— Олигархи проклятые, — раскричалась женщина, — наворовали у народа! А мне как без мужа детей поднимать?
— Ванечка, — говорю, — поехали домой.
А Ваня замер на месте, лицо отрешённое, и вижу — что-то происходит с ним.
Регистраторша уже выходила из офиса. Вдруг резко остановилась, вернулась и сказала приветливо:
— Давайте, миленькие, свои документы. Жалко мне вас.
Щёлк-щёлк по клавишам компьютера, шлёп- шлёп печатью по бумагам, и сделка была зарегистрирована. Вышли мы с Ваней на улицу и молчим ошеломлённо.
— Ваня, — спрашиваю, — что это было?
— Я помолился.
— Как ты помолился?
Я сказал: «Господи, если Ты есть, помоги!»
Это была та личная встреча с Богом, когда
Иван в потрясении решил уйти в монастырь. О дальнейшем я расскажу чуть позже, а пока завершу рассказ о квартирной эпопее.
Новый владелец квартиры Андрей устроил на радостях пир на весь мир.
— Я люблю вас, ребята! — восклицал он в застолье. — Тут каждый день ждёшь выстрела в спину, а с вами радостно и легко. Я тоже буду ходить в церковь. Только, прошу, не бросайте меня.
Потом Иван и Андрей уединились на кухне, и, смотрю, рвут какие-то бумаги. Оказывается, Иван перед сделкой дал Андрею генеральную доверенность на продажу всего своего имущества, то есть квартиры и джипа.
— Ваня, зачем?! — возмутилась я.
— А как мне было его успокоить? У Андрея двое детей, жена ждёт третьего, а живут в одной комнатке с такой тёщей, что там живо с ума сойдёшь. Мужик был на грани нервного срыва, а хороший, поверьте, мужик.
Позже я узнала, что Иван стал крёстным отцом новорождённой дочки Андрея. В ту пору он часто приезжал в Оптину пустынь и работал здесь на послушании. А потом начались искушения. Батюшки завалили Ивана просьбами помочь с жильём тем или иным прихожанам, а ситуации бывали сложные. Например, один мой увлекающийся приятель увлёкся кассиршей из супермаркета, и благословились они у батюшки на такую достойную и красивую жизнь: купят они дачу возле монастыря, продав квартиру кассирши, и будут жить в благодати на благодатной земле. Все в восторге, я тоже, а Ваня ходит мрачнее тучи. Нашёл он покупателя на квартиру кассирши — и вдруг отказался продавать её. Примчался ко мне и объясняет:
— Не будут они жить вместе, поверьте. А на покупку дачи я дам вашему другу свои деньги. Вернёт — хорошо, а не вернёт — так мне и надо, но не могу я женщину без квартиры оставлять.
Дачу купили. Деньги вернули. А только этот увлекающийся человек вскоре увлёкся другой женщиной и женился на ней.
Раньше Иван хорошо зарабатывал, а теперь чаще тратился, помогая людям. А потом от Вани ушла жена Света, точнее, как бы жена. Пять лет они прожили вместе, а Света не только не хотела иметь детей, но и отказывалась зарегистрировать их отношения.
— Я достойна лучшего, — говорила она подругам, — и Ванька для меня — как вокзал, где я сижу и жду поезда счастья.
В общем, Ваня оставил свою квартиру Светлане и переехал жить к тётушкам.
— Почему, — удивлялся он, — как только я начал ходить в церковь, так начались искушения?
— Ванечка, — говорю, — да ведь ещё святыми отцами сказано: «Если кто приступает работать для Господа Бога, то пусть приготовит душу свою к искушениям».
Однажды специально для Вани я выписала цитату из святителя Игнатия (Брянчанинова): «Без искушений приблизиться к Богу нельзя. Неискушённая добродетель — не добродетель».
— Да какие у меня добродетели? — поморщился Ваня. — Весь в грехах как в шелках. Стыдоба!
Короче, монахом Ваня не стал и с риелторством покончил. Строит теперь коттеджи в Подмосковье. Пропадает на стройке днём и ночью, спит урывками, но такая работа ему по душе. А искушений опять вагон: на стройку наехали рэкетиры, требуя денег. И когда Иван отказался платить, они подожгли его квартиру. Слава Богу, что огонь сразу заметили и успели вовремя потушить. Потом рэкетиры разгромили офис Ивана и выгребли из сейфа все деньги. Платить рабочим теперь было нечем. И тогда Иван продал свой джип, чтобы строители не пострадали и вовремя получили зарплату. Рабочие стоят за Ивана горой. И когда однажды, рассказывал Ваня, рэкетиры явились на стройку с угрозами, то взревели и двинулись в атаку бульдозеры, а строители с лопатами и криком «ура» ринулись на отморозков, обратив их в бегство. «Может, больше не сунутся?» — надеется Иван.
Словом, был у Ванечки джип, теперь он ездит на старенькой «Ниве», но, как всегда, благодушествует:
— Машина надёжная и с отличным проигрывателем.
Ездить до работы ему далековато, и в дороге он слушает Псалтирь, измеряя расстояния так: четыре кафизмы туда, четыре — обратно.
Кстати, Света так и не дождалась своего поезда счастья. С работы её уволили, жить не на что, но Иван материально помогает ей. «Ванька, ты лох!» — негодует по этому поводу банкир Вася. А Иван рассуждает по-простому:
— Что женщины? Сосуд немощный, а немощным надо помогать.
Помогает он доныне и мне, но об этом, если получится, расскажу в другой раз.
Хождение по водам в эпоху бурь
— Ты уже поставила печать сатаны себе на лоб? — тычет пальцем мне в лицо рослая девица, и, не успей я увернуться, угодила бы в глаз.
Отвечаю девице нарочито резко, иначе истерику не унять.
— Матушка, вы же культурный человек, — стихает она от удивления. — Как вы можете так выражаться?
А как прикажете с ней разговаривать? Бегает по монастырю и запугивает всех скорым, на днях, приходом антихриста. Но какой с девицы спрос? Она всего лишь рупор идей своего «аввочки» — молодого самодельного «старца», поселившегося в отдалённой деревне и посвятившего свой досуг поношению священноначалия.
Первые злобные публикации самозваного «аввы», признаться, вызвали шок, а потом интерес к ним пропал. Стало очевидным — человек неадекватен, а в богословских вопросах наивен, как пионер.
Но если малограмотная злобная агрессия вызывает лишь чувство брезгливости, то наукообразные статьи, уничижающие православных подвижников, пользуются у кого-то доверием. Как правило, это богословский новодел, и феномен этого явления один седенький батюшка объяснял так:
— Знаете, как трудно писать сочинения в семинарии? И вот, бывает, человек перемучился, написал через пень-колоду с десяток сочинений и возомнил о себе: я богослов. Он уже учёный. И начинается превозношение с критикой вся и всех. Есть даже притча на эту тему. В одном монастыре монах признался отцу наместнику, что нынешней ночью он был восхищен в рай, но никого из братии там не увидел. В раю пребывал только он один.
Так вот, об одиночках в раю или об одном искушении, начавшемся для меня со звонка из Москвы. Звонит знакомая журналистка и спрашивает, а правда ли, что идёт деканонизация святых, пострадавших в годы гонений при советской власти?
— Не может быть! — говорю.
— А вы бы прочитали такие-то статьи.
Прочитала и наелась как жаба грязи. Подвиг новомучеников и исповедников Российских, казнённых, замученных и пострадавших в годы гонений на Церковь, представал здесь в столь неприглядном виде, что, будь это правдой, впору бы устыдиться и задаться вопросом: а с какой стати нам почитать этих подвижников с гнильцой? Например, один молодой автор утверждал, что среди пострадавших в годы гонений лишь единицы соответствуют идеалам святости и достойны канонизации, а остальные «извивались» на допросах, клеветали и доносили друг на друга. Ни тени сострадания даже к тем, кого расстреляли за веру в Господа нашего Иисуса Христа! Напротив, пафос обличения этих «падших» людей с предсказанием их незавидной посмертной участи.
Прошу прощения, что, возможно, пристрастна, но для моего поколения, ходившего в храмы в те годы, когда Церковь была ещё гонимой, история российской Голгофы бьша не «преданьем старины глубокой», но живым учебником жизни и ответом на многие вопросы. Как вести себя на допросах, если вызовут? А ведь вызывали. Как не угодить в сети и ловушки, проговорившись о нашей тайной христианской общине? Как жить, наконец, если за православную веру могут выгнать с работы, и чем тогда кормить детей? Не боялись «засветиться» только люди, эмигрировавшие вскоре на Запад. Тут даже требовалось «засветиться», чтобы предъявить потом на Западе свой «политический капитал».
Для нас, не мыслящих себе жизни вне Отечества, противоядием от страха были рассказы узников Христовых, вернувшихся тогда из лагерей. Помню, как однажды спросила протоиерея Василия Евдокимова (+ 1993): «Батюшка, а страшно было в лагерях?» И отец Василий ответил: «Страх, конечно, был, когда пробирались тайком на ночную литургию в лагере: вдруг поймают и набавят срок? А начнётся литургия — и Небо отверсто! Господи, думаешь, пусть срок набавят, но лишь бы подольше не наступал рассвет. Иногда мне даже казалось, что мы, узники Христовы, были свободнее тех, кто на воле». Это были уроки духовной свободы.
А вот урок о незлобии в мире зла. Архимандриту Иоанну (Крестьянкину) было известно, что он арестован и заточён в тюрьму по доносу священника из их храма. Однажды на допросе ему устроили очную ставку с этим священником. Батюшка по-братски обнял его, а тот упал в обморок, не выдержав евангельской любви. Это было то живое Евангелие в лицах, где «совершенная любовь изгоняет страх» (1 Ин. 4, 18).
Наивно, конечно, предполагать, что в пору гонений не было людей сломленных и отступивших от Христа «страха ради иудейска». И всё же помню то чувство ужаса, когда в 90-х годах мы узнали из статьи журналиста П., что почитаемый нами иерарх, оказывается, доносил на своих сподвижников и называл на допросах их имена. Потрясённые донельзя, приходим к батюшке, а он в ответ:
— Нашли чему верить! Это был монах высокого духа. Разве мог он кого-то предать?
Позже обнаружилось, что журналист сделал своё «открытие» на основе сфальсифицированных материалов. О технологии изготовления таких фальшивок пишет в своей книге «Милосердия двери» Алексей Петрович Арцыбушев — художник, писатель, алтарник, отсидевший десять лет в лагерях по делу церковников, а до этого восемь месяцев длилось следствие. На допросах Алексея пытали, например, таким образом: следователь зажимал ему дверью пальцы, требуя подписать признательные показания. Ничего он не подписал, всё равно посадили. «Как можно ставить вопрос — подписал, не подписал?» — пишет Алексей Петрович, полемизируя с новейшей инструкцией, согласно которой достойный канонизации «образцовый святой» не должен подписывать протокол, свидетельствующий о его неприязненном отношении к советской власти. Это, по мнению одного исследователя, «бросает тень на Церковь». Да, но как тогда быть с посланием Святейшего Патриарха Тихона, анафематствовашего большевиков в 1918 году?