От переживаний и дождя меня немного трясло. Я вошла следом и присела на кожаный диван за низким столиком. Осмотрелась. Несколько внушительных кадок с цветами, хорошенькая девушка-администратор, охранник уткнулся в смартфон. Я достала альбом и хотела нарисовать его, но тут раздались восторженные вопли.
— Нинок!
— Нинусечка!
— Нинусенция!
— Ниновадзе!
— Нининимимими!
Передо мной стояли два программиста из папиного отдела, которых коллеги за глаза называли Тимон и Пумба. Они говорили очень быстро, но строго по очереди.
— Че в гости не заходишь?
— Забыла старых друзей?
— Ты заходи.
— Мы ждем.
Они уселись рядом и не давали мне вставить ни слова.
— Будем биткоины майнить.
— Ка-дэ-е патчить.
— Генту перебирать.
— Контрибутить в дарквебе.
— Пилить стартап на блокчейне.
— Ага.
— Че не в школе?
— Все рисуешь?
— Дай посмотреть.
— Ой, мама.
— Страшные какие.
— Откуда только берутся.
Она на секунду замолчали, разглядывая рисунки, и я ответила:
— Я их вижу каждый…
Но Пумба уже закрыл альбом и отдал мне обратно. Они склонились над столиком и хитро улыбались:
— Ну давай, а то нам пора.
— Говори давай.
— Не буду!
— Надо.
Я поняла, что они не отстанут, и протянула:
— Не компили-и-и-ится.
В этот момент под их довольный смех из лифта вышел папа.
— Опять шутки шутите?
— Да ладно, мы ж не только шутки.
— Мы и полезному тоже научили.
— Только пусть приходит почаще.
— Ага.
— Мы еще научим.
Они дружно развернулись и направились к лифту.
— Хорошо, что зашла, — сказал папа, улыбаясь. — Быстро договорились. Поехали?
Мы доехали на такси минут за двадцать. У входа в Ботанический сад стояли два или три класса — первоклашки пришли на экскурсию. Пришлось ждать, пока касса освободится. Потом мимо безразличного изопода, мельком взглянувшего на наши билеты, мы быстро, чтобы оторваться от шумной толпы, прошли по парку и повернули по указателям к субтропикам.
Оранжереи. Тропический и субтропический маршруты. Последний раз я была тут с мамой и из всего разнообразия запомнила лишь азалии. Целый зал красных и розовых цветов, высаженных амфитеатром: ближе к зрителю низкие, дальше — выше. Все фотографировались. Мы попросили гида сфотографировать нас на телефон на фоне большого куста. На фотографии у меня были закрыты глаза, а мама вышла смазанной. Она с досадой удалила фото, когда увидела, что получилось.
Сегодня мы переходили из зала в зал — Средиземноморье, влажный тропический лес, Юго-Восточная Азия, — но азалий почему-то не было. Я начала подозревать, что придумала и кусты амфитеатром, и неудачное фото. Узкие тропинки, над которыми нависали кусты и пальмы, вели к симпатичным прудкам, обложенным обросшими мхом камнями. Тут и там восседали важные толстые кошки.
— Ой, еще котик! — гомонила малышня, которая все-таки нас нагнала. Они останавливались и фотографировали каждого кота, которого встречали на пути.
— Котики на службе Ботанического сада, — наставительно говорила гид, — делают свою работу — ловят мышей, чтобы они не повредили ценные виды.
Мы прошли дальше и оказались в апельсиново-лимонной рощице. Тут, кроме нас, никого не было, и я решилась задать свой вопрос.
— Папа.
— Что? — спросил он, разглядывая мандариновое дерево.
— Вчера у Вадима Петровича я слышала, что тебя подозревали, когда мама исчезла.
Я ожидала, что он обидится, возмутится, но он ответил:
— Да, конечно. Проверяли тогда всех. Это обычные процедуры, когда есть подозрение, что пропавший человек, — он запнулся, — погиб. Проверяли меня, всех маминых коллег и друзей.
Мы вошли в следующий зал — Средиземноморье. Нас встретили несколько суховатых оливковых деревьев и акация, вся усыпанная цветами.
— Меня проверяли больше всех, муж в таких делах — первый подозреваемый, — папа недобро улыбнулся, глядя в земляной пол.
Я хотела спросить про его алиби, но дорогу нам преградила гид, которой очень хотелось поговорить.
— Здравствуйте. Добро пожаловать в Средиземноморье. Обратите внимание вот на это дерево, — она повела указкой прямо перед собой. Мы обратили. — Это мелкоплодный земляничник, дерево семейства вересковых, в народе называемое бесстыдницей. Присмотритесь внимательно, и вы заметите, что у дерева нет коры, отсюда и название.
Мы присмотрелись и заметили.
— Каждый год в разгар лета бесстыдница сбрасывает старую кору, обнажая ствол. Таким экзотическим образом дерево делает возможным поглощение максимума света, что способствует его росту. Растение реликтовое, занесено в Красную книгу, — отчеканила она и отвернулась, давая понять, что мини-лекция окончена.
Мы захихикали и двинули дальше, мимо пробкового дуба, можжевельника и цветущих олеандров. Папа шел немного впереди. У следующего зала он остановился и указал на табличку с температурой:
— Посмотри-ка, везде десять-двенадцать выше нуля. Я думал, в тропиках теплее. Хорошо, что есть капюшон, — он потер красный нос.
— Вообще-то даже в пустыне ночами холодно, — заметила я.
— Да? Не знал, — ответил он и, прежде чем я успела задать вопрос, шагнул в следующий зал, японский.
Там были азалии. И толпа людей.
— Азалии, или рододендроны, представлены как в кустарниках, так и в деревьях. Произрастают повсеместно. Крайне популярны в домашнем садоводстве, — приветствовала нас гид.
Посетители ее не слушали — они фотографировали буйное рододендроновое цветение. Все было именно так, как я запомнила: от тропинки кусты ростом по колено поднимались выше ступеньками, в конце цветника кусты были метра три. Красные, розовые и белые цветы усеивали кусты так, что почти не было видно листьев. Щелкали фотоаппараты и телефоны, посетители искали выгодный ракурс.
Налюбовавшись и натолкавшись, мы прошли в последний крошечный зальчик, где цвел бамбук. Здесь было тихо и пусто.
— Говорили, что твое алиби было ненадежным, — сказала я.
Папа отвлекся от маленького сада камней, расположенного под бамбуком.
— Это сплетни. — Он задумчиво потрогал свисающую сверху цветущую сережку. — Мое алиби и в самом деле перепроверяли. Когда она ушла из школы, я был еще дома, и следователь проверял, не могла ли она пойти обратно домой и там…
— И она не пошла?
— Нет. Нашлась камера у нашего перекрестка.
— Антикварный магазин, — сказали мы одновременно.
— С нее просматривался весь переулок. На записи были вы вместе, а через три часа — как я уходил на работу.
Он отвернулся и снова рассматривал сад камней: аккуратные бороздки в песке, отполированные камни.
— Мое алиби подтвердили не сразу, а спустя некоторое время, когда дело перевели в уголовные. Это значит, что…
— Что она, скорее всего, умерла, — закончила я.
Папа не обратил внимания, что я знала то, что не требовалось знать.
— Скорее всего, умерла, да, — подтвердил он, глядя на зал с азалиями через прозрачную стену. — Пока алиби проверяли, прошло время. Начались сплетни. Откуда ты знаешь?
— Подслушала разговор на кухне, — призналась я.
— Ее друзей и работу проверяли тоже. Но никаких зацепок нет.
— Ты спрашиваешь следователей о новостях?
— Спрашиваю. Но никаких новостей давно уже не было.
Вот и все. Стоило только спросить и не додумывать. Мама всегда говорила, что умозаключения нужно строить только на фактах.
Японским залом оранжерея заканчивалась, отсюда был выход в парк. Мы застегнули куртки, натянули капюшоны и вышли. Доехали до дома, пообедали в пироговой на углу. До вечера я рисовала лист за листом: стайку детенышей-трилобитиков на тропинках оранжереи, лепидосирену с указкой у голого дерева, азалии, магнолии и акации.
Глава 12,содержание которой автор описать затрудняется
В семь я зашла за близнецами. Рамка пазла стала еще шире, пустое место в центре уменьшилось. Настя лежала на своей кровати, положив на лоб мокрое полотенце, театрально закатывая глаза и постанывая.
— Выпей парацетамол, а, — раздраженно сказал Ваня — он сидел напротив на своей кровати.
— Организм должен сам справиться, — простонала в ответ Настя.
— Станет легче.
— От химии одни побочки.
— Какие, блин, побочки от одной таблетки? — снова раздраженно спросил Ваня.
— От одной, может, и нет, а когда пьешь много, происходит эффект накапливания.
— Что за чушь, какое накапливание? Ты не пьешь много таблеток.
— Ага. А та на Новый год?
— Нина, скажи ей, что она тупая, — сказал Ваня, вставая.
В него полетело мокрое полотенце. Он поймал и, повесив его на спинку сестриной кровати, вышел из комнаты.
— Настя, что за антинаучная чепуха, в самом деле? — спросила я. — Опять наслушалась бабушку?
— Она прочитала в журнале, что… — с энтузиазмом начала Настя.
Опять двадцать пять. Их бабушка очень убедительно пересказывала содержание околомедицинских журналов. Если не включать мозги, то можно было в самом деле уверовать в накопление парацетамола, лечение заикания прикладыванием багульника и целебную силу малахитовых пирамидок. Но мама приучила меня перепроверять факты в компетентных источниках, так она говорила. Или, если невозможно свериться с компетентными источниками, как минимум не доверять сомнительным.
— Доверяй только тому, что можешь доказать, — говорила она, сидя в белом халате за рабочим столом лаборатории и капая реактив в колбочки с биоматериалом. Иногда ее основательность раздражала, особенно папу.
И я попыталась воззвать к логике.
— Ты учишься в физико-математическом классе и собираешься стать ученым, — перебила я.
— Ученой, — поправила меня Настя.
— Ученой и феминисткой, — согласилась я.
— Я уже феминистка, — сказала Настя, приподнимаясь на локте. Больной она не выглядела.
— Ученые и феминистки должны пользоваться только проверенной информацией.