужели и через десять, и через двадцать лет он будет мгновенно всплывать из памяти?
Он ответил после второго звонка.
– Это я, – сообщила я ему.
– Конни, – судя по тону, муж обрадовался моему звонку.
Его голос звучал хрипловато и глухо. Неужели он плакал? Ни разу не видела его слез. Может, теперь, наловчившись, он скулит постоянно?
– Где ты? – спросил Кит.
– Где я сейчас – несущественно. Важно то, где я буду через двадцать минут. А буду я возле дома одиннадцать по Бентли-гроув.
– Где ты будешь?..
– Ты сам знаешь, не так ли, Кит? – перебила я его. – Запись в твоем навигаторе о доме одиннадцать по Бентли-гроув не имеет отношения к адресу Селины Гейн. И поэтому я в него не пойду. Я пойду в твой дом под названием «Бентли-гроув, одиннадцать».
Кит хранил молчание.
– Мне удалось добыть ключи, – добавила я. – Как раз сейчас я их разглядываю.
Я повесила трубку и, выйдя из телефонной будки, запаниковала, пытаясь вспомнить, где оставила свою машину. Ура, всё в порядке: вот она, многоэтажная парковка рядом с застекленным плавательным бассейном с извилистыми желобами водных горок!
Я старалась ехать как можно быстрее, сознавая, что Кит, где бы он ни был, когда я говорила с ним, теперь тоже направляется к этому дому. Я не смогла бы объяснить, откуда знаю это, детективу вроде Элисон Лэски, но знала я наверняка. Долгие годы семейной жизни – а мы с Китом прожили вместе долго – позволяют научиться предсказывать поступки партнеров. Я должна попасть туда раньше него. Мне необходимо самой войти в дом и лично все увидеть, что бы там ни было. Каким бы жутким ни оказалось то, что мне предстояло увидеть.
А что ты будешь делать, когда явится Кит? Убьешь его? Скажешь: «Я же тебе говорила, что узнаю правду!»?
Казалось, не имело значения, что случится потом. Главным было то, что я делала сейчас, – пыталась быстрее добраться до дома, чтобы вставить ключ в замок и повернуть его. Убедиться, что ключ подходит. Это все, чего мне хотелось: получить наконец облегчающее душу доказательство того, что я не безумна и не страдаю параноидальным бредом. Ни о чем ином я пока думать не могла.
На всех светофорах, как назло, загорался красный свет. Несколько перекрестков я проехала, игнорируя запрещающие сигналы, но остальным светофорам пришлось подчиниться. Я действовала, не задумываясь, чисто подсознательно – никогда еще я не вела машину так безрассудно, принимая все решения абсолютно случайно. В голове мелькало множество бессвязных мыслей и образов: купленное мне Китом голубое платье с розовыми силуэтами песочных часов, мамин гобелен с изображением коттеджа «Мелроуз» на стене в моей домашней спальне, снисходительная змеиная улыбочка Элисон Лэски, поэтажный план дома одиннадцать по Бентли-гроув, разбитая стеклянная рамка лицензии «Нулли», чугунная решетка дома на Пардонер-лейн, «Центр Хло Клопски», гнилой капустный кочан, обнаруженный мамой в кладовке под лестницей, желтый брелок с ключом у меня в кармане, красные перья на кружке в кухне Селины Гейн, ее карта Кембриджшира с пустым гербовым щитом… «Синдром пустого щита», – подумала я и рассмеялась.
Подъехав к дому, я взглянула на часы приборной панели. Поездка от многоэтажной парковки заняла десять минут. А казалось, что прошло больше десяти часов.
Я не стала тратить времени, размышляя, подходит ли этот ключ к замку, и мгновенно открыла дверь. Разумеется, ключ подошел. Я забыла упомянуть Элисон Лэски одну деталь: о полнейшей уверенности в правоте моих заключений.
Толкнув входную дверь, я вошла в холл. В нос ударил тошнотворный запах: зловоние человеческих выделений. А к нему примешивался еще более жуткий приглушенный запах. Запах Смерти. Мне еще не приходилось сталкиваться со смертью, но я мгновенно поняла, что именно так она и пахнет.
Вот она, реальность.
Внутренний голос вопил, что я должна бежать, убраться отсюда как можно дальше. Я сразу заметила несколько деталей: белую кнопку на нижней балясине, возле лестницы в холле – телефон на столике, а под ним множество разбросанных помятых и испачканных кровью бумаг и еще розовую джинсовую куртку на полу возле входной двери. Я подняла эту куртку и ощупала ее карманы. Один оказался пустым, а в другом лежали два ключа – один на фирменном кольце с гравировкой «Иден Фиггз», другой – с привязанным картонным ярлычком, вроде того, что иногда наклеивают на подарки. На ярлычке была запись: «Селина, № 11». Я судорожно пыталась сообразить, что может означать эта запись, и, наконец, поняла, что в ней нет ничего таинственного. Все было до слез просто: вы даете знакомым запасной ключ от своего дома, а они дают вам такой же от своего. Если вы запираете дом, то он защищен.
Надо позвонить в полицию. Взять телефон и набрать «999».
Сосредоточившись, стараясь не делать лишних движений, я направилась вперед, глядя на конечную цель. Двенадцать шагов до телефона, не больше. Оказавшись возле открытой двери, я остановилась, заметив что-то боковым зрением, что-то большое и красное. Голова у меня вдруг стала слишком тяжелой, а шея точно окостенела, отказываясь поворачиваться. Медленно развернувшись всем телом, я оказалась стоящей лицом к гостиной.
Перед глазами у меня возникла та самая моя лужа крови. Вернее сказать, видимо, та самая, наша с Джеки Нейпир, поскольку больше никто ее не видел. Кровь высохла и потемнела, как затвердевшая краска. А посередине этого кровавого пятна лежала упавшая ничком женщина. Ее голова была повернута набок, и мне был виден только затылок. Положение ее головы оказалось не единственным изменением. Ее волосы выглядели более аккуратно, чем на изображении в виртуальной экскурсии на сайте «Золотой ярмарки». Даже слишком аккуратно, словно кто-то причесал ее, пока она там лежала. И на ней было вовсе не зеленое платье с лиловым рисунком песочных часов: она была одета в розовый топ и розовые со шнуровкой туфли-лодочки. Розовая куртка в холле, должно быть, тоже была ее. А рядом с ней, сбоку валялась красочная холщовая дамская сумка с цветочным рисунком, словно она свалилась с ее плеча перед падением.
На ее левой руке не было обручального кольца.
Меня прошиб дикий ужас. Я не знала, что делать. Звонить в полицию? Или сначала проверить, может, она еще жива?
Надо бежать из этого дома.
Но я не могла… не могла просто так бросить ее здесь.
Не представляю, долго ли я простояла в оцепенении – может, один миг, может, десять секунд или десять минут. И все-таки я заставила себя войти в гостиную. Если обойти с краю кровавое пятно и пройти к окну, я смогу увидеть ее лицо. Если обойти с краю кровавое пятно. Если обойти с краю. Обойти. С краю. Только мысленно повторяя эти слова, я смогла дошагать до окна. Увидев, кто там лежал, я до боли зажала рот ладонями. Руки у меня начали дрожать – а потом я затряслась всем телом. Это же Джеки, Джеки Нейпир! Она мертва. В ее распахнутых глазах застыл страх. Какие-то пятна на шее. Задушена. О господи, умоляю, только не это!
Ее лицо было перекошено, особенно рот. Между зубов виднелся кончик языка. Ничего не соображая, я лишь слышала, как мой собственный голос твердил:
– Нет, нет, нет…
Джеки Нейпир. Единственный человек, видевший то же самое, что и ты.
Я заставила себя приблизиться к ней так близко, как смогла. Наклонившись, я коснулась ее ноги. Теплая.
Пытаясь унять дрожь, я вышла из гостиной. Телефон. Надо позвонить в полицию. Именно так. Именно так и надо поступить: быстро позвонить в полицию. Я сосредоточилась на избранной цели и, с трудом переставляя ноги, двинулась к ней по холлу. Оказавшись почти рядом с телефонным столиком, я буквально застыла, заметив на полу нечто знакомое: на одном из разбросанных по полу и заляпанных кровью листов бумаги темнела запись, сделанная почерком моего мужа.
Чувствуя, что ноги отказывают мне, я опустилась на колени. Было совершенно не понятно, что мог означать замеченный мной листок. Какие-то стихи про вулкан, подписанные именем Тилли Гилпатрик. Под ними – похвальное замечание этим стихам, а под похвалой почерком Кита написано, что эти стихи отвратительны даже для пятилетнего ребенка, и далее написаны стихи, которые, по его мнению, достойны лучшей оценки: три рифмованные строфы. Я попыталась прочесть их, но не смогла сосредоточиться.