— Ты что?
И потащил дальше.
Она ждала нас у стойки, держа наготове паспорт. Обняла меня и долго не отпускала. Как-то скованно подержала за руку папу. Со стороны мы, должно быть, походили на обычную семью, которая летит в отпуск после учебного года. Прошли регистрацию на рейс, на который уже началась посадка.
Я не могла оторвать от нее глаз. Светло-коричневые крапинки веснушек на носу и на руках. Мелкие морщинки расходятся от глаз, когда она улыбается. Немного нервные движения — не заметишь, если не знаешь ее.
Почти бегом — на досмотр. Когда я надевала ремень, раздался звонок. Запыхавшийся голос:
— Меня отпустили, я в аэропорту. Где вас найти?
— Ох, мы уже на паспортном контроле.
— Попробую пройти! Какой рейс?
— Нина, скорее, нас уже объявляют по громкой связи, — сказала мама.
Я назвала Ване номер рейса и отключилась.
Мы выстояли очередь на паспортном контроле, и, когда пограничница, строго нас осмотрев, поставила выездные штампы, схватили паспорта и бегом побежали на посадку.
У нашего гейта нас ждали, нетерпеливо переминаясь, две девушки.
— Скорее, скорее, — поторапливали нас они. — Из-за вас стоим уже десять минут.
Они проверили паспорта и билеты и оторвали хвостики. Родители потянули меня к кишке, которая вела прямо в самолет.
— Подождите, — я вырвалась и прилипла к стеклу.
— Нина!
— Он должен успеть!
И в самом деле, со стороны раздвижных дверей зала вылета к нам бежал Ваня. В огороженный гейт его не пустили. А стекло не пропускало звук.
«Как ты сюда пробрался?»
«Что? Не понял».
«Мы еще не скоро вернемся».
«Опять не понял».
Он развел руками, улыбаясь. Мама подошла ко мне сзади, положила руку на плечо:
— Нина, вы еще увидитесь. Идем.
«Мне пора. Пока».
Он прислонил руку к стеклу. Я подняла свою, чтобы прислонить в ответ, но родители оттащили меня и повели в самолет. Оглянуться я не успела.
Остальные пассажиры сидели на местах пристегнутыми. Они недовольно осмотрели нас — вылет из-за нас задержали уже на пятнадцать минут. Стюардесса в зеленом платье помогла нам найти свободные места на багажных полках для небольшого маминого чемодана и пары рюкзаков.
Подгоняемые стюардессой, мы сели и пристегнулись. Зажглись огоньки «No smoking»[4]. Пилот поприветствовал нас на английском, сообщил о температуре и пожелал приятного полета.
— Пока мы в России, меня могут снять с рейса. Даже развернуть самолет, — тихо предупредила нас мама.
Она вцепилась в подлокотники на взлете, как обычно, — боялась летать. Но улыбнулась мне:
— Всё будет хорошо.
Мы набирали высоту, и, когда залетели в облака, до меня донесся разгневанный рев чудовищ. Они выпрыгивали из воды и бились о металлический корпус самолета. Самолет вздрагивал, и, когда о крыло ударился кронозавр, на борту замигало и отключилось освещение. Пассажиры испуганно охнули. Но двигатели взревели и вытащили нас из облаков. В иллюминаторы с нашей стороны заглянуло ослепительное солнце. Я слышала удаляющиеся всплески воды от ударов доисторических тварей. До меня доносился их раздосадованный рев. Но теперь они ничего не могли мне сделать. У них больше не было надо мной власти. И чем выше поднимался самолет, тем больше была уверенность, что они не достанут нас, не утащат на дно океана.
Когда загорелись зеленые лампочки, мама отстегнулась и пошла в туалет. Я боялась отпустить ее даже взглядом. Она подмигнула мне из очереди.
Расспрашивать ее о том, что произошло и где она была три года, мне не хотелось. Зато очень хотелось рисовать. Достала из рюкзака карандаш, альбом. Заштриховала фон. На листе появился салон самолета: два ряда сидений по три в каждом, из хвоста стюард катит тележку с напитками, довольные, расслабленные пассажиры — летят в отпуск — смотрят в иллюминаторы и фотографируют друг друга. По узкому проходу бегут две нарядные девочки.
Мама вернулась, и я, уткнувшись носом ей в плечо, задремала и не услышала, в какой момент они начали по нарастающей пререкаться:
— И поэтому за три года ты ни разу не появилась?
— За тобой следили.
— А я знаю почему. Потому что мы всегда тебе мешали! Если хотела уйти, уходила бы от меня, а не от ребенка.
Они перекрикивались через мою голову. Я сидела, глядя на защелку откидного столика.
— Я же нашла лекар…
— Знаешь где я видел это лекарство?
И тут, в подрагивающем салоне самолета на высоте десять тысяч метров, под нарастающую перепалку родителей, после дня погонь, слежки и шифровок, я соскочила с плота и обрела твердую землю под ногами. И сказала негромко и ужасающе спокойно:
— А знаете что? — Родители мгновенно замолчали. — Хватит думать только о себе, поняли?
— Э-э-э… поняли.
— Вы хоть представляете, что вы мне устроили?
Родители молчали.
— Носитесь со своими лекарствами, пропажами и отношениями! И вообще! Идите… идите…
— Куда? — медленно спросил папа.
Под ошарашенные взгляды попутчиков я схватила рисунок, рюкзак и зачем-то — памятку безопасности, подскочила с кресла, дошла до туалета и что было сил хлопнула тонкой пластмассовой дверью. Внутри отдышалась, закрыла крышку унитаза, села сверху и достала рисунок и карандаш.
На рисунке три наших сиденья были свободными. Сначала на среднем сиденье я нарисовала непохожую, но узнаваемую себя: девушка лет восемнадцати, прядки обрамляют лицо, рисует, чуть улыбаясь. По обеим сторонам от нее я нарисовала овалы, немного заострила их. Точки-глаза, плавники вдоль всего тела. Папе — небрежно расстегнутый воротник рубашки-поло, маме — косую челку. Я мусолила детали, пока не протерла в бумаге дыру и пока пилот не объявил, что мы приступаем к снижению. Загорелся значок «Пройдите на свое место».
Я вышла из туалета и под любопытные взгляды пассажиров села между родителями. Они смотрели на мой рисунок.
— Что это такое? — спросил папа. Он ткнул пальцем в антропоморфных существ на сидениях по обе стороны от меня.
— Кистеперые рыбы, — ответила за меня мама.
— Что? — папа не расслышал ее из-за гула двигателей.
Мама наклонилась над моей головой, и я поняла, что она улыбается:
— Это кистеперые рыбы.
И когда в иллюминаторах показалось море, не воображаемое, холодное и населенное чудовищами, а настоящее, дружелюбное, ярко-синее, я подумала, что, наверное, когда-нибудь смогу понять ее трехлетнее отсутствие и его трехлетнее отчуждение. Смогу принять ее одержимость и его замкнутость. Когда-нибудь, но не прямо сейчас.
А сейчас — идеального хеппи-энда у нас не получилось, но кто сказал, что это конец истории? Может, только начало. По крайней мере, начало наших итальянских каникул. Я закрыла глаза, и в тот самый момент шасси самолета ударилось о посадочную полосу в Катании.