Квартира изменилась. Между гостиной и кабинетом теперь не было стены, комнаты слились в одну. Рабочий стол с кожаным крутящимся креслом переставили в угол у окна, а вместо старого пианино стояло электронное Casio. Некоторые гости были красными и в халатах — оказалось, что в бывшей детской теперь устроили сауну. Чем бы ни занималась новая компания Вадима Петровича, зарабатывал он больше, чем раньше.
Но посреди гостиной всё так же стоял огромный стол, уставленный едой. На отдельном столике — напитки: ни одной бутылки с газировкой, сплошь графины со свежевыжатым соком и домашними лимонадами.
— Ни-ина, какая ты стала больша-а-ая! — восклицали старые знакомые и трепали меня по щеке.
Сообщали, что я похожа на маму. Или на папу. Или на обоих родителей.
Я узнавала их в лицо: за эти годы они тоже наверняка изменились, но я не могла вспомнить деталей и определить разницу.
Все мои ровесники стали подростками. Они, очевидно, дружили между собой, но меня сторонились. Сделав пару безуспешных попыток влиться в их разговор, я с видом, будто мне все равно, взяла высокий бокал с клубничным лимонадом и отошла в сторону. С ним села на кожаное кресло за рабочим столом. Отсюда открывался вид на всю гостиную.
Папу окружили мамины друзья, расспрашивали его, как прошли три года и есть ли новости. Папа терпеливо отвечал на все вопросы.
Вместо хрустальной люстры висел дизайнерский светильник, похожий на осьминога-мутанта, каждое щупальце которого заканчивалось лампой с оранжевой спиралью.
— Красивая люстра, правда? — раздался надо мной голос Вадима Петровича, а я от неожиданности плеснула лимонада на платье.
— Да, красивая. Похожа на морское чудовище. — Я стряхнула капли с подола.
Он рассмеялся, продемонстрировав идеальные зубы, и отпил из своего стакана.
— О маме есть какие-нибудь новости? На связь не выходила? — неожиданно спросил он, внимательно глядя мне в глаза.
Пораженная прямотой вопроса и тем, что он задается повторно, я молчала. Опасайся голого льва.
— Нет, не выходила. — И, набрав воздуха, продолжила: — Папа думает, что она… ее уже нет в живых.
И показательно опустила глаза в бокал с лимонадом, поболтала льдом. Льдинки брякнули друг о друга.
— Жаль, очень жаль. Она подавала большие надежды как микробиолог. Очень талантливая. — И он пустился в воспоминания, когда мама была еще студенткой на его кафедре. Вполуха я слушала историю о компании, как он говорил, «биотех-стартапе», который они запустили с коллегами. Звучали непонятные слова об учредителях, акциях, грантах. И о возможной полной победе над туберкулезом. Годы ушли на получение разрешений и тесты. Вот-вот препарат наконец должен выйти на рынок. Жаль, очень жаль, что мама не с ними. Минут через пять его окликнули, он кивнул мне, поставил на стол пустой стакан и отошел.
Атака на папу закончилась, он беседовал в группке старых знакомых, потягивая коктейль. Поискал меня глазами, подмигнул. Я подмигнула в ответ.
Встала и прошлась по изменившейся гостиной. Потом захотелось посмотреть кухню — наверняка там тоже новый ремонт. Но в дверях кухни меня остановило произнесенное вслух мамино имя. Я притаилась за углом у порога, откуда меня не могли увидеть.
— Говорят, подозревали мужа. Что-то там с алиби не стыковалось.
— Да ну. И что в итоге?
— Вот. Ходит как огурчик. Ничего не нашли, но кто знает.
— А с ней что?
— Числится пропавшей без вести.
Я пошла обратно в гостиную. Папу подозревали. У папы не стыковалось алиби. Кого же мне следовало остерегаться? Папу или голого льва, который не подозревался в ее исчезновении, вернее — меня передернуло от этой мысли, — в ее убийстве.
— Ты похожа на маму, — раздался голос из-за спины.
Я повернулась. Мамина коллега Катя.
— Особенно улыбка.
— Неужели вы ее еще помните? — резко ответила я и тут же пожалела.
Катино лицо вытянулось от моей грубости. Я поспешила извиниться:
— Простите, я не хотела… Недавно я видела фотографии с последней конференции по физи… фтизи…
— Фтизиатрии.
— Физиартрии. Мы с ней похожи только внешне.
Катя рассмеялась.
— Удивительно, но так же говорит Мира. Что у нее с папой ничего общего.
— Мира? — не поняла я.
Она с удивлением на меня посмотрела:
— Ну, дочь Алексея, который тоже пропал без вести.
Дядя Леша. Мира. Как я могла о них забыть?
— Когда он пропал?
— Месяца за два до твоей мамы. Она ничего тебе не говорила? — Катя нахмурилась, ей явно не хотелось говорить о плохом.
— Нет, я ничего не знала.
— Она очень переживала, они дружили с института. Мира с мамой иногда приходят на вечеринки. — Катя окинула взглядом гостей. — Может, придут позже.
Катю позвал кто-то из взрослых, и она с облегчением закончила неприятный для нее разговор. Вечер проходил как обычно: играли в крокодила, пели песенки.
Дядю Лешу я хорошо знала — они бывали у нас дома. После маминого исчезновения мне не приходило в голову спросить, почему они больше не приходят к нам в гости.
И все-таки Клочков не рассказал мне всего. И про сомнительное папино алиби. Полночи я ворочалась, раздумывала, что это могло значить, и заснула с мыслью, что нужно разузнать всё с самого начала.
Глава 11,в которой Нина с папой идут в оранжерею
Папу подозревали. У папы было ненадежное алиби. Утром я проснулась с деревянной головой. Болел живот. Я написала близнецам, что не смогу сегодня прийти в школу, потом написала то же самое папе, разговаривать не хотелось.
Я думала до вечера бродить по городу и делать зарисовки для двух пропущенных домашних заданий в академии. Вечером — кино с близнецами. Я забронировала три билета с телефона, не вставая с кровати. Потом полистала новости «ВКонтакте». Ответила на вечернее сообщение Насти «Спокойной ночи зая». Зая! Хорошо хоть не коверкает слова и ставит пробелы.
Так я пролежала с час. Была уже половина десятого, и очень хотелось в туалет. Папа гремел сковородкой на кухне — у него что-то пригорело. Открылась дверца шкафа под раковиной, и это «что-то» шмякнулось в мусорное ведро. Ясно, опять ковырялся в коде и забыл о сковородке на плите. Он помыл сковородку и снова поставил на огонь.
Я не могла просто так прийти, поздороваться с ним, пить кофе и завтракать. Меня мучила мысль про ненадежное алиби. Я тихо вышла из комнаты и, умываясь в ванной, думала, как расспросить его о событиях трехлетней давности.
— Эспрессо или капучино? — приветствовал меня папа. Вопрос «эспрессо или капучино?» был у нас чем-то вроде «доброе утро, как спалось?». Если ответом было эспрессо — так себе, а вот если капучино, то все замечательно.
— Капучино, — соврала я.
Папа зашумел сначала кофемолкой, потом кофемашиной. Он сделал эспрессо, потом вручную взбил подогретое молоко. Молоко могла взбить и машина, но тогда молочная пенка держалась хуже.
Поставил чашку передо мной. Высыпал из сковородки в тарелку вторую порцию пригоревших гренок: тонко нарезанная булка, смоченная в смеси взбитых яиц, молока и сахара. Вкусно, если нормально приготовить.
— Какие планы на сегодня? Я тоже взял выходной. Хочешь, сходим в Ботаничку? Говорят, там все цветет, — бодро предложил он.
— Хотела делать наброски для художки.
— Ладно, — разочарованно согласился он, и я почувствовала себя виноватой: мы редко выходили кудато вместе.
— Можно съездить сейчас, а порисую потом.
— Тогда ешь, и поедем, — обрадовался папа и отправился умываться и одеваться.
Я выпила кофе, выбрала наименее коричневую гренку и сжевала половину.
— Сейчас оранжереи открыты в режиме прогулки, — продолжал папа из прихожей, причесываясь перед зеркалом, как будто я должна была знать, что это значит.
Я выбирала у себя в комнате, какую из толстовок надеть — серую или синюю. У серой на рукавах обнаружилась краска, поэтому она отправилась в корзину для грязного белья, и я надела синюю поверх футболки с ярким рисунком. Конверсы, сбрызнутые водоотталкивающей пропиткой, куртка с капюшоном.
Но в прихожей папин телефон издал трель. Он прочитал его и раздраженно мотнул головой:
— Вызывают на срочное совещание, нужно идти в офис. Заскочу за тобой, как закончим.
— Это недолго?
— От силы полчаса.
Какая подозрительная срочность, какой раньше не было. Я кивнула.
Он очень быстро вышел и загромыхал вниз по лестнице. Я сомневалась совсем недолго, потом взяла рюкзак и вышла следом на Виленский. Небо тяжело набухло черным, и начинал накрапывать дождь. Где-то вдалеке громыхал гром.
Папа в самом деле шел в сторону своего офиса. Вроде бы ничего необычного, но мне все казалось подозрительным. И как он раскрывает зонтик. И как смотрит в смартфон и что-то набирает там пальцем. И то, как нервно ждет зеленого на светофоре. Словно почувствовав, что за ним наблюдают, он резко обернулся. Я успела спрятаться за спины идущей впереди парочки и тут же нырнула в открытую дверь круглосуточного магазина. Подождала полминуты, а когда вышла из магазина, на светофоре его уже не было и на улице Восстания — тоже.
Я дошла до перекрестка, огляделась в поисках черного зонта. Улицы утром дождливого дня были сплошь в зонтах.
«Нина, ты забронила билеты?» — спрашивала меня в общем чате Настя.
«Да», — ответила я и, закрыв мессенджер, увидела значок программы отслеживания. Как же я могла забыть, что у нас на телефонах стоит взаимное отслеживание. И даже это мне показалось сейчас подозрительным.
Открыла, с третьей попытки ввела правильный пароль. Значок папиного телефона висел на соседней улице и медленно двигался в сторону Невского. Сверяясь с программой, я догнала его и осторожно шла следом, чувствуя себя глупее с каждой минутой, потому что папа в самом деле шел в свой офис.
На перекрестке Невского и набережной Фонтанки он вошел в один из особняков, и я увидела через стеклянные двери, как он прикладывает карточку пропуска к турникету, а потом заходит в лифт.