Ездили в те дни на бешеной скорости. Трасса заранее очищена от транспорта, и правительственный кортеж с Гагариным мчит на скорости под двести или даже больше. И вот влетаем мы на такой скорости в распахнутые ворота секретного оборонного завода, куда и по пропуску трудно попасть. То есть, чтобы получить пропуск, надо месяцами проходить проверку на отсутствие шпионских связей. А тут встречающие стоят навытяжку, и все секреты общедоступны.
Помню, как дрогнуло лицо космонавта, когда он увидел на стапелях завода новый сверхсекретный истребитель. Быстро взбежал по лестнице, сел за штурвал, и лицо у него было такое, что я вдруг почувствовала: ему нельзя сейчас мешать, задавая вопросы. Это прирождённый боевой лётчик, и душа его тоскует по небу.
Сопровождающие не решились подняться на стапели — высоковато всё же, на уровне двухэтажного дома. А Юра тем временем уже взбегал по лестнице на третий этаж. Ходил он быстро, практически бегал. Сопровождающая свита не поспевала за ним, люди они властные, но пожилые и тучные. Я же в ту пору была ещё молодой и быстроногой. И вот бежим мы с Гагариным по третьему этажу, оставив свиту далеко позади. Вдруг Юра занырнул в какую-то комнату с кульманами, спрятался за дверью и просит: «Прикрой!» Всё понятно — устал человек, и душа, задыхаясь в тисках толпы, ищет уединения.
Бегу по коридору уже в одиночестве, но как бы вслед за Гагариным, а свита, пыхтя, поспешает за мной. Минут двадцать бегали, пока не появился Юра.
А дальше снова езда на бешеной скорости — в пионерлагерь. Это была своего рода иконография советских времён — «Вождь и дети», «Космонавт и дети». На детском празднике было всё, как у взрослых: доклад, речи плюс стихи про дедушку Ленина и про верных пионеров-ленинцев. В конце встречи космонавту подарили роскошный восточный палас. Сунул мне Юра палас в руки и шепнул: «Прикрой». Оказывается, ему надо было в то заведение, куда царь ходил пешком. Домик задумчивости был в конце аллеи. Я, прикрывая пути отхода, развернула палас и заговариваю зубы пионерам: «Обратите внимание на гармонию узоров. Древнее восточное искусство — это...» Зря старалась. Верные ленинцы, смотрю, бегут за Гагариным. Выстроились с букетами у входа в домик и вскинули руки в пионерском салюте. Смех и грех — торжественная встреча космонавта на фоне заведения с надписью «Туалет».
— Где бы спрятаться? — засмеялся Гагарин.
— Я вас спрячу, батыр! — сказал командир отряда Алишер.
Алишер по-узбекски что-то крикнул отряду, и пионеры побежали в зрительный зал якобы на встречу с космонавтом. А мы под руководством Алишера протиснулись сквозь заросли на ту уединённую поляну, где иная жизнь и иной мир. Тишина, запах мяты и чабреца. Гагарин и Алишер сидят, обнявшись, и следят, как высоко в небе плавно парит сокол-сапсан.
— Юра, — говорю, — мне ведь надо взять у тебя интервью.
— Напиши что хочешь. Я всё подпишу.
— Нет, лучше сам расскажи про что-нибудь любимое.
— Про любимое? — задумывается он и расцветает в улыбке. — Тогда про маму расскажу. В детстве мы жили в деревне, и была у нас корова. Мама очень любила её.
Но договорить нам не дают. Выследили нас всё-таки бдительные люди. И Юра снова в тисках толпы, и опять недоступен.
Легко говорить: пиши, что хочешь. Но о чём писать? Звоню в Смоленск моей подруге, писателю Нине Семёновой: может, ей что известно о семье Гагариных? Ведь они уроженцы Смоленской земли. Нина тут же поехала к родителям Гагарина, а потом рассказывала по телефону:
— Живут бедно, но честно. В избе иконы под рушниками. А как раз передо мной приезжал кто- то из райкома партии и велел убрать иконы. Алексей Иванович, это папа Гагарина, молча выслушал его, но иконы не убрал. Всех своих четверых детей, и Юру в том числе, крестили в здешнем храме. А потом уже Юрий приезжал сюда, чтобы втайне от властей окрестить дочку. Конечно, это не для печати, но я взяла интервью у мамы Гагарина и пересылаю его тебе.
А в интервью мама Гагарина, как и сын, тоже рассказывала про корову: «Какое же благородное животное корова! Ничего для себя, всё для людей: молоко, мясо. И даже шкура её потом на обувь людям идёт. Вот бы и нам так жить, чтобы всё для людей и чтоб по совести всё».
В ту пору в печати появилась наглая фраза, приписываемая Гагарину: «В космос летал, а Бога не видел».
— Не верь брехне, — сказал мой друг журналист. — Это Хрущёв так сказал, я лично слышал.
Оказывается, журналист присутствовал на приёме в Кремле по случаю первого полёта в космос. Хрущёв раздражённо говорил о необходимости усиления антирелигиозной пропаганды и приводил довод: «Вот Гагарин в космос летал, а Бога не видел». На приём был приглашён Святейший Патриарх всея Руси Алексий I. Юрий Гагарин увлечённо рассказывал Святейшему о состоянии невесомости. А потом к Патриарху подошла пожилая женщина и попросила у него благословения. Патриарх с особой радостью благословил её. А в охране закричали:
— Кто пустил сюда эту женщину? Гнать её вон!
Но разве можно выгнать с приёма в честь первого космонавта его маму Анну Тимофеевну?
Несмотря на помощь друзей, интервью у меня не получилось. «При чём здесь корова, — возмущался редактор, — если надо писать про космос?» Но мне и доныне кажется уместным упоминание о корове в истории той многодетной прекрасной семьи, где жили бедно, трудолюбиво и честно, а коровушка кормила их.
Кстати, отец Гагарина — плотник. И есть своё знамение в том, что первым в космос полетел сын плотника, рождённый в той сокровенной России, где даже в годы гонений люди молились пред ликом Христа.
«Державная»
2/15 марта, в день отречения от престола государя-страстотерпца Николая Александровича, в селе Коломенском — ныне это Москва — явила себя чудотворная икона Божией Матери «Державная». В «Сказании о явлении Державныя Божия Матери» говорится: «Зная исключительную силу веры и молитвы Царя-мученика Николая и его особенное благоговейное почитание Божией Матери (вспомним собор Феодоровской иконы Божией Матери в Царском Селе), мы можем предположить, что это он умолил Царицу Небесную взять на Себя Верховную Царскую власть над народом, отвергшим своего Царя-Помазанника. И Владычица пришла в уготованный Ей всей русской историей „Дом Богородицы“ в самый тяжкий момент жизни богоизбранного народа».
О Державной иконе Божией Матери уже написано так много, что, вероятно, не стоит повторять. А потому расскажу о фактах менее известных.
В Москве мы с сыном окормлялись у отца Георгия Таранушенко, ныне протоиерея и настоятеля храма Святых мучеников и страстотерпцев Бориса и Глеба в Дегунино. А в те годы он служил священником в Коломенском храме Казанской иконы Божией Матери. Подружились мы и с супругой отца Георгия матушкой Ириной, работавшей научным сотрудником в Историческом музее. Обстановка в музее была сложная, на «попадью», бывало, косились. Но когда матушка Ирина решила уволиться из музея, то духовник их семьи архимандрит Адриан (Кирсанов) не только не одобрил её решения, но как-то особенно значимо благословил её продолжать работать там. Благословение было не случайным, потому что именно матушке Ирине дано было отыскать в запасниках музея, казалось бы, утерянную «Державную» икону Божией Матери.
«Отреставрировали мы икону, — рассказывала матушка Ирина. — И тут её увидел митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим, возглавлявший тогда Издательский отдел Патриархии. А это было время того духовного голода, когда в Стране Советов запрещалось издавать православную литературу. Выходил только тоненький и искромсанный цензурой „Журнал Московской Патриархии “. Вот и попросил митрополит Питирим дать им на время чудотворную икону „Держав- ную“, чтобы в домовом храме издательства они могли помолиться перед ней о духовном просвещении России. Святое дело, конечно. Отдали мы им икону и ждём, когда вернут. Полгода прошло, а икону нам не возвращают. Выждали мы ещё некоторое время и написали официальное письмо в Патриархию о необходимости вернуть икону в Коломенскую церковь — на место её исторического обретения. Подчеркну, именно в церковь, ибо иконе не место в музее, среди языческих экспонатов. В Патриархии одобрили наше решение.
Помню, ехали мы за иконой и очень волновались. Вот, думаю, сейчас там толпа журналистов, и телевизионщики приехали: ведь второе явление „ Державной “ — это воистину событие. Приезжаем, а в домовом храме никого нет. Вынесли нам из алтаря икону, и я ахнула: подменили „ Державную “! Вместо нашей яркой иконы — чёрная доска. Встала я на коленки, приложилась к иконе, а я там каждую трещинку знаю — нет, вижу, наша икона. Но почему она чёрная?»
О дальнейшем мне рассказывала не только матушка Ирина, но и другие очевидцы чуда. Когда «Державную» икону Божией Матери привезли в храм и начали служить перед нею молебен, то вдруг исчезла с неё чернота, и икона воссияла яркими первозданными красками. Обновление иконы было своего рода знамением, обозначившим ту связь времён, когда в 1917 году крестьянке Евдокии Адриановой было дано во сне повеление отыскать в Коломенской церкви «чёрную» икону и сделать её «красной». Тогда икону нашли в подвале и почти как нынче — в завале вещей. А потом дважды обновлялась чудотворная икона, и каждый раз в трудные, переломные времена.
Весть о возвращении «Державной» мигом облетела Россию, и боголюбивый народ хлынул в Коломенское. Люди плакали, радовались и обнимали друг друга: «Державная» вернулась, а это добрый знак!
А теперь расскажу о моём непререкаемом убеждении, что именно по милости Державной Божией Матери я куплю дом возле Оптиной пустыни. Но поскольку рассказывать о личном крайне неловко, то сошлюсь на такой пример. Однажды к преподобному Амвросию пришла заплаканная женщина и рассказала, что помещица наняла её ходить за индюшками, а они у неё почему-то дохнут. Кто-то посмеялся тогда над женщиной, а старец сказал, что в этих индюшках вся её жизнь.
Словом, жизнь есть жизнь, и, вероятно, у каждого есть свои «индюшки», от которых одно огорчение. Вот и у меня после того, как мне благословили купить дом возле Оптиной пустыни, начались своего рода мытарства. Всю осень я настойчиво искала дом. В дождь и в слякоть часами ходила по улицам, читала объявления, расспрашивала людей, а потом в унынии возвращалась в Москву. Зимой стало ещё хуже. Однажды в крещенские морозы я забрела на окраину Козельска и так отчаянно промёрзла, что, не выдержав, постучалась в ближайший дом и попросила пустить погреться.