Змей расхохотался, довольный своей шуткой, огромным языком обмахнул морду. Прищурился, разглядывая наши фигурки, мелкие и жалкие рядом с ним.
– А вы, маленькие человечки, вы воспитанные? Будете свои имена называть, моей смертью себя величать?
– Молчи! – едва разжимая губы, взмолился Финист, сжимая кулаки и что-то пристально высматривая за спиной огненного змея.
– Я не для того в Навьем царстве хранила имя в тайне, чтобы в подземном мире выболтать его первому, кто спросит!
Змей склонился над нами, пристальнее меня разглядывая. Обжигающий воздух хлестнул по лицу, я зажмурилась, защищая глаза, чувствуя, как кожа покрывается волдырями ожогов.
– Смело, – наконец выдохнул змей, – хоть и бессмысленно. Я все равно проглочу вас всех, с именем или без.
Я нервно закусила губу, пытаясь быстро что-то сообразить, придумать, найти выход из этой ситуации. Уйти? Обмануть? Торговаться? Но что я могла предложить ему?
– Если хочешь сожрать нас, начни с меня.
Голос шамана прозвучал резко и неожиданно, как удар хлыстом по воде, он перекрыл и гудение пламени в реке, и свистящее дыхание змея.
– Вот как? – Змей удивленно прищурился, сжался в тугую спираль так, что его острая морда оказалась на одном уровне с лицом шамана. – Ну как я могу отказать смельчаку в такой просьбе?
– Что?! Шаман, нет! Не надо!
Он обернулся, грустно и виновато развел руками:
– Это и есть мое испытание. Прости.
Змей торжествующе распахнул пасть и стрелой рванулся вперед. Я зажмурилась и вцепилась в плечи Марьи, не желая видеть смерть друга.
Он даже не вскрикнул.
Что-то вцепилось мне в плечи, поволокло вверх. Прежде чем я успела испугаться, услышала отчаянное:
– Держитесь крепче!
Финист обернулся мертвым соколом, огромной птицей, его желтоватые острые когти бережно сжали меня и Марью. Пока змей отвлекся, заглатывая шамана, Финист на огромной скорости рванулся над ним, на ту сторону огненной реки.
Бесполезно. Пламя взметнулось, объяло нас ослепляющим коконом, сдирая одежду с тела, а плоть с костей, выжигая мысли, воспоминания и эмоции, пожирая саму нашу суть и оставляя вместо нее белое-белое пламя. И в этом пламени остались только два чувства: бескрайняя боль о погибшем брате и исступленное желание уберечь сестру.
Я жмурилась и кричала, и пока чувствовала тело – прижимала к себе Марью, не желая перед неминуемой смертью выпускать ее, только обретенную, из рук. Мы все еще летели: когда пеплом осыпались перья, кажется, одни только злоба и воля Финиста несли нас вперед.
Но в конце концов иссякли и они.
Когда затихли свист воздуха и вой пламени, гневный рев змея и мой крик, когда пропали все звуки, словно их просто отключили, я успела подумать «вот и все». Сейчас исчезнет боль, словно стертая ластиком, растворятся страхи и сомнения, останется только Марья в моих руках – единственно важное, единственно ценное. И лес, и Финист останутся позади, останутся жутким сном, пусть этот сон и превратится в бесконечную тишину смерти.
Сердце еще успело пару раз заполошно стукнуть, а потом я услышала глухие подвывания матери из-за стены, гул автомобилей с улицы и прерывистое, сквозь зубы, дыхание Марьи. До последнего боясь верить, я открыла глаза.
Вернулись.
Все-таки мы вернулись.
Эпилог
Я поправила оградку на могиле отца и выпрямилась, потирая поясницу. Марья, закончив убирать мусор, положила рядом с надгробием две гвоздики. На черной земле, едва прикрытой первым снегом, они смотрелись двумя кровавыми пятнами.
– Кажется, все? – Марья неуверенно посмотрела на меня.
Я кивнула, все еще погруженная в свои мысли.
Что бы ни произошло пару месяцев назад, это нас сблизило. Помогло забыть свои предубеждения и обиды, откровенно поговорить, обсудить. Марья обуздала свой характер и, хотя все еще временами вредничала, помогала мне заботиться о матери – и о себе, конечно. Она перестала мне мешать выполнять мой долг – и за это я была признательна ей больше всего.
Может, пройдет время, и мы снова сблизимся, как раньше, снова станем сестрами без разделения на старшую и младшую. Но для этого нужно повзрослеть и измениться нам обеим – прошлую, разрушенную дружбу не вернуть даже самой сильной магией.
Впрочем, о магии, о лесе с его тварями мы старались не вспоминать, старательно делали вид, что ничего не было, просто слегли обе с жуткой простудой на неделю, бредили страшно. А что бред одинаковый, так мало ли чего в мире не бывает?
Впрочем, именем Финиста Марья иногда ругается, в сердцах поминает его вместо черта. Кажется, она верит, что он сгорел, пытаясь прорваться мимо змея, или просто мир живых его не принял, отторг, отшвырнул обратно, в змиеву пасть, в белое пламя. Я не знаю, что и думать. Финист не из тех, кто способен потерпеть поражение в самом конце затеи и уж тем более смириться с ним. Если он не дает о себе знать, то оно и к лучшему.
Как бы мы ни старались, нам все равно не удавалось делать вид, что ничего не было. Марья полюбила теплые вещи, постоянно куталась в свитера и пледы, ни на минуту не оставалась в тишине. Но это пустяки: мало ли как могут измениться вкусы в переходном возрасте.
Я же… я все чаще замечала за собой странности, которые на вкусы не спишешь. Синяки и царапины затягивались за считаные часы, а яркий свет – неважно, дневной ли, электрический – вызывал резь в глазах. И постоянно хотелось спать, жутко, до одури, но выспаться я не могла. Сны, темные, глубокие, муторные, не отпускали меня. Я видела странные места, заброшенные храмы, скрытые песком города. Мне снилось, как ветшает и погибает наш мир, медленно и неотвратимо, как время заканчивается и наступает темнота. Я чувствовала нетерпение и предвкушение, я ждала этого, как самого желанного подарка на Новый год, но это были не мои чувства.
Иногда, после пробуждения, темная пелена еще долго стояла перед моими глазами, и мне казалось, что в моих мыслях есть еще кто-то. Кто-то, кроме меня.
По сделкам с древними божествами всегда приходится платить в стократном объеме.
– Эй? – Марья дернула меня за рукав. Я вздрогнула, возвращаясь в «здесь и сейчас».
Огляделась, проверила, все ли мы собрали. Уверенно кивнула:
– Все хорошо. Идем домой.
Ветер легко касался редких неопавших листьев, едва качал ветки. Сухая листва под ногами похрустывала, как первый ледок. Все хорошо, повторяла я себе, все хорошо. Я прошла через лес, и он изменил меня. Я прошла через лес, но не нарушила его законы, я играла по правилам, и я выиграла.
Значит, все закончилось, все действительно закончилось.
Но в шелесте листьев, в гуле машин, в свисте ветра мне мерещился издевательский голос Финиста:
– Ты же знаешь, что ничего не закончилось. Не так ли, Анна?
Раскаленная добела змеиная глотка обернулась далеким осенним солнцем, а ее испепеляющий жар – мягким теплом бабьего лета. Не было больше ни огненной реки, ни черных каменных сводов – только старенький деревянный мостик и виднеющаяся в прозрачной дали родная деревня.
Добровольно пожранный змеем, он наконец погиб – и воскрес к новой жизни, вернулся очищенным и обновленным, свободным от ужасов и мерзости мертвого леса.
Посвящение завершилось, хоть и слишком поздно.
Незримый, он шел по чудовищно изменившимся улицам, смотрел и не узнавал дома и деревья, но чуял за внешней, наросшей слой за слоем кожурой все такое же родное и неизменное ядро. У низкой избы на отшибе замер, прежде чем шагнуть под темный свод, к спящему неподвижному телу. Смотреть в собственное обезображенное старостью лицо все еще было страшно.
Но он и так слишком долго тянул. Если что он и выучил из страшных уроков духов – не медлить.
И уже возвращаясь в тело, сливаясь с ним, врастая в него, он оглянулся, на один короткий миг увидел мир глазами и человека, и духа. Тени изломанных черных ветвей ложились на небо и землю, словно огромные трещины, сквозь которые смотрело далекое, холодное, мертвое. Лес медленно вползал в мир живых, запускал корни, оплетал ими каждый камень, каждый дом.
Мертвый, изуродованный лес наконец обманул Ягу. Но не за шаманом он шел, не по его следам.
Старческие губы дрогнули в забытой попытке говорить:
– Что же ты наделала, сестрица?
Вслед за змеями
Посвящается всем, кто даже в самый темный час сохраняет надежду.
Пролог
Небо над лесом – треснувшая миска. Мерещится: пока смотришь – все длиннее становятся трещины, все шире и глубже. Смотришь – и с той стороны глядит на тебя нечто древнее и чуждое. И пока не отводишь глаз – ты зовешь его своим взглядом. Глупость, конечно. Если б можно было залатать небо, просто не глядя на трещины, он уже выколол бы себе глаза.
Он отводит взгляд, смотрит под ноги: туман мягко обнимает щиколотки, белесой дорожкой выстилает тропу к заветной поляне. На редких кустарниках жимолости голубеют ранние ягоды, и он срывает пару, долго мнет в пальцах, прежде чем съесть. Рот сразу наполняется горько-кислой слюной.
Еще одно маленькое напоминание, что он жив. Что может есть ягоды с куста, пить воду из ручья. Может сойти с тропы и не бояться смерти.
Но сейчас нужно спешить – он и так опаздывает. Каждый шаг дается тяжело, каждый шаг – боль, тело сопротивляется, не слушается, хочет снова лежать под толщей одеял, а не брести сквозь лес. Сколько времени прошло – месяц, год, десяток лет? Он и сам не помнит, когда вернулся, как долго учился заново дышать, говорить, ходить. Мир живых его принял, только остался он в нем живым мертвецом, духом в закостенелой тюрьме тела.
На поляне его уже ждут. Приземистые фигуры в старой истрепанной одежде из кожи и шкур. Вышивка, деревянные и каменные бусины, фигурки зверей у пояса. И черепа. Вороны, лоси, лисы, медведи, рыси, горностаи, олени.