– Потому что я мертв, моя дорогая. И раны для меня не так страшны – если не убивают сразу.
Марья нахмурилась:
– Почему я так не могу? Нет, ну честно: почему мы делим только боль?
Финист наклонился к ее уху и шепнул:
– Может, потому что только она настоящая?
Марья резко обернулась к нему, распахнув рот, чтоб потребовать уточнений, но в глазах снова потемнело, и она схватилась за дверной косяк, чтобы устоять на ногах. Финист заботливо довел ее до кровати и усадил на покрывало, и Марья тут же вцепилась пальцами в жесткие кисти.
– Что мы теперь будем делать? – едва слышно произнесла она, пока зрение медленно прояснялось.
– Мы? Ты будешь лечиться и набираться сил, моя дорогая. Пока с тебя и этого хватит.
Медленные шаги, тихий скрип аккуратно прикрытой двери, скрежет ключа. Марья дернулась, как будто ее ущипнули, – он запер ее.
Он ей больше не доверял.
Тень сокола скользила по серебристой траве, то уменьшаясь в точку, то падая на дорогу огромным пятном. Ветер прижимал траву к земле, и бескрайнее поле обращалось рябой гладью воды, по которой шли двое. Небо над ними сияло болезненной синевой, в которой терялись глубокие трещины.
– Хватит. – Старик остановился, медленно осел на землю. Птичья тень замерла у правой его руки крохотной точкой.
Его длиннокосый спутник подхватил старика под локоть, помог устроиться поудобнее, внимательно и тревожно вглядываясь в лицо.
– Все в порядке, Андар. – Старик благодарно улыбнулся, сжал тонкие пальцы юноши. – Не бойся за меня, это всего лишь усталость.
Дороги духов были короче, гораздо короче обыденных путей, а сил отнимали несоизмеримо больше – как и все, чего касались духи. Но время утекало – неслось из рук стремительным потоком, грохочущим водопадом, и некогда было даже оглянуться, даже задуматься об отдыхе, и сам отдых был преступлением. Но как объяснить это старческим ногам, слабым и непослушным, как объяснить это сердцу, что заходилось в неровной чечетке каждый раз, когда он игнорировал усталость?
Старик, что еще не заслужил права звать себя шаманом, запрокинул голову и долго вглядывался в сеть трещин на небе, в хищную темноту за ними, полную зелени, гнили и смерти. Он смотрел, и в груди рос и креп страх перед мертвым лесом, сквозь который он прошел однажды. И он никому бы не пожелал проделать такой путь. И в этом страхе, в этой решимости он черпал силы.
Ну, или хотя бы упрямство.
– Идем, друг мой, идем. – Старик обернулся к молчаливому спутнику: – Не хмурься так – времени у нас мало, нужно спешить. Мы и так опоздали.
Если бы он окреп раньше, он нашел бы сестру до того, как она утратила последние капли человечности. Если б он искал ее быстрее, он, возможно, успел бы ее спасти. Сейчас же осталось только смириться и попрощаться.
Если сумеет снова выманить ее с путей, которые и духам недоступны.
Андар подхватил его под локоть, принимая на себя почти весь вес спутника. Он бы и на руки взял, да только его ногам не давалась тропа духов – так и остался бы кругами по серебристой траве блуждать. Тень сокола потекла впереди, идеально черная и безмолвная.
Старик вскинул руку, словно подзывая птицу, но тень не стала ближе. Чужая тоска по небу, ухваченная в последний момент, рвалась к своему хозяину и указывала ловцам путь, иглою пронизывая реальность за реальностью, словно тончайшую ткань.
– А стоит ли тебя ему возвращать? Глупый сокол только успокоился, и вот опять места себе не станет находить…
Андар не ответил, только смотрел все так же – с терпением и тревогой. Сколько бы личин он ни менял, какие бы маски старик на него ни надевал, произнести Андар мог только те слова, что старик сам прежде вложил в его рот.
Когда на горизонте встали низкие лесистые горы, зеленые, с едва виднеющимися каменными верхушками, птичья тень заволновалась, заложила широкий круг и полетела почти над самой землей. В ложбине между двух гор, у русла пересохшей реки рваными ранами на золотистом песчаном теле темнели провалы – заброшенные, забытые спуски в шахту.
И тень канула в один из них.
– Что ж, – старик снова запрокинул голову, словно прощаясь с израненным небом, – этого и следовало ожидать. Где же еще искать ей пристанища?
Он успел ее рассмотреть, и он успел ее узнать – когда она ринулась за приманкой в самые сети, легко разорвав их и даже не заметив. К стыду своему, он так и не смог убить ее – хотя бы атаковать, обрушить все силы, что щедро вложили в его ладони духи. Он звал, хотел поговорить, проститься и испросить прощения – но та, кого он называл сестрой, не видела и не слышала его.
Потому что спала.
А в ее теле разгуливало совсем другое существо, и убить его было куда как непросто.
Старик старался не думать о случившемся как о поражении – скорее как о разведке. Он узнал достаточно о своем враге, узнал о его договоре, даже имя узнал, хоть помочь это и не могло.
О девочке, едва не ставшей жертвой, он старался не думать.
Иначе слишком гадко становилось думать о себе.
8Kогда наступает вечер
– А здесь, милостивые господа, библиотека нашего благородного хозяина. Он будет душевно рад, если его скромная коллекция печатных изданий вас заинтересует! Об одном прошу – будьте осторожны, некоторые книги довольно стары и существуют в единственном экземпляре! Если возжелаете с ними ознакомиться – прошу, не стесняйтесь позвать меня, я с превеликой радостью буду переворачивать перед вами страницы. Они, увы, требуют особо бережного отношения…
Марья прикрыла рот ладонью, пряча зевок, и украдкой огляделась. Альберт водил их по поместью уже больше часа и говорил, и говорил, и говорил. У Марьи уже в голове гудело от его голоса, а приказчик даже не охрип. Он успел показать им малую и большую гостиные, мельком провел по флигелю – «нечего благородным господам тут смотреть, там слуги хозяйничают», долго водил по галерее и зимнему саду, соловьем заливаясь о капризных цветах и уникальных полотнах кистей известнейших мастеров. Марья никогда особо не интересовалась живописью, но и совсем бескультурной деревенщиной себя не считала, и ее сильно удивило, что ни об одном из художников она никогда не слышала.
В зимнем саду было прохладно и сумрачно – стеклянные стены и крышу плотно заплел вьюн, и солнечные лучи сквозь тяжелый его ковер пробивались золотыми иглами, пятная мраморный пол яркими искрами. Неподвижный воздух пах тяжелым и сладковатым. Пока приказчик рассказывал, откуда был привезен тот или иной цветок, Марья украдкой коснулась разлапистого резного листа и даже не удивилась его ледяной глади. Тоже каменные.
Она радовалась, когда Альберт повел их дальше, на второй этаж, – слишком уж зимний сад походил на склеп.
В библиотеке Финист между делом прошелся вдоль книжных шкафов из резного красного дерева, выглянул в окно. Отвернулся, незаметно поморщившись от разочарования. Марья шагнула к Финисту, шепнула, привстав на цыпочки:
– Что, тоже ничего не разглядеть?
Альберт как раз отвернулся, увлеченно повествуя об очередном портрете, и Финист ответил, не спуская с него пристального взгляда:
– Посмотри сама – там балкон, а за ним даже двор не видно. Словно мир искажается, подстраиваясь под взгляд. С какого угла ни посмотришь – все равно увидишь только то, что тебе разрешено показывать.
– А разрешено, не иначе, хозяином?
– Верно мыслишь, маленькая сестрица. Уже простейшие выводы делать научилась. Так, смотри, скоро два и два складывать сможешь…
Марья со всей силы ткнула его в бок и сама же охнула от боли, совершенно забыв, что раны на ребрах еще не до конца затянулись. В этот момент оглянулся приказчик, и обоим пришлось давить вымученные улыбки.
– Если господа притомились, я распоряжусь насчет обеда, а поместье закончим осматривать позже.
– Нет-нет, – с такой горячностью возразил Финист, словно его жизнь зависела от того, осмотрят они сегодня все комнаты или нет. – Давайте продолжим!
– Тогда вам непременно нужно взглянуть на этот шкаф, где хранятся летописи, вручную переписанные монахами Китежского монастыря…
Марья зевнула, даже не пытаясь прикрыть по этикету рот – все равно на нее уже никто не смотрел. Древние летописи ее мало интересовали, и она прошлась вдоль стен, с интересом разглядывая тончайшую резьбу на деревянных панелях. В растительном узоре, выполненном столь детально, что даже прожилки в листьях были видны, то тут, то там проглядывали змейки и ящерки с крошечными черными бусинками агата вместо глаз. Марья провела пальцем по одной из змеек, и кожа ощутила неровность искусно вырезанных чешуек. Присмотревшись, она заметила, что змейки и ящерки скользят среди вьющихся трав и цветов в одну сторону, и Марья пошла вдоль стены, не отрывая кончиков пальцев от деревянной панели. В ее центре был вырезан крупный неровный камень, выпуклый, словно вставленный в панель. На его вершине свила кольца змейка с крошечной короной на голове, и это к ней стремились ее чешуйчатые сестры.
Марья склонилась над резьбой, чтоб получше ее разглядеть, нежно погладила чуть шершавые грани камня, словно дерево в этом месте специально неидеально отшлифовали. Ей показалось, что дерево поддалось под ее пальцами, и она нажала чуть сильнее. Глаза змейки в короне мигнули, сменив цвет с черного на золотой, и камень ушел глубоко в деревянную панель.
С натужным скрежетом два шкафа разъехались в сторону, открыв за собой арку в еще одну комнату, полную загадочного мерцания и блеска. Марья не успела разглядеть, что там внутри, когда на звук обернулись Финист с Альбертом, и ей пришлось с невинной улыбочкой прятать руки за спину.
– А эту комнату вы тоже собирались нам показать, Альберт? – с лукавой улыбкой спросила она, прежде чем хоть один из мужчин нашел слова от удивления.
Лицо приказчика неуловимо исказилось, словно он всеми силами пытался сдержать раздраженную гримасу, но всего через секунду он взял себя в руки и снова лучезарно улыбнулся.