— Зачем мы ушли из квартиры?
— Мира, хватит. Тебе пора домой.
— Вы тоже находили у себя жучки, да?
— Мирослава, ты заигралась в шпионские игры. Оставь это дело взрослым.
— Вы ничего не делаете. Вы только ждете и трусите, — ее голос дрожит, она замолкает, глотая слезы.
— Мы делаем всё, что можем, — устало говорит папа. — Сейчас, например, я позвоню следователю и расскажу о том, что вы нашли.
Он набирает номер. На той стороне не отвечают.
— Занят, как всегда. Подождем.
Мы ждем еще полчаса. На улице темнеет, как поздним вечером, потому что снова собирается дождь. Допиваем остывший кофе. Мира успокаивается, становится безразлично-усталой. Папа набирает следователя еще несколько раз — без результата. Наконец его телефон звонит. Папа поднимает трубку и молча слушает, отвечает: «Хорошо». Кладет телефон перед собой.
— Мира, звонила твоя мать. Вадим Петрович уже сообщил ей о вашей выходке. Она не может до тебя дозвониться. Тебе срочно нужно домой.
Мира немедленно собирается и уходит, бросив напоследок:
— Представляю, что сейчас начнется.
— Вообще-то тетя Лена звонила не поэтому, — говорит папа, как только за ней закрывается дверь.
По его тону, по судорожным движениям рук я понимаю, что все плохо.
— Месяца полтора назад нашли мужчину, — он запинается. — Предположительно дядю Лешу.
— Живого?
Отрицательно мотает головой.
— Это точно он?
— Сегодня пришел результат ДНК-экспертизы. Это он.
Я молчу и наблюдаю, как бариста делает кофе новым посетителям. В кармане вибрирует телефон.
«Твой папа знает о жучках. Поэтому он увел нас из квартиры. И он знает, что они исчезли из-за работы. Вытащи из него всё, что сможешь. Созвонимся завтра», — как всегда самоуверенно пишет Мира.
— Мира не знала?
— Нет, Лена ей не говорила. Хотела дождаться результатов.
— А ты?
— Что — я?
— Ты знал?
— Лена позвонила мне сразу, как нашли.
Родители ничего нам не сказали. В который раз они посчитали нас детьми и промолчали — папа, тетя Лена, Клочков. Мне стало от этого очень тревожно: в попытках уберечь нас они недоговаривали, избегали разговоров и прямых вопросов. Все вокруг врут. Все притворяются.
Я с мстительным удовольствием подумала, что у меня тоже есть секрет, о котором папа пока не знает. И эта мысль приятно сгладила жестокое разочарование от его молчания.
Однако воображение тотчас нарисовало картинку, как Мира зайдет домой, готовая получить от матери приличную взбучку, но ее оглушат ужасной новостью. И, пока она ехала в метро, ничего не зная, пока ее ожидание хорошего конца не разлетелось на куски, я послала ей сообщение: «Держись».
Глава 20,в которой Нина идет в оперу
— Вот это вот что? — Улитка дернула на себя платье, следом за ним выпали другие. Вывалила на пол целый десяток платьев и теперь их разглядывала.
— Уля, положи на место, — просила я. Но Улитка меня не слышала.
На кровати развалился Родик. Вообще-то я пригласила их в оперу, но решила перед спектаклем позвать домой и чем-нибудь угостить. Это было большой ошибкой.
После среды потянулись тягостные дни ожидания. Мира не отвечала на мои звонки. Сообщения от мамы не приходили, и я боялась думать, что это может значить. На курсы я больше не ходила.
Чтобы не сойти с ума в один из таких дней, я придумала визит в оперу. Достала три проходки в театр на Рубинштейна, на генеральную репетицию перед премьерой. Мы часто ходили на репетиции перед премьерами с близнецами, но в этот раз они не смогли — подхватили вирус. Обычно мы болели синхронно (как пловцы, шутила их мама), но в этот раз я была здорова. Поэтому, зная, что Родик и Улитка снова торчат в приюте, позвонила и пригласила их. Они с энтузиазмом согласились и через час материализовались на пороге.
Я-то представляла себе чинное чаепитие и спокойный поход в оперу. Но с порога Улитка спросила:
— Есть че пожрать?
— На полдник давали стремную запеканку, — добавил Родик.
Они съели вчерашние сосиски, гречку и суп. Пару банок консервов. Потом еще пожарили яичницу. Весело чавкали, громко разговаривали и шутили. Улитка спрашивала, почему близнецы не похожи друг на друга, и другую чепуху. На фарфоровой этажерке лежали печенье и сухофрукты — обычно мы с папой ели их с кофе, эти же умяли всё дочиста.
Потом переместились в папину спальню, где Улитка добралась до маминой одежды.
— О! Сейчас принаряжусь!
Улитка была чуть выше меня, и мамины платья были ей почти впору. Закрытое шерстяное платье с поясом — бежевое по колено, приталенное, с рукавами-крылышками; в нем мама была на последних фотографиях, — висело на Улитке как на вешалке, но она, кажется, этого не замечала. Крутилась перед зеркалом, поднимала волосы руками и строила гримасы.
Я глядела на Улитку и вспоминала маму. У нее-то спина всегда была прямая.
— Плечи развернуть, голову выше, — говорила она и стучала мне между лопаток.
Собранные в пучок волосы — вроде бы небрежно, но выглядело всегда аристократично. Быстрые, изящные движения.
Наконец Родик что-то почувствовал и сказал:
— Все, снимай.
— Куда снимать? Я так и пойду, — сообщила она и спросила у меня: — Можно же, да?
— Нельзя, блин! — ответил за меня Родик.
— Чего раскомандовался? У тебя никто не спрашивал, — отшила его Улитка.
Но тут Родик соскочил с кровати, и она поспешно сказала:
— Все-все, ладно, снимаю.
И она переоделась в свою одежду.
— Нам пора, — сказала я, показательно взглянув на экран телефона. И ушла надевать дежурное платье.
До театра на Рубинштейна мы дошли пешком. Прошли сквозь толпу на входе, сдали куртки в гардероб, присели на диванчике на втором этаже. Родик и Улитка явно гордились тем, что я пригласила их в театр. Мне стало стыдно, что я пожалела съеденного печенья и что нервничала, не увидит ли нас сейчас кто-нибудь из моих знакомых.
Давали «Волшебную флейту» Моцарта. Первые несколько минут ребята таращились на сцену, а потом начали переговариваться и хихикать, тыкая друг дружку под ребра. На нас недовольно оборачивались.
— Смотри, чё эт у него нарисовано, — шептала мне Улитка, показывая на Зарастро.
— Это масонские символы, — прошептала я в ответ и протянула программку.
Программка отвлекла их ровно на три минуты. Я не знала, куда деваться, особенно когда актеры стали бегать по залу — сидящий с краю ряда Родик пытался схватить их за полы одежды. Актеры уворачивались. Наконец объявили антракт.
У меня горели уши, но я делала вид, что все нормально, и повела их в дальний угол фойе.
— Как не стыдно, вы мешаете остальным! — возмутилась мне в лицо соседка по ряду — седая старушка, которую держал за руку благообразный старичок.
— Извините, они первый раз в театре, — ответила я, чувствуя, что лицо тоже краснеет.
— Сначала научитесь вести себя, потом идите в театр! — старушка не успокаивалась, хотя муж тянул ее в сторону от нас.
— Что, в самом деле сильно мешаем? — полюбопытствовала Улитка.
— Да. Сидите тихо в следующем отделении, — раздраженно ответила я.
— Пошли в туалет, — с вызовом ответила Улитка.
Мы с Улиткой спустились вниз и встали в очередь в женский туалет. Родик пошел в мужской. Когда мы вышли после второго звонка, он уже нас ждал.
— Нинка, тебе просили передать, — Родик протянул мне сложенную вдвое программку.
— Кто? — удивилась я. Мы поднимались по лестнице на второй этаж.
— Какая-то тетенька.
Я раскрыла программку. На ней обычной ручкой было написано: «ищи горошка на параде».
— Как она выглядела?!
— Ну-у-у… Тетенька как тетенька, — пожал плечами Родик.
— Куда она пошла?
Он молча ткнул пальцем в сторону выхода.
Я побежала туда. Люди шарахались от меня в разные стороны. Врезалась в толпу курильщиков на выходе — никого похожего. Пробившись на свежий воздух, рванула в сторону Невского, но через сто метров поняла, что если это была мама, то она почему-то не хочет, чтобы я ее видела, и наверняка уже там, где я ее не найду. Чего она боится? Чего хочет, назначая встречи и не приходя на них? И все же я побежала обратно по Рубинштейна, мимо ресторанов, мимо театра и дальше.
Ребята ждали меня в опустевшем фойе. Второе действие уже началось.
— Нинка, ты чего? — спросила Улитка.
— Ничего, — ответила я. — Идемте в зал.
Мы вошли и сели на последний свободный ряд. Мои гости могли здесь хихикать и переговариваться — их никто не слышал. Я каждую минуту разворачивала программку и читала наспех написанную фразу, пытаясь вспомнить, это мамин почерк или нет, но, кажется, я вообще его никогда не видела. Она всегда печатала на компьютере или отправляла мне сообщения. Ищи горошка на параде. Парад — понятно, сегодня шестое мая, речь о параде девятого. Но что за горошек? Она будет в платье в горошек?
Я не запомнила второго действия «Волшебной флейты». Судя по репликам искушенных театралов в очереди в гардероб, партию Папагено исполнял совершеннейший гений и будущая звезда оперы. Мы оделись и вышли на улицу. Мои гости, уставшие с непривычки, молчали и клевали носами.
— Эт… Типа спасибо, клево было, — сказала мне Улитка, когда я сажала их в автобус на остановке.
— Пожалуйста.
— В воскресенье придешь?
— Как обычно.
Они помахали мне на прощание.
Домой я пришла совсем поздно.
— Нина, где ты была? — крикнул папа из своей комнаты.
— В театре, я же предупреждала.
— А, точно. Я забыл. — Он выглянул из комнаты. — Есть хочешь?
— Нет.
— Что смотрели?
Я хлюпнула носом и опустилась на пуфик у зеркала.
— Нина, ты что?
Снова хлюпнула. Он присел возле меня на корточки, взял за плечо.
— Нина?
И тут я впервые за всё время расплакалась и всё ему рассказала.
Глава 21,в которой папа рассказывает о собственном расследовании
Как только я, заикаясь, начала рассказывать, как получила первую эсэмэс от мамы, папа приложил палец к губам. Следующую минуту те, кто нас слушал, могли насладиться шмыганьем, иканием и всхлипываниями.