Розенбергер мутно уставился на меня.
– Бог? Преподать урок… ребенку? Нельсон, там был стрихнин. Лошадиная доза.
Я пожалел о сказанном и промолчал. Слова могли быть здравыми, но не для этого добряка, любившего свою многодетную семью, Господа, церковь и под настроение угощавшего сирот пирожными бесплатно. Оправдываться было нечем.
– Я привык доверять интуиции, – снова хмуро заговорил Розенбергер. – Вы тоже. Поэтому именно вам я оставил свои старые материалы. Лучше заберите их сегодня, не удивлюсь, если ночью дом запылает. Они могут пригодиться. Думаю, вы без труда найдете тайник. Вам достаточно взять с собой птицу.
– Хорошо, – я кивнул.
Розенбергер проницательно всмотрелся в мои глаза.
– До конца не верите… что ж, я так и знал. Тогда еще кое-что. Уже последнее.
Он вынул из кармана круглую шкатулку – богато инкрустированную, посеребренную, легко помещавшуюся на ладони. Толстый палец нажал на рычажок сбоку, и крышка поднялась. Я увидел механизм, прикрытый хрустальной или слюдяной пластинкой. Заиграла музыка, закружились две фигурки. Это были кавалеры, одетые по моде прошлого века. Они не сближались, все время оставаясь на противоположных сторонах круга, как север и юг, ночь и день. Моя сестра и Лоррейн наверняка пришли бы от подобной игрушки в восторг.
– Что это?
– Чей-то подарок. Прислали в день, когда я чуть не поймал воришку. И что-то заставляет меня подозревать…
Я вслушался в музыку. Мелодии я не знал, но стиль неуловимо напоминал кого-то знакомого. Тогда я начал внимательнее рассматривать фигурки: два человека, один темноволосый и одетый в черное, другой – в чем-то ярком, с пышным париком. Да, несомненно, я мог узнать их. Мог. И не хотел. Розенбергер заговорил снова:
– Я в музыке не силен, а вот о вас слышал как о знатоке. Поэтому отдаю. Есть мысли?
Мысль была, но я понимал: если озвучу ее сейчас, окончательно признаю, что Леди вовсе не выдумка и не сборище разношерстных бандитов, работающих под коллективным псевдонимом. И человек, с какими-то своими целями спасший Томаса Эгельманна в Агре, тоже более чем реален. Я покачал головой.
Розенбергер нажал на рычажок еще раз, и шкатулка закрылась. Я забрал ее, стал задумчиво вертеть в руках. Я не любил мистические истории из прошлого, еще меньше любил, когда они касались реальных людей. Таких, как композитор, за которым через десятилетия тянулся несмываемый кровавый след и который кончил свои дни в доме для умалишенных. Мертвеца не допросишь, но я всегда верил: он никого не убивал. А вот Леди…
Корабль снова загудел. Розенбергер заторопился.
– Пора, мой друг. Прощайте.
Я смотрел, как он поднимается по трапу и как крепко Луиза сжимает его руку. Она оглянулась со страхом. Что было в письмах с угрозами, что Розенбергеры так спешно покидают Лондон? Стало гадко. Кем бы ни была наша противница, играла она нечестно.
Конечно, россказни о теневой войне были чушью. Но взять дела Розенбергера стоило. Шкатулку я решил, убедившись, что она не ядовита и не взрывоопасна, просто подарить Лоррейн. В конце концов, она любит игрушки и дурацкие расследования.
Цветочница только что продала последний букет и теперь уходила в сторону центрального корпуса вокзала. Молодой человек, отдавший ей деньги, держал в руках едва распустившиеся яркие фиалки.
Утро началось плохо: болела голова. Спустившись, я не обнаружила Нельсона; двери в его комнаты были заперты. Записки он, разумеется, не оставил. Наверняка отправился что-то выяснять по «сладкому делу» без меня. Подозрение заставило меня раздраженно скрипнуть зубами. Возник и здравый вопрос: ждать проклятого соседа к завтраку или плюнуть?
Был один способ проверить, давно ли он удрал, да и тот мог сработать, только если снег, выпавший за ночь, еще не растаял. Я вышла в коридор и распахнула дверь, тут же осознав, что зря: ни снега, ни следов не было, дорожку вычистили. Уже закрываясь снова, я услышала голос:
– Подождите, пожалуйста!
К крыльцу труси́ла юная дама с потрепанным чемоданом. Взойдя на две ступеньки и остановившись, она начала меня разглядывать. Я в свою очередь смотрела на нее.
Дама была маленькая, пухлая и чем-то напомнила мне огромного ленивца, – таких экзотических зверей я видела в зоосаде пару лет назад. Правда, этот ленивец казался симпатичнее: волосы незнакомки были черные, ухоженные и блестящие, глаза голубые. Одета девушка была в аккуратное платье; на шее я заметила необычное украшение из шести соединенных, поблескивающих колец. Решив, что заглянула клиентка с деликатным делом, я поздоровалась и полюбопытствовала:
– Вы ко мне?
Она окинула меня еще одним взглядом. Ресницы были феноменальной длины.
– Нет! Я к моему Герберту! – наконец прощебетала гостья.
«Моему Герберту»? То есть сюда таскаются его любовницы? Я непроизвольно скривилась, незнакомка тут же перестала казаться мне симпатичной: нос у нее был вздернутый, пальцы – короткие, и…
– Я его сестра. Пэтти-Энн Нельсон. Я только что осталась вдовой, и мне негде жить.
Все-таки симпатичная. Запудрила родинки, но на шее они видны. И эти ресницы, кудри – совсем как у «грозы преступного мира», чем я только думала? Проклятое утро… Сконфуженная и сбитая с толку, я изобразила сначала пожатие плечами, потом сочувственное выражение на лице.
– Мне очень жаль. Нельсон ушел с утра, но может прийти к завтраку.
– А вы его…
– Соседка, – вяло махнула рукой я. – Боже, что вы мерзнете? Идемте, я приготовлю нам что-нибудь.
– Я помогу! – Гостья проворно вскочила на крыльцо. – Знаете, обожаю готовить, но в доме мужа было столько слуг, что мне не давали, это просто невозможно, и…
Вскоре я знала о Пэтти-Энн все. Например, что она уже шесть раз выходила замуж, все шесть – неудачно: мужья либо неожиданно умирали, либо пытались убить ее. Совсем недавно бедную Пэтти чуть не принесла в жертву какая-то секта, магистром которой был ее четвертый муж, Гарри, – Пэтти звала его «пирожок». Сбежав, она прихватила у «пирожка» сапфировое кольцо, которое сейчас висело в ее шейном украшении четвертым. Потом Пэтти влюбилась в художника Ники – «котеночка». «Котеночек» был талантливый: делал точные копии знаменитых картин, разумеется, просто так, а его почему-то убили. Ну не потому же, что он кого-то обманул? А вот после этого «солнышко», Флориан…
В этот момент появился замерзший и недовольный Нельсон. Талая вода капала с его волос, на полу по маршруту движения остались грязные следы. Я поморщилась, но все же растянула губы в приветственной улыбке.
– Остались только сэндвичи с тунцом. Будете?
Он молча, со слоновьей грацией бухнулся на свободный стул и уставился на сестру.
– Каким ветром?
– Ты что, не рад? – Она всплеснула руками.
– В последний раз я, кажется, видел тебя замужем за…
– Флорианом Кавелли. – Она надула губы. – Профессором и музыковедом. Очаровательным стариканом пятидесяти восьми лет. Но вот незадача, братец… он умер. – Голос вдруг сорвался. – И чуть не убил меня! Я еще расскажу. – Это она сказала уже спокойнее. – Но сначала…
Она сделала паузу, чтобы закинуть ногу на ногу. Ее заплетенные в косу волосы лежали на груди, и она машинально погладила их. Потом короткие наманикюренные пальцы указали на меня.
– Братец, что это?
Падальщик – о наслаждение для моих глаз – сконфузился. Он прокашлялся и ответил:
– Лоррейн Белл, моя соседка. Мы вместе снимаем дом, поскольку…
– У тебя кончились деньги, – грустно констатировала девушка. – Ну что ж… – Она огляделась, – неплохо устроился. Думаю, мне тут понравится. Отдай мне лучшую ванную.
Сыщик подавился сэндвичем. Это тоже подняло мне настроение, я от души хлопнула его по спине.
– Какого черта ты приехала? – Нельсон откашлялся. – Зачем ты убила мужа?
– Убила? – У Пэтти округлились глаза. – Не шути так…
Она замолчала, уставившись в пустоту. Ее почти трясло; я это уловила. Черствый Нельсон – вряд ли.
– Что тогда случилось? – раздраженно спросил он.
– Флориан сжег наш дом, – сухо отозвалась сестра. – Прямо после концерта, который дали в Консерватории его студенты. Ну, знаешь, скрипочки, фортепиано…
– Извини, что? Они играли настолько плохо, что свели его с ума?
Сарказм не оценили. Пэтти-Энн глубоко вздохнула и быстро потерла глаза.
– Знаешь, все было так мило… Те юноши и девушки выступили, потом подарили Фло – любимому профессору – деревце в горшочке. Потом мы с солнышком поехали домой, поужинали. Он вроде пошел работать, я – в ванную и подбирать наряд, ведь на следующий день мы собирались в Венскую Оперу на «Фигаро». А потом… потом…
Пэтти помедлила. Вздохнула опять и сцепила руки в замок. Нельсон теперь молчал.
– Я прибежала в гостиную, когда все уже горело, ярче всего – то подаренное деревце… А Фло… он носился и орал, что пламя вечно, вечно, а больше ничего вечного на свете нет! А потом его на моих глазах прибило нашей здоровой люстрой. – Она перевела взгляд с брата на меня. – Я чуть не умерла! Металась, как бешеная мышь, по дому, у нас же везде решетки, но…
Глаза у нее остекленели, потом обратились к лежащей на столе черной папке. Пэтти привезла ее с собой и почти не выпускала с момента, как пересекла порог дома.
– В коридоре первого этажа я увидела силуэт. Все дымилось, плыло перед глазами, но там точно был человек. Не мой муж, не из слуг, они все уже задохнулись, наверное. Он… – Пэтти почесала подбородок, – был странно одет. Такой черный сюртук, чулки, штаны вроде бриджей… Лет пятидесяти, не больше, даже моложе. Я побежала к нему навстречу, зовя на помощь, и он меня ждал. Но едва я приблизилась, пошел дальше. Точнее… полетел над полом, но я даже не испугалась. А возле кабинета Фло… он превратился в дым и скользнул в замочную скважину. Эй, ты не слушаешь?
Увидев, как скептично Нельсон подпер голову рукой, я фыркнула и пнула сыщика в коленку. Он не удостоил меня ни взглядом, ни даже ответным пинком. Пэтти воскликнула: