Соколица только устало закатила глаза.
Финист осторожно шагнул на призрачные деревянные доски моста, и они скрипнули под его ногами. Грубые поручни из канатов кололи ладони, и он сжимал их так сильно, что костяшки побелели. Первые несколько шагов дались тяжелее всего – он замирал, вслушиваясь в каждый звук, вчувствоваясь в колебания моста, готовый при первом же подозрении метнуться обратно.
Но мост оказался крепок.
И дальше Финист шел спокойно. Он приноровился к тому, как ветер качал мост, не задумываясь переносил вес с одной ноги на другую, и дерево ровно скрипело под ним, почти успокаивая. Он и сам не заметил, как шагнул с неустойчивых досок на черную твердь. Обернулся, махнул рукой Соколице – почти крошечной на том краю пропасти.
Она шла легко, быстро и уверенно, глядя только вперед, высоко вздернув подбородок, и в ее ровных, почти механических движениях явно читался животный страх. Его отголосок передался и Финисту, и он следил за ней, затаив дыхание, отсчитывая оставшиеся шаги. Двадцать… пятнадцать… двенадцать…
Когда он заметил, что канаты тлеют и истончаются над незримым пламенем, было уже поздно. Соколица не успевала – просто не могла успеть.
– Аня, быстрей!
Финист и сам не заметил, что использовал ее имя, имя, к которому так и не смог привыкнуть и которое ей не подходило. Но оно было короче, и оно было ей родным. Соколица дернулась и рванулась вперед, пробежала два шага, а потом канаты лопнули, и мост за ее спиной полетел в пропасть.
Все, что она успела, – вцепиться в настил до побелевших пальцев, повиснуть над бездной без шанса выбраться наверх.
Финист рухнул на землю, перегнулся через уступ, протягивая ей руку, но пальцы бессильно зацепили только воздух – до Соколицы оставалось еще больше метра, он просто не мог до нее дотянуться, только упасть следом.
Не стоило и пытаться. Он слишком привык спасать ее в Нави, хоть и честил ее на чем свет стоит и переживал больше за свой план, чем за нее саму. Но иногда пора остановиться.
Соколица безразлично смотрела на него, словно наперед знала, что он встанет и уйдет, и потому не ждала ничего хорошего. Эта мысль больно царапнула изнутри, вспомнилось отражение из лабиринта – синеглазый витязь, и Финист заскрипел зубами.
Он все равно не мог дотянуться до нее, а добровольно лишиться опоры, когда за спиной нет крыльев, – самоубийство.
Если он хочет выжить, нужно задушить эмоции и доверять только разуму, не сердцу. Если он хочет выжить, надо встать и уйти – здесь он все равно бессилен. Если он хочет выжить – Соколица ему не нужна, в конце концов, именно он ключ, дальше справится и один.
А он хотел выжить. Очень.
Финист зажмурился, но белые глаза его – проклятый дар леса – видели и сквозь веки.
Видели, как Соколица разжала пальцы.
– Признаюсь честно, я разочарована, – досадливо щелкнула зубами хозяйка. – Обрушить нижние уровни я и сама могла, вас не дожидаясь.
Старик уже пришел в себя, но был изможден и бледен. Он уже смыл кровь с лица и рук и в задумчивости перебирал уцелевшие нитки амулетов. Пара кошек, совсем еще мелких, чутко прислушивались к перестуку бусин, в азарте подрагивая кончиками хвостов.
– Прости, хозяйка, – вздохнул старик, – я недооценил коварство Нави и ее силу. Думал, ядовитый побег срежу, а на корневище наткнулся и едва его кормом не стал. Думаешь, теперь мы в безопасности?
– Это у тебя спрашивать надо, ты же с лесом знаком.
Старик вздохнул тяжело и тревожно.
– На какое-то время это лес задержит – пока он новую лазейку не найдет.
Подземные чертоги мало изменились на первый взгляд, но даже здесь, далеко от обрушенных ярусов, чувствовалось напряжение, от которого зубы ныли. Поблекли росписи на сводах, потрескались самоцветы в мозаиках. Меньше осталось светлячков, да и свет их стал слабее, то потухал, то разгорался, как свеча в последние мгновения жизни. Да и сами чертоги словно стали меньше, а своды их – ниже, и тревожно было б остаться здесь одному.
Старик нашел взглядом притихшую Марью и нахмурился. Ее крика хватило, чтоб выдернуть их всех из темного сна, но был ли этот крик ужаса и боли простым? Разве может быть в ней что-то простое, раз она тоже вернулась из Нави неочищенной?
Могли ли ошибаться старшие духи и не одну из сестер убить надобно, а обеих?
Всю немногую решимость, что у него была, он черпал в покорности духам, которую в Нави в него вбили. Сердце болезненно сжалось, и старик поспешил опустить лицо, чтоб никто и случайно не заметил, как его от боли скрутило. Он смог бы убить Соколицу – смог бы справиться с собой, преклонить перед ней колени, испросить прощения – и она поняла бы и приняла бы, и сама вложила бы нож в его руку. Он делил с нею навьи тропы и знал ее так же, как себя самого, хоть побратимство их так и осталось пустыми словами и случайно смешанными каплями крови, а не по всем законам проведенным ритуалом. Она знала, что есть долг и что есть жертва. Она сама бы убила себя, знай, какую беду несет миру.
Но Марья… Убить ее – перечеркнуть весь путь по мертвому лесу, все жертвы, что Соколица принесла, чтоб ее вызволить. Перечеркнуть все, чем Марья еще может стать. Но не в этом ли и состоит испытание духов? Нет искушения страшнее, чем милосердием и состраданием.
– Что ж, мы выбрались, – он улыбнулся хозяйке, – благодаря тебе – без потерь. И даже с приобретением. Посмотри на свое запястье, Марья. Разве не этот браслет ты искала?
Она вздрогнула, засучила истерзанный рукав и замерла, разглядывая тонкий бирюзовый обод на запястье. Словно до слов старика и вовсе не чувствовала его прикосновение к коже.
– Но… как? – Она еще сипела через силу, сколько бы Андар ни подливал в ее чашку горячего травяного настоя. – Я же провалила испытание белой змеедевы! Она сказала, что я пришла зря.
Хозяйка подошла к ней, приподняла двумя пальцами запястье, чтоб сподручней было браслет разглядывать.
– Значит, все же прошла его.
Марья запрокинула голову и заглянула ей в глаза.
– Кто она? Эта белая? Я так и не поняла, в чем было ее испытание.
– Я не знаю, какие загадки находят змеёвки, – мягко сказала хозяйка, погладив жестким пальцем браслет. – Даже их истории знаю не целиком. Белая, первая из них, была тут сколько себя помню, и предшественница моя всегда ее здесь помнила. Говорила, была она столь характером тверда и на расправу скора, что и сам Полоз дочери побаивался. Разбил ее на две части и вторую – гневную – спрятал неведомо где, и с тех пор она среди камней от тоски чахнет. Так что думай сама, что она тебе загадать могла.
Старик заметил, как Марья побледнела, а рука ее в пальцах хозяйки дрогнула. Догадалась. И испугалась этого.
Аккуратно высвободив руку, она поправила рукав, скрыв браслет от чужих взглядов, и старик лишь случайно заметил, как ее ладонь задержалась на ткани чуть дольше необходимого.
– Что ж, браслет у меня, значит, мне пора возвращаться, – преувеличенно бодро произнесла Марья.
– К Полозу на поклон? – В голосе хозяйки угрозой звякнула сталь.
– Нет, не к нему. – Марья мечтательно улыбнулась. – К Змее. Но мне понадобится твоя помощь, Андар. Согласишься ли?
Сердце защемило, когда старик увидел, как тепло улыбается Андар, как кивает ей, как светятся его глаза. Даже не оглянулся за разрешением, даже не вспомнил, кому подчиняется. Старик мог бы одернуть его и запретить, но не стал. Не он этого духа призывал, не ему и колодки на него надевать. Да и старик чуял давно – человечьего в Андаре было порой побольше, чем в ином человеке. Так пусть как человек сам судьбу свою решает.
– Отлично! – Марья просияла, и ее улыбка стала хищной. – Тогда вот какой план…
16Прочнее цепи нет
Марья вернулась к дому Полоза на рассвете. Она покачивалась от усталости, влажные волосы прилипли к вспотевшему лбу, пересохшие губы шевелились в беззвучном шепоте: то ли в мольбе о помощи, то ли в проклятии. Вместо платья на ней висели рваные лохмотья, в которых едва можно было угадать дорогую ткань, туфли развалились, и Марья стерла ноги в кровь и прихрамывала, оставляя за собой бурые смазанные следы.
Ее заметила служанка, та самая, молоденькая, которой заменили убитую Аксинью. Она едва не подавилась радостным криком и бросилась наружу, пока юную госпожу в непотребном виде не увидел кто-то еще.
– Госпожа моя! – воскликнула она, запыхавшись. – Где же вы были? Что случилось с вами? Ну зачем же вы нарушили просьбу приказчика и покинули поместье, вы ведь теперь видите, как снаружи опасно!
Марья перевела на служанку глаза, темные от огромного, во всю радужку, зрачка, произнесла скрипуче:
– Теперь вижу.
Девушку мороз по коже продрал. С юной госпожой что-то было неправильно, не так, словно это не она вернулась, а злой дух в измученном теле. Хотелось убежать прочь и закрыться в доме. Но служанка, Олена, вспомнила, как пряталась по темным углам от беснующегося Альберта, представила, что он с нею сделает, узнав, что она не помогла госпоже, и тут же подхватила Марью под руку:
– Идемте, идемте же внутрь! Я подготовлю вам ванну… и вы, наверное, голодны?
Стоило им пересечь порог, как Марья легко дернулась всем телом, словно просыпаясь, взгляд ее стал осмысленным.
– Воды… – едва слышно прошептала она, все сильнее заваливаясь на служанку – силы в один миг покинули ее. – Принеси мне воды.
Олена быстро закивала, усадила Марью в кресло и со всех ног бросилась прочь. В ее голове билась только одна мысль: если она угодит госпоже, приказчик будет доволен. И Полоз будет доволен. А значит, она будет живой еще чуть-чуть дольше.
Едва служанка растворилась в анфиладе коридоров, как Марья легко поднялась и твердой походкой ушла к зимнему саду. У нее была своя задача.
Вернее, у него.
Настоящая Марья воровкой прокралась еще затемно, сжимая во влажной от волнения ладони несколько мелких камней – подарок хозяйки. «Гладкий окатанный змеевик отопрет любые двери, – говорила она, пропуская разноцветную гальку меж пальцев, – дымчатый кварц скроет от чужих глаз. Но будь осторожна, – говорила она, – они не защитят тебя от Полоза, если ты с ним столкнешься». Марья кивала нетерпеливо