— А говорят, грешники проводят вечность у серных котлов, — сипел он. — Черта с два выдержишь вечность в подобной атмосфере!
— К сернистому газу привыкают, — заметил Черданцев. — В очистном отделении у нас хлор, это похуже.
Очистной цех казался прибранным и тихим в сравнении с дымным, грязным и грохочущим плавильным. Это тоже было обширное здание, метров двести в длину. Половину его заполняли огромные баки высотою в восемь метров — чаны Пачука, или пачуки, как их называют на заводах. В пачуках бурлила продуваемая воздухом смесь из растворенных и выпавших в осадок металлов. Это были те самые высококонцентрированные растворы, для которых Терентьев создавал свою теорию. Он ходил по дощатому настилу, отодвигал доски, прикрывавшие отверстия чанов, всматривался в их темную глубину. Рабочие временами поворачивали вентили на трубах — в пачуки вливались реагенты, кипение в них усиливалось, сквозь доски крышек поднимались едкие, перехватывающие горло испарения. Мощные вентиляторы гудели, нагнетая свежий воздух, отсасывая испорченный; уже через две-три минуты после выброса газов от них не оставалось и следа. Но эти три минуты были непереносимы. Терентьев глотнул ядовитый воздух и отскочил: горло его обожгло, словно спиртом. Почти у всех рабочих в этом цехе лица были серовато-бледны.
— Каждому здесь выдается усиленное питание, — сказал Черданцев. — И зарплата, конечно, повышенная, отпуск подлиннее. Только газ есть газ — жира с ним не наживешь. Между прочим, я тоже тут работал, на этих пачуках.
Не лучше, чем у чанов, было возле фильтров, занявших другую половину цеха. В бочкообразных аппаратах смеси, поступавшие из чанов, освобождались от осадков, дальше очищенный раствор уходил по трубам в электролизный цех. Из всех пор фильтров сочился удушливый газ, а когда их открывали, он вздымался облаком. Щетинин качал головою: по всему было видно, что процесс идет с перерасходом реагентов и энергии. Не обращая внимания на газ, Щетинин стал заносить в блокнот замеченные неполадки.
— Пойдемте к Пономаренко, — предложил Черданцев, когда Щетинин покончил с записями.
Пономаренко принял их в конторке, битком набитой работниками цеха. Народ здесь был «переменный», как объяснил Черданцев: кто входил, кто выходил, кто в изнеможении разваливался на диване, чинности заседания не чувствовалось, хотя Терентьеву показалось, что они попали на заседание. Пономаренко, высокий, со злыми глазами и нервно подергивающимся уголком рта, поднялся навстречу, пожал руки и обратился снова к своим делам. По всему было видно, что это человек желчный.
— Да вы с ума сошли! — орал он на мастера. — Качаете Спиридонову раствор с такой концентрацией железа! Вы что, Спиридонова не знаете? Чтоб больше не повторялось, ясно? Спиридонов должен получить максимальную очистку, голову оторву, если прошляпите! Все знают, что у него не ладится, так пусть пеняет на себя, а на нас валить не позволю!
Когда мастер, получив свою порцию «проборки», убрался, Пономаренко обратился к гостям.
— Значит, на подмогу из института? — сказал он ворчливо. — Давно пора. Мы тут мучаемся с допотопными процессами, а вы книжечки пописываете о достижениях! Если по вашим книжечкам производство вести, так надо цехи закрывать: что-то далеки они от практики.
— Мне показалось по разговору с мастером, что и вы работаете не так уж хорошо, — возразил Щетинин. — Иначе не пришлось бы и распекать его.
Пономаренко недобро покосился на Щетинина. Угол рта у него начал подергиваться сильнее. Пономаренко дотронулся до рта рукою, останавливая дерганье.
— Есть у нас один вредный тип, Спиридонов, вы скоро познакомитесь: ехида, каких свет не видел, — сказал он сердито. — Он ведь как? Любой свой недочет объясняет, что со стороны подгадили. Но я его подведу, не обрадуется! Так очищаем ему растворы, что он и мечтать не смел. Вот пусть теперь показывает, чего сам стоит!
Он намеревался еще ругать Спиридонова. Щетинин прервал его. Вытащив блокнот, он стал рассказывать, чем они собираются заниматься. В это время Пономаренко вызвали в цех.
— Опять неполадка, — сказал он, вставая. — Вы уж извините, приступим к работе завтра. Не знаю, как по науке, а у нас начинают ровно в восемь и опоздания не поощряются.
Черданцев повел Терентьева и Щетинина в последний из цехов завода — электролизный.
— Серьезный мужчина этот Пономаренко, — заметил Щетинин. — Такому палец в рот не клади ни при каких чинах. Спиридонова он ненавидит крепко, но довольно своеобразно.
— Пономаренко с чинами мало считается, — подтвердил Черданцев. — У нас директора завода часто сменялись, все от него плакались. Чтоб ему палец в рот — и говорить не приходится!
Спиридонова повстречали в цеху. Обширное застекленное помещение электролизного цеха заполняли бетонные ванны, в них кипел разлагаемый электричеством раствор: на одних электродах выделялись металлы, на других — кислород. В воздухе носились едкие испарения, щипало язык, заслезились глаза. Между ваннами неторопливо прогуливался толстячок с добродушным лицом. Это был начальник цеха Спиридонов.
— Вы мои гости! — объявил он, здороваясь с Терентьевым и Щетининым. — Постараемся, чтоб не обижались. Матвеевна моя любого закормит, а насчет горючего я ублажаю. Аркадий говорит, что вы не пьете, верно? Я тоже не очень, да ведь без рюмочки суп еще так-сяк, а котлета рот дерет. Ладно, принуждать не будем, у нас — от каждого по способности.
Он показал свой цех, провел на подстанцию, в конторку, снова вывел в цех. Он был из тех людей, которые не присаживаются, а отдыхают стоя.
— У меня вам работешки немного, — заметил он. — Аркаша науку свою развернул у Пономаренко. Слышал, кое-какие успехи есть. Так, Аркаша?
— Пока небольшие, — сказал Черданцев. — Еще не все налажено.
У Спиридонова засверкали глаза.
— И правильно, что не налажено, — объявил он с удовольствием. — А почему? Начальник цеха всех дергает, на всех орет, во все нос сует. Ни за что не поверю, чтоб у такого пошло новое дело. Неиспробованный процесс требует своего подхода — без шума, без брани, с шуточкой…
Спиридонов, видимо, жалел, что испытание новых методов досталось не ему. Щетинин взял Пономаренко под защиту.
— Но ведь он доставляет вам продукцию высшего качества. Или это неправда?
— Чистит он неплохо, — согласился Спиридонов. — Невредно чистит, кто же спорит? Да в чем причина? Знает, что ославим его на весь завод, дай он нам не по кондиции. Он каждый пустячок учитывает, такой человек…
По цеху шел мастер смены. Спиридонов позвал его.
— Что-то циркуляцию раствора плохо наладили, — сказал он, дружески улыбаясь. — Проверь-ка все ванны, Иван Тимофеевич. Нельзя нам возвращать очистникам слишком загрязненный раствор. — Он повернулся к ученым. — У нас так: Пономаренко чистит растворы, а мы извлекаем из них нужные металлы, при этом растворы опять загрязняются — приходится возвращать на новую очистку.
— Степан Степаныч! — взмолился мастер. — Мы ведь план гоним, конец же месяца! Очистники справятся, ни разу пока не подводили.
Спиридонов заулыбался еще радостнее и шире.
— Справятся, конечно, а ножку подставлять не будем. Ты же знаешь Пономаренко, это же человек шебутной. Ему отправь загрязнений на процент выше нормы, он месяц покоя никому не даст. Нет, уж пусть нам придется труднее, а кричать ему не дадим. Постарайся, Иван Тимофеевич, постарайся; кому-кому, а тебе стыдно жаловаться, что не умеешь.:.
Он ласково похлопал по плечу расстроенного мастера.
— Товарищи с дорожки приустали, конечно, — сказал он Черданцеву. — Ты, Аркаша, отвел бы их к Матвеевне, там и ванну приготовили. А я явлюсь вовремя, так и передай.
— Иначе говоря, часа на три запоздаете, Степан Степаныч?
— К ужину не опоздаю, не бойся. И ты чтоб с нами за стол, Аркаша. Хочешь не хочешь, а надо тебе сегодня Пономаренко побоку.
Когда они выбрались за ворота цеха, Щетинин сказал, усмехаясь:
— Удивительно они, однако, враждуют, этот Спиридонов с Пономаренко. Если такие отношения неприятельские, то что же, черт подери, у них называется дружеской помощью? Ладно, идемте втроем на нашу новую квартиру и подработаем совместно программу первоочередных дел.
27
Терентьев сидел на крышке пачука, под крышкой клокотала темно-красная густая жидкость. В разных чанах цвета растворов менялись в зависимости от того, каких металлов в этих чанах больше: никель окрашивая в ярко-зеленый цвет, кобальт — в вишневый, медь синила, железо делало салатным. В этом пачуке очищались соли кобальта, все остальное являлось вредной примесью, это остальное надо было превратить в липкий, дурно пахнущий осадок, обыкновенную грязь, которую потом уберут мощные вакуумные фильтры. Процесс был прост, операция известная добрую сотню лет: в раствор вливаются осадители, некоторые из лихо носящихся в нем атомов вдруг теряют свою активность, их захватывают другие атомы; вот она растет, новая молекула, к ней прилипает другая, третья, раствор подергивается словно туманом — в жидкости носится уже не невидимый ион, а непрозрачная частичка грязи, она падает на дно. Но почему атомы и ионы теряют способность легко проноситься между другими атомами в жидкости? Что выталкивает их из пор раствора, превращает из невидимых в непрозрачные, из подвижных в неподвижные? Об этом писали и до него, Терентьева, не все было темно, далеко не все, он и не собирается хвастаться. Но после его исследований многое из того, что казалось загадкой, стало азбучно просто — это он вправе сказать.
В стороне прохаживался Черданцев. Он показывал, что не хочет мешать раздумьям Терентьева. Он всматривался в пачуки, дышал жаркими испарениями растворов. Он не поворачивал головы к Терентьеву, но тот знал, что отвлекись он от мыслей, не надо даже говорить, просто знак рукой — Черданцев подойдет. Таким он держится все эти дни — молчаливым, внимательным, холодно вежливым. Он каждым словом, каждым жестом показывает, что признателен за помощь, но мог бы обойтись и сам. Он поработал в институте не напрасно; на пачуках, где внедряются его схемы, процесс идет лучше, это бесспорно. Завод может быть ему благодарен, уже и сейчас ясно, что некоторые недостатки будут устранены. Да, некоторые, но не все. Рецепт остается рецептом, схема схемой; измени условия — все рецепты и схемы летят вв