Лучше бы ее задрала собака.
Она осталась неизменной, такой, какой Марья видела ее в последний раз, – строгое пальто, аккуратно повязанный шарф, коса, заплетенная набок и переброшенная кольцом вокруг шеи. Закрытые глаза и неподвижное, умиротворенное лицо, в котором не осталось ничего человеческого или живого.
Снова начался дождь – монотонный, мелкий, теплый, слишком теплый для февраля, пусть и на другой стороне. Сухая горечь воздуха наждачкой прошлась по горлу, и Марья раскашлялась, но так и не смогла отвести от нее взгляда.
– Вот же… гадство, – сплюнул кровью Финист, тоже разглядев нежданную спасительницу.
Она остановилась перед корчащейся тварью, и та, жалобно всхлипнув, растеклась лужей черной воды, быстро ушедшей в щели между брусчаткой. Теплые и такие родные пальцы коснулись щеки Марьи, заботливо стерли слезы, но она только дернулась от прикосновения, словно легкое касание жглось больнее пощечины.
– Я же велела вернуться домой.
Ее голос звучал очень устало и очень знакомо, против воли возвращая Марью в то время, когда она все делала назло, а сестра только обессиленно прикрывала глаза. Но низкое, далекое, едва различимое эхо, словно идущее из-под толщи воды, не позволяло забыть о реальности.
Едва сдерживая стон, Марья шагнула вперед, вцепилась в плечи сестры, оставив на светлом пальто кровавые отпечатки.
– Ань. – Ее голос срывался, и каждое слово она выталкивала с трудом. – Проснись. Пожалуйста.
– Тшш. – Неподвижные губы дернулись, изображая улыбку. – Не буди ее. Не надо. Возвращайся.
Марья всхлипнула, отстраняясь от самой жуткой твари на этой стороне, дернула головой. Медленно накатывали холод и слабость, захотелось спать. Боль медленно-медленно бледнела и растворялась в темноте.
– Нет. Ни за что. Не с тобой. – Марье хотелось кричать, но она едва шептала.
Кажется, был еще голос, зовущий ее сестру, кажется, мелькнули странные белесые огни, силуэты зверей, но дождь усилился, и его гулкий монотонный шум отгородил их троих от всего мира. Та, что заняла тело Ани, снова провела пальцами по лицу Марьи, покачала головой. Снова повторила:
– Ты должна быть в безопасности.
И весь мир затопила горькая темная вода.
7Взаперти
По лицу скользнул солнечный лучик, щекотнул нос, запутался в волосах. Марья подставила ему ладонь и долго смотрела, как кусочек бледной до синевы кожи сделался золотым. Но луч угас еще до того, как рука, обессилев, упала на одеяло.
– Вам что-нибудь нужно, госпожа?
Приставленная к ней служанка, из крепостных, была уже не молода, но носила две косы на девичий лад. Приятное, хоть и изможденное лицо почти всегда улыбалось, но в глазах не было теплоты.
– Когда ты меня выпустишь отсюда, Аксинья? – Марья вздохнула и снова подняла ладонь. Пальцы тряслись. – Мне даже неба не видно.
– Рано еще, госпожа. Вы же на ногах едва стоите.
Аксинья помогла Марье усесться на кровати, взбила подушку под спиной, принесла тарелку с супом, поверх которой лежал ломоть белого хлеба. Марья покорно принялась за трапезу, не чувствуя вкуса: она уже несколько дней валялась в странном доме, в полупустой комнате, стены которой были выкрашены в зеленый, насыщенный и темный цвет. Кровать Марьи стояла у глухой стены, а в окна она видела только редкую прозелень деревьев и темные, словно обугленные бревенчатые стены мелких построек. Ей ничего не рассказывали; кроме Аксиньи, к ней заходил только доктор, накладывал швы, менял повязки. Строгий и молчаливый, он только повторял, что все будет хорошо и молодая госпожа скоро поправится. Аксинья же на все вопросы отмахивалась, не велено, мол, госпожу тревожить.
Один раз только обмолвилась, что на Марью якобы на охоте волки напали. Повезло, мол, что только кожу с ребер содрали.
Марья медленно жевала хлеб, бездумно размешивая суп. Любая еда здесь скрипела на зубах, а после трапезы губы стягивала сухая корка: сколько ни пей воды – легче не станет.
Аксинья ловко подхватила тарелку, когда Марья выпустила ложку из ослабевших пальцев. Марья не пыталась ее остановить – ни сытости, ни голода она не испытывала, только скуку. Большую часть времени она спала, пока раненый бок не докучал зудом и болью. Лечебные мази лишь слегка ее облегчали.
В одном Та-которая-не-Аня оказалась права – здесь было безопасно.
Разве может быть что-то безопаснее постели, с которой ты не сможешь встать без чужой помощи?
Время Марья научилась отмерять по приходам своей тюремщицы и сиделки. По вечерам Аксинья задергивала плотные шторы, насыщенно-изумрудные, с вышивкой медными нитями и тяжелыми кистями, топила изразцовую печь в углу. Горячий воздух качал Марью в своих ладонях, и она постоянно утирала со лба мелкие капли пота. Она жаловалась Аксинье, что ей душно и тяжело дышать, но та только прятала ладони под передник и качала головой – доктор сказал, что Марье нужны покой и тепло.
Что хотела сама Марья, опять никого не интересовало.
Ей больше не снился ледяной терем – зачем? Она и наяву оказалась в точно такой же темнице.
Утром она попробовала встать. Ноги дрожали, как у жеребенка, но все-таки слушались. Придерживаясь ладонью за стену, Марья подошла к окну, повоевала со створками, но не смогла распахнуть их. Слабые пальцы не справились с хитрым замком – слишком хитрым для этого старого, почти сказочного дома.
Марья присела на подоконник и откинула голову назад, чувствуя, как солнечные лучи, просеянные кронами деревьев, тепло щекочут ей затылок. Сонная апатия первых дней схлынула, и теперь Марья гадала, где и как оказалась. Последнее, что она помнила, – как захлебывается, как воздух вокруг превращается в горькую воду, как безучастно следит за этим чудовище в теле ее сестры.
Дыхание сбилось, и боль тут же кольнула раненый бок, но Марья отмахнулась от нее, как от мухи. Она отказывалась верить, что это все устроила Аня. Нет, это не могла быть она! В конце концов, она не настолько дура, чтоб дважды наступать на одни и те же грабли с заботой! Марья до боли стиснула пальцы, силой заставляя себя думать, что неведомая тварь вползла в мысли Ани, в тело Ани, отравила ее и притворилась ею, извратив все, что было в ней хорошего. И забота обратилась контролем, а любовь – тюрьмой.
Жаль, Марья так и не узнала, что случилось на самом деле, да и могла ли узнать? Торговец с самого начала был приманкой, такой соблазнительной, такой безопасной… Марья грустно улыбнулась – неудивительно, что она ему поверила. Может, и Финист поверил бы. Он же сам сказал – нечисть, если дала слово, всегда его держит.
Только вот ловушку Марье устроили люди.
Это была еще одна загадка, над которой Марья ломала голову со скуки, пока не проваливалась от слабости в забытье. Она пыталась вспоминать их лица, их голоса, но они ускользали, растворяясь среди тьмы и воды. Марья могла бы поклясться, что раньше их не встречала. Старик и длинноволосый юноша – весьма колоритная пара, она б точно не забыла. И они слишком много знали – и о Марье, и о сестре, и о Финисте.
О Финисте, пожалуй, даже больше, чем об остальных. Как там на площади торговец заливался? «Ни глаз, ни крыльев, взять с него нечего»? Марья поймала непослушную прядку, лезущую в глаза, накрутила на палец, дернула несколько раз. Короткие уколы боли помогали сосредоточиться. Стоит ли верить этим словам? Откуда ей знать, может, и это было красивой ложью, чтоб она не привела к ним Финиста, способного распознать западню.
Или… или за Финистом они и охотились. Ведь самый простой способ добраться до хитрой и внимательной добычи – приманить на глупую девчонку, которую он вынужден защищать.
Но с другой стороны… он ведь даже не попытался унести ее от тварей, только такой же жертвой встал между ними и ею.
Хлопнула дверь, и Аксинья негодующе воскликнула:
– Госпожа, зачем же вы встали?
Марья вздохнула, выныривая из сумрачных мыслей.
– Аксинья, сил уже нет лежать. Видишь, все в порядке со мной. Может, хватит меня тут держать взаперти?
Аксинья осторожно пристроила обед на круглом столике, подошла к Марье. Она оказалась почти на голову выше, и Марья не сомневалась – гораздо, гораздо сильнее, особенно сейчас, когда Марья еще не оправилась от потери крови и едва на ногах стоит. И все же взгляд крепостной она выдержала, упрямо сжав губы и не опуская глаз.
Наконец та отступила, вздохнула.
– Может, и вправду пора. Да как бы доктор-то не осерчал…
Марья лукаво усмехнулась.
– А ему скажем, что я сама вышла! Улучила момент и в открытую дверь выскользнула.
Аксинья улыбнулась в ответ, но глаза остались спокойными и холодными.
– Так и пойдете в нижней рубашке, госпожа? Подождите хоть, я вам домашнее платье принесу.
Марья помялась, но кивнула, хоть и подозревала, что это очередная успокаивающая отговорка, чтоб снова оставить ее одну и запереть дверь. Но Аксинья быстро вернулась с текучим зеленым шелком. Она встряхнула его, и в ее руках оказалось платье простого покроя, мягкого, приглушенного оттенка, украшенное кружевами по вороту и рукавам и вышитое цветочным орнаментом. Марья покорно позволила себя одеть, терпеливо ждала, пока Анисья застегнет все пуговки и крючки. Даже если б Марья хотела, ей не хватило б сил управиться самой. Да и запуталась бы она в сотне застежек.
Зеркала в комнате не было, и Марья поправила кружева на воротнике, глядя на размытое отражение в окне. Даже стоя у самого стекла, она не видела неба – весь дом опоясывала широкая терраса, между резных столбов вилось белое деревянное кружево. Горло снова сжалось, настолько сильно ей почудилось, что она в настоящей тюрьме.
В гостиной на диванчике с гнутыми ножками восседал Финист, закинув ноги в сапогах на стол. Заметив Марью, он с мрачной улыбкой отсалютовал ей темной бутылкой. В комнате густо пахло медом и липой, в распахнутые окна с любопытством заглядывал ветер, путался в громоздких букетах на столиках и улетал дальше. Марья подошла к одному, привлеченная синими и лиловыми звездами цветов, глубокой зеленью листьев и белыми искрами пушистых соцветий. Провела пальцем по гладким и холодным лепесткам, коснулась резного листа и с тихим вскриком отдернула руку – на подушечке пальца быстро набухала капля крови, и Марья слизнула ее.