Стейнвор сунула ноги в стремена, откинулась в седле и натянула поводья. Конь развернул одно крыло, потом другое и умчался за море.
Халла накинула поверх платья лоскут плаща Всеотца. Он лучше отмылся и запах из него уже выветрился. Опустив голову и крепко прижимая к себе края плаща, она прошла в ворота и направилась к овощному рынку. Там она без труда нашла крысу, пробиравшуюся куда-то через кучу полусгнивших овощей возле сточной канавы, и попросила показать ей дорогу. Все были так заняты, выкрикивая, что у них самый свежий и дешевый товар, или крича в ответ, что товар, наоборот, дорогой и несвежий, что никто не заметил, как она говорила с крысой и как потом побежала за ней в узкую улочку с множеством мелких лавчонок, а оттуда — по другой, тоже узкой улице, но уже с высокими стенами, с которых свисали ползучие растения.
Так она попала к боковому входу в большой дом Алексиса Аргирия, который занимал целый квартал до следующей улицы.
Там, сразу за входом, в маленькой комнатке сидели на лавке люди из Мароба. Вид у них был самый несчастный, а у Таркан-Дара руки были связаны за спиной, а на лице — следы слез. Рядом на табуретке сидел охранник, щелкая подсолнечные семечки и мыча какую-то песенку. Когда Халла Богом Посланная вошла в комнатку, Таркан-Дар громко вскрикнул, а другие двое подбежали к ней и расцеловали ее. Она попросила охранника развязать Таркан-Дара.
— Я боюсь, — сказал охранник. — Он меня с ног сшибет, бешеный. Как только развяжу. Уже было.
— Не сшибет, — сказала Халла. — Ему нужна я, а я здесь.
Охранник еще поворчал для порядка, потом развязал Таркан-Дара, и они сели рядом и стали ждать. Ждали долго. Охранник, видя, что они сидят спокойно, угостил их семечками.
Глава пятаяГЛАВНЫЙ ДРАКОН
Наконец, вошел отец Иоанн, очень обрадовался, увидев Халлу, но пришел в ужас от ее платья. Он тут же распорядился принести новое и надеть на нее, но не разрешил никому дотрагиваться до ее плаща.
После этого их провели во внутренний дворик, где на мраморной скамейке под густо цветущими кустами темных роз у водоема с рыбами сидел сам Алексис Аргирий. Время от времени он отламывал белый хлеб, крошил и бросал рыбам или толпе голубей, которые дрались, толкались и бранились на своем голубином языке тут же, под кустами роз.
Он посмотрел на троих мужчин и Халлу так, будто они тоже были какими-то животными, и заговорил не с ними, а с отцом Иоанном, словно они не могли его понять. Отец Иоанн без конца кланялся, но они поклонились только раз, подойдя. Многое из того, что говорилось, было, и правда, трудно понять, потому что даже Родин ничего не знал о тех людях и событиях, а Халле было безразлично, а потому неинтересно.
Наконец, Аргирий сказал отцу Иоанну:
— Спроси ее о бегах.
И отец Иоанн сказал Халле, что Его Величество желает узнать, если спрашивать об этом не грех, как она угадывает победителя в состязаниях.
— Я спрашиваю коней, — сказала Халла, слушая голубиную брань и забавляясь тем, как разительно отличается речь этих птиц от их внешности.
Отец Иоанн нервно поклонился и повторил ее ответ.
— Она безумна, — сказал Аргирий. — Но спроси ее, кто победит в следующий раз.
— Я не могу его назвать, пока не поговорю с лошадьми, — сказала Халла. — А может быть, они скажут одно, а сделают другое. Иногда возничие придерживают их и не дают выиграть. Надо приказать возничим, чтобы они так не поступали, господин, — добавила она. — Они портят лошадям состязания.
Аргирий засмеялся.
— Она не так уж безумна, а? Что ты об этом думаешь, Старый Лис? (такую возмутительную кличку он придумал служителю Бога, отцу Иоанну).
Отец Иоанн выпрямился, произнес:
— Ее безумие ниспослано свыше, — и перекрестился.
Трое из Мароба тоже перекрестились, а затем и господин Алексис, но делал он это лениво, поигрывая кольцами. После этого он еще раз посмотрел на них и повернулся к отцу Иоанну:
— Ты уверен, что их история правдива?
Отец Иоанн кивнул.
— Тогда скажи им, пусть завтра явятся во дворец. И накорми их получше, — добавил он. — Пусть хорошо запомнят, кто им помог. Потом я посмотрю, как девушка говорит с лошадьми. Это что-то новое.
Он встал, повернулся ко всем спиной и ушел.
Отец Иоанн отвел их в богатые покои, с коврами и занавесками, приказал рабам принести еду и вино, такой вкусной еды они здесь ни разу не ели, и распорядился, чтобы Таркан-Дару вернули его меч, который отобрали в доме сапожника. Потом он несколько раз повторил, что господин Алексис Аргирий из чувства христианского сострадания поможет им предстать перед Императором, где они расскажут свою историю, после чего справедливость восторжествует и невинным воздастся. Они поблагодарили его, но Родин в душе уже не так радовался, как мог бы вначале. Он уже не был уверен в том, что все обязательно будет хорошо. А если допустить, что все удастся, можно ли считать, что это выйдет по чести и по совести?
Отец Иоанн все упрашивал их побольше есть и особенно побольше пить, и осторожно выспрашивал Халлу про бега. Халла не скрывала того, что разговаривала с лошадьми, но про Звездного Луча и его трудности не сказала ни слова, потому что боялась, что если они обо всем узнают, то разлучат его с маленьким возничим. Она чувствовала, что здесь вполне могут так поступить. Отец Иоанн ей, по-видимому, не поверил: он не привык верить в то, что было слишком просто. Люди из Мароба, кажется, поверили. Когда священник ушел, она им рассказала, как бежала из конюшен по сточному каналу, но про то, что ей помогли крысы, промолчала. Ей казалось странным, что большинство людей терпеть не могут крыс, но это было так, и крысы платили им тем же.
— Мы боялись, что тебя убили, хоть ты и послана небесами, — сказал Родин. — В этом городе не живут по Божьим законам и не исполняют Его волю.
— Здесь столько храмов, — сказал Таркан-Дар, — но у них прогнили камни. Когда мне сказали, что ты убита, я чуть не разуверился в Боге. Своим врагам я ничего не прощаю.
— Бог нам поможет, — сказал Киот. — Как бы мне хотелось оказаться не здесь!
— Да, хотя то, ради чего мы ехали, почти сделано, — сказал Родин. — Иногда мне кажется… Если бы мы знали, как оно выйдет…
— Как долго, — сказал Таркан-Дар. — И никаких вестей!
— Скоро ты вернешься к ней, сынок, — сказал Родин. — Если ей будет грозить опасность, ее спрячут. Ты же знаешь, сколько у тебя друзей.
— Об этом заранее не узнаешь, — сказал Таркан-Дар. — А вдруг за ней придут ночью… похитят. Боже спаси!
— Давайте помолимся, — сказал Киот. — Да минет нас чаша сия!..
Они преклонили колени и начали молиться. Халла встала на колени вместе со всеми и стала думать о Стейнвор, о крысах, о том, какой умный коршун и как он красиво бросается вниз с высоты.
На следующий день восемь человек с двумя запасными внесли во двор большой паланкин, и людям из Мароба вместе с Халлой сказали войти в него. Когда они сели, кто-то задернул занавески снаружи. Паланкин подняли, он закачался, поплыл. Таркан-Дар пытался выглянуть в щель между занавесками, но чья-то рука резко дернула их, щель сомкнулась. В паланкине стало очень жарко. Люди из Мароба в плотных одеждах задыхались и потели. Таркан-Дар убивал мух, одну за другой. Халла смотрела на это спокойно: мухи сочувствия не заслуживают, у них нет ни единого качества, достойного подражания. Родин расчесывал пальцами бороду.
— Когда мы попадем к Императору, — сказал он, — надо прежде всего выяснить, знает ли он, что мы пришли не только по своему делу, а посланы всем народом Мароба.
— Когда мы попадем к Императору, надо прежде всего не забыть, что нам говорил отец Иоанн, — с горечью произнес Таркан-Дар, — как кланяться и целовать пол и вести себя хуже животных.
— Животные не целуют пол, — сказала Халла. — Так ведут себя только люди.
Таркан-Дар рассмеялся и обнял ее одной рукой. Она не обиделась. Все были рады, что он повеселел.
А Киот сказал:
— Мы не знаем, что ему скажут про нас. Могут сказать все, что угодно. Обвинить в уличной драке. Императору должны были уже про нее доложить, там были его телохранители.
— Я с одним из них разговаривал, — сказал Таркан-Дар. — Он скоро уедет отсюда. Как только добудет здесь достаточно сокровищ, отправится в город Хольмгард.
«Значит, некоторые люди собирают сокровища, — подумала Халла. — Интересно, он просто герой или думает о настоящем сокровище? У него будет пещера?..»
— Где этот Хольмгард? — спросил Родин.
— На севере. Далеко. От Мароба далеко. Еще дальше, чем живут Красные Всадники. Он рассказывал, что там снег пять месяцев в году. И там его по-другому называют: Новгород. Императору город не подчиняется, у него свой закон.
— Наверное, это хорошо, — сказал Родин.
— Было время, — сказал Киот, — когда мы верили, что закон Императора — это закон Бога. Первый слуга Бога так сказал. Мой дед Ньяр умер, потому что это была правда. Или потому, что думал, что это правда. Он верил, что умирает за добро. Если бы мы не пришли сюда, мы бы, наверное, тоже верили.
— А сейчас, если все удастся, мы в лучшем случае получим хорошего Правителя вместо плохого, — сказал Таркан-Дар. — Но мы не сможем верить, что он от Бога. Люди в Маробе будут приветствовать его, как Божьего посланника, а мы будем знать, что это совсем не так. Мы стали другими.
— Если бы все осталось по-старому, — сказал Родин, — ты мог бы стать Хлебным Князем Мароба.
— Мог бы, — сказал он. — Я об этом уже думал, Родин, — и отвернулся лицом в подушку.
Вдруг паланкин остановился, его тряхнуло, послышался топот и звон оружия. По-видимому, их поставили на землю, потом снова подняли и понесли куда-то вверх, наверное, по лестнице, потому что трясли так, что они попадали друг на друга. Наконец, паланкин поставили на ровное место и сказали им выйти.
Они увидели длинный сводчатый зал с расписными стенами. По стенам скакали на гнедых конях краснолицые черноглазые всадники выше человеческого роста, бежали огромные зайцы в высокой, словно лес зеленых сабель, траве. Между картинами неподвижно застыли тяжелые складки занавесок. Они переглянулись и зашептались. Родин достал из пояса костяной гребень, расчесал бороду, потом передал гребень ос