― Почему вы не отпускаете её? — говорю мужу. — Разве вы не видите, как она мучается и хочет уйти к Богу? Там ей будет лучше.
― Как это лучше? — не понял муж.
Человек он был нецерковный. И всё-таки мне удалось найти какие-то слова, и мы договорились так: вечером, когда врачи уйдут из отделения, мы помолимся у постели его жены. Он своими словами, а я по молитвослову.
И вот наступил вечер. Я возлила освящённый елей на раны больной, а муж стоял с горящей свечой у постели жены и говорил тихонько, что если его любимая хочет уйти к Богу, то пусть идёт в этот лучший мир. Я начала читать Канон на исход души. Но едва я прочла первую песнь, как женщина вздохнула с облегчением и ушла от нас в этот лучший мир.
― Как? Это всё? — удивился муж. — И всё так просто?
― Теперь вы сами видите, — говорю мужу, — как нас любит Господь, если услышал наши молитвы.
Самое поразительное было то, что сразу же исчезло зловоние, и муж почувствовал это. Я тоже почувствовала, но, не доверяя себе, велела санитарам из морга закутать в полиэтилен гноящуюся ногу, иначе закапаем гноем полы в коридоре, а люди уже и так настрадались от вони.
Везли мы каталку с усопшей до морга довольно долго — сначала в служебном лифте, потом по длинным подземным переходам. Но ни малейшего намёка на дурной запах не было. Было лишь чувство благоговения перед тем таинством, когда наши молитвы слышит Господь.
«Воссиял!»
— Скульптора Вячеслава Михайловича Клыкова родные перевезли из больницы домой, когда стало ясно, что он умирает и медицина бессильна помочь, — рассказывает медсестра монахиня Ангелина. — Ухаживала за ним на дому моя знакомая медсестра Лена. Мы часто созванивались, и однажды я попросила её поцеловать за меня руки великого скульптора, изваявшего для нашей Марфо-Мариинской обители дивный памятник преподобномученице Елизавете Фёдоровне.
Историю его болезни я узнала позже. Вячеславу Михайловичу благополучно удалили раковую опухоль, и он, увлёкшись работой, больше не показывался врачам. Последний год его жизни называли «болдинской осенью», и как же вдохновенно, вспоминают, он работал! Он торопился жить, успеть, завершить, а теперь умирал в мучительных страданиях. От обезболивающих средств Вячеслав Михайлович отказался, понимая, что они затуманивают сознание. А для исповеди требуется сосредоточенность, и он трижды исповедовался перед смертью. Между тем страдания нарастали. И однажды архимандрит Тихон (Шевкунов), духовник и друг семьи Клыковых, сказал медсестре, что надо давать больному хотя бы успокоительное, чтобы как-то облегчить страдания.
Словом, на праздник Вознесения Господня, 1 июня 2006 года, Лена позвонила мне и попросила привезти из больницы необходимые лекарства. Еду я с лекарствами к Клыкову и читаю в метро Акафист Божией Матери «Скоропослуш- нице». Помню, вошла в комнату к Вячеславу Михайловичу, и первое, что бросилось в глаза, — это большая икона «Скоропослушницы», обретённая Клыковым, как рассказали мне позже, сразу после воцерковления. Вячеслав Михайлович был совсем плох.
― Давно его причащали? — спрашиваю.
― Давно.
Я сразу послала Лену за священником в Марфо-Мариинскую обитель, благо, что она находится рядом. И вскоре со Святыми Дарами из обители пришёл наш духовник священник Виктор Богданов. Вячеслав Михайлович лежал с закрытыми глазами и был, казалось, без сознания. Как причащать такого человека?
― Вячеслав Михайлович, — говорю, — здесь Тело и Кровь Господа нашего Иисуса Христа. Вы хотите принять Тело и Кровь Христовы?
― Хочу, — твёрдо ответил он.
После Причастия спрашиваю:
― Вячеслав Михайлович, вы укрепились?
― Укрепился, — отвечает.
Позже больного пособоровал священник Дмитрий Рощин. И была долгая тревожная ночь — звонили друзья, звонил архимандрит Тихон (Шевку- нов), благословив читать Канон на исход души. Мы прочитали его.
Медсестра Лена ушла отдыхать, а я выпроводила в спальню жену Клыкова Елену Сергеевну: пусть поспит хоть часок, а то измучилась уже. Всю ночь я молилась у постели Клыкова и часто осеняла его Иерусалимским крестом, с которым трижды прошли путь Христа на Голгофу. Вдруг почувствовала — Вячеслав Михайлович уходит, а опыт такого рода у меня есть. Перед кончиной он открыл таза и посмотрел вдаль с таким просветлённо-счастливым лицом, что у меня здесь есть одно только слово — воссиял. Я бросилась в спальню:
― Елена Сергеевна, Вячеслав Михайлович уходит! Бегите скорей и поцелуйте его!
Жена успела поцеловать мужа и проститься с ним. А он лежал такой просветлённо-счастливый, что все соглашались со мной:
— Воссиял!
Это была кончина праведника.
Предчувствие
Один хитрован купил за бесценок полусгоревший дом возле Оптиной пустыни, обшил обугленные брёвна сайдингом и выставил на продажу в Интернете, назначив такую немыслимую цену, что за эти деньги можно купить особняк во Флориде. Тем не менее покупатель нашёлся. Созвонился он с продавцом и приехал в Оптину пустынь с большими деньгами, чтобы сразу же заключить сделку. Внешне дом выглядел нарядно. Но когда приезжий стал обследовать его, простукивая стены, то обнаружил, что за нарядным сайдингом скрываются пустоты с выгоревшими до угольков брёвнами.
― Да я лучше в монастырь деньги отдам, чем платить за обман! — возмутился приезжий.
Он действительно пожертвовал тогда в монастырь привезённые с собою деньги. Помолился в Оптиной пустыни, причастился, а на обратном пути разбился в ДТП.
Позже в Оптину пустынь приезжала его вдова и рассказывала:
― Муж позвонил мне из монастыря и говорит: «Знаешь, посмотрел я на этот горелый дом и вдруг понял: как же тленно всё на земле, а настоящее — лишь в Царствии Небесном! За деньги не переживай — всю нашу семью в монастыре записали на вечное поминовение. И меня теперь, представляешь, будут поминать вечно...» Видно, было у него какое-то предчувствие, если душа потянулась к вечности.
Вот ещё две истории о предчувствии или о тех поступках, когда душа хочет оставить добрый след на земле.
* * *
Мой сосед дядя Коля — живая иллюстрация к тезису «курение убивает». Выкуривал он две-три пачки в день, потом ноги почернели, и началась гангрена. Сколько операций он перенёс, точно не знаю, но в итоге ноги ампутировали сначала по колено, а потом и по самый пах. Гангрена между тем поднималась выше, а дядя Коля по-прежнему курил, сидя перед домом на самодельной тележке с колёсиками.
― Тебе же хирург категорически запретил курить! — кричала ему жена.
Причём кричала непременно издали, зная привычку своего благоверного швырять в неё различные предметы и распекать при этом:
― Заботишься, да? А кто детей против меня настраивает? И зачем я, дурень, на тебе женился? Ведь ни дня не любил, ни минуточки!
― Думаешь, я тебя любила? — победоносно восклицала жена. — Это родители уговорили: Коля — труженик, золотые руки. А Коля — тьфу, последняя дрянь!
В таких пререканиях они и прожили вместе долгую жизнь, не помышляя о разводе. Это в городе «муж» чаще имя прилагательное, и для мужских работ по дому приглашают сантехника, электрика и прочих мастеров. А деревенское хозяйство без мужика не поднять, тем более что Николай был действительно мастер золотые руки: плотник, каменщик, плиточник. И когда родились дети, Николай срубил замечательную новую баню и пристроил к дому дополнительные комнаты с нарядной и светлой верандой.
Крепкий был хозяин. А жена была хозяюшкой, каких поискать. Готовит — пальчики оближешь, в доме ни пылинки, а огород — загляденье. Особенно удавались ей помидоры, очень вкусные и такие обильные, что с двух-трёх кустов ведро наберёшь. Словом, это была семья — трудовой коллектив, а проще — союзники в битве за достаток. Дети тоже выросли людьми хозяйственными и хорошо зарабатывали, переехав в город. Правда, о родителях они вспоминали только тогда, когда требовались деньги на покупку мебели или новой машины.
— Вот умру, — предрекал Николай, — они дом продадут. И ни одна собака за меня в церкви свечку не поставит!
Почему он так говорил, непонятно: дядя Коля и его жена в церковь не ходили. Николай объяснял это так: «Откуда я знаю, есть загробная жизнь или нет? А если там пустота, то зачем всё?» Зато жена уверяла, что она верующая, просто некогда ей в церковь ходить: огород надо полоть, корову доить, а ещё подскочило давление.
Смерть приближалась, и Николай говорил: «Скорей бы отмучиться, опостылело всё!» Земная жизнь уже не манила его. А вот работать он любил и, не умея жить в праздности, томился без дела. Прохожу как-то мимо, а он буквально вцепился в меня:
― Александровна, дай поработать! У тебя есть хоть какая работа?
Как не быть? В минувшую зиму мы не вылезали из простуд, потому что из-под пола нещадно дуло. И тогда из монастыря нам привезли гипсокартон для теплоизоляции полов. Как настилают гипсокартон, никто из нас не знал. А тут приехал в гости инок Андрей и, обладая не столько умением, сколько решимостью, настелил гипсокартон в большой комнате. Честно говоря, вышло не очень, но мы радовались — не дует. Наш гость уехал, а надо было утеплить полы и в других комнатах.
― Я доделаю работу, я! — затрепетал Николай. — Не имеешь права отказывать!
От стыда хотелось провалиться сквозь землю: да разве можно позволять работать умирающему безногому инвалиду? Но Николай упрямо мчался за мной на своей самодельной тележке.
Ах, как он работал, как красиво работал! Гвозди вбивал с одного удара, а ту работу, над которой мы с решительным иноком пыхтели бы неделю, он закончил в считаные часы.
Николай даже обиделся, когда я предложила ему деньги:
― Думаешь, я ради денег к тебе пришёл? Ты лучше ответь — это правда, что есть загробная жизнь?
― Правда.
― Вот ты в церковь ходишь, свечки ставишь. .. — смущённо забормотал он и оборвал сам себя. — Прощай, соседка. Не поминай лихом, и прошу тебя — долго живи.
Николай умер в ту же ночь. Отпели его дома, и поминки были богатые. Позже дом действительно продали, но ни жена, ни дети в церковь так и не зашли.