Кэб тряхнуло, и он обнял меня, притягивая к себе. На некоторое время мы плюнули на разговоры, в том числе о замужестве. Такое нагоняло на меня тоску с самого детства. Ребенком я давно уже не была, но отвращение к матримониальным темам осталось.
– Эй. – Я на секунду отстранила его. – Послушай. Я не из тех жен, кто вечно поит чаем гостей и интересуется только детьми, и…
– …Именно поэтому я однажды женюсь на тебе. Я ведь не интересуюсь ни чаем, ни детьми.
И в глухом лондонском тумане, среди домов-призраков, мы опять рассмеялись.
Рэдкойн-стрит, в тупике которой находилась ночлежка Джека, была настолько узкой и грязной, насколько вообще может быть узкой и грязной лондонская улица. Дома нависали над нами; меж окнами верхних этажей кое-где тянулись веревки с тряпьем, забытым, судя по его виду, еще с прошлого века. Проехать по такой мостовой кэб не мог, и мы пошли пешком.
Последний дом – трехэтажный, серно-кофейного цвета, с раздолбанным крыльцом – тяжело уставился на нас немытыми стеклами. На ступенях курил трубку высокий старик. Заметив нас, он заинтересованно вытянул длинную шею, сразу став похожим на гуся.
– Добрый день. – Нельсон остановился рядом. – Нам нужен Джек, мальчик, который живет здесь.
– Мальчик? – переспросил старик, сплюнув в сторону. – Да, тут бывал мальчик. Такой чернявый, похож на цыгана? Его вроде нет.
– Давно?
– Ну… – Старик снова затянулся. – Раньше он часто приходил послушать, как я на скрипке играю. Монетами баловал, яблоками. Сейчас не приходит, значит, наверное, его нет. Хотя, может, спит, может, с лихорадкой слег, может, помер – дети нынче как мухи мрут.
– А хозяйка? – уточнила я. – Не знает?
– Нет ее. Она наняла комнаты поближе к богачам. Сейчас тут только кухарка.
– Мы все же к нему зайдем.
– Передавайте привет, если не помер, – миролюбиво отозвался старик, чуть двигаясь и давая нам пройти. – А то у нас тут чего только не бывает, знаете ли…
– О чем вы? – Я остановилась возле двери, из которой пахло кислой капустой.
– Ну… вот недавно кто-то ступеньками скрипел. Один раз у меня скрипка сама играла. Слепая Мэг говорила, что в ее комнате сквозняк все время, и ходит кто-то, и плачет, и плачет, и поет – не на нашем каком-то языке. Окна-то у нее заколочены, сам смотрел. Она, правда, помирала, перед смертью чего не померещится…
– Идем. – Нельсон потянул меня за руку. – Спасибо.
Коридор был темный; обои висели клочьями; пол, видимо, неоднократно залитый водой, вздулся. Серела паутина, единственный газовый рожок едва освещал путь. На лестнице было еще темнее, поднимались медленно. Я опасалась, что ступени просто провалятся под ногами, – такими ветхими они были. Дом казался мертвым, таким же мертвым, как тот, где я впервые снова увидела Фелис. Вдруг она любила мертвые дома?
Тишину разбил детский плач, за ним – женская ругань. Мужской храп был последним в этом трио, и я хмыкнула.
– Поэтому я и не спешу замуж.
– Тебе не грозит подобное. – Нельсон в полутьме приобнял меня. – Я не храплю.
Тихо засмеявшись, я ускорила шаг. Лестница наконец уперлась в небольшую дверь.
– Артур говорил, комната под крышей. – Я постучала. – Джек! Джек, это мисс Белл!
Ни звука в ответ. Я снова постучала.
– Джек?
Та же тишина. Нельсон покачал головой.
– Его нет. И… – Он провел пальцами по дверной ручке, – уже давно. По крайней мере, на неделе он не приходил и не уходил. Смотри, сколько пыли.
– Как думаешь, – приложив к двери ухо, я подняла глаза на сыщика, – Джек не может быть замешан в том, что Артур пропал? Вдруг он… шпион Леди?
– Не знаю. – Нельсон вытащил из кармана отмычку. – Но кое-что проверить я хочу.
Он начал ковыряться в замке. Я с тревогой оглянулась, уверенная, что кто-нибудь обязательно застанет нас за этим занятием. Но Герберт справился быстро; уже через полминуты дверь открылась, и мы переступили порог. Я облегченно вздохнула, не почувствовав запаха разложения. После всего, что вообще произошло, я не удивилась бы, застав Джека мертвым. Но комната пустовала: заправленная постель, голый стол, полка над ним. Когда Нельсон распахнул шкаф, внутри не оказалось никакой одежды.
– Бедняга Джек. Мне казалось, Артур неплохо платит, чтобы он мог купить себе что-то, – произнесла я. – И балует иногда. Мы выбирали ему новый плащ, я точно помню!
– Думаю, так и есть. Ну а теперь смотри сюда.
Падальщик указал в угол комнаты. В небольшом кувшине и тазу, служивших, видимо, для умывания, скопилась пыль. Полотенце лежало нетронутым, на грязном полу сейчас отчетливо виднелись только две неровных цепочки следов: наши. Подойдя к постели, Нельсон поднял покрывало. Белья не было, только голый дырявый матрац.
– Думаю, в последний раз он ночевал здесь месяц назад в лучшем случае.
– Но он в Лондоне, мы его видели!
– Значит, он прячется где-то еще.
– От Эгельманна?
– Или от нас и от… Артура?..
– Не двигайтесь! – раздалось со стороны лестницы.
Мы обернулись. На пороге стояли двое с нашивками Уголовного департамента. Сержант и констебль. Они подозрительно смотрели на нас, потом сержант, который был старше и грузнее, опустил оружие.
– Ого. Мистер Нельсон, мисс Белл? Мы думали…
– Что напали на след Артура Сальваторе? – поинтересовался Падальщик.
– Да. – Теперь и констебль опустил пистолет. – Мистер Эгельманн очень зол.
– Восемь облав, – подхватил старший. – А сегодня отправил сюда, когда понял, что этого вашего доктора вроде как не похищали. Другие тоже ищут, как я знаю. А вы ничего…
– Мы не видели ни Артура, ни его помощника. Тоже ищем. Безуспешно.
– Хм. – Сержант повернулся к напарнику. – Покарауль здесь на случай, если мальчик вернется. А вы… – он глянул на нас, – думаю, вам все равно нужно к мистеру Эгельманну. Вы ведь собирались держать полицию в курсе того, что делаете, верно?
Если Нельсон мог стать еще мрачнее и задумчивее, то стал. Он несколько секунд поколебался, кивнул и первым направился прочь.
Вена встретила меня таким же промозглым ветром, каким проводил Лондон, – я ощутил это, едва сойдя с поезда. Вокзал оказался новый; его отстроили после пожара, о котором писали даже в английских газетах. Здание было чисто выбеленное, с резными башенками и покатой черепичной крышей. Большие часы показывали точное время, выше находился синий зодиакальный круг, указывающий положение солнца. Вена любила тайны. Это чувствовалась в каждой детали ее безупречного дамского облика.
В Австрийской Империи, как и почти по всей Европе, не было своих воздушных судов. Английские ходили редко, поэтому, чтобы к сроку осуществить план, мне пришлось сначала лететь до Кале, потом – сесть на поезд. Долгая дорога немного привела меня в чувство: тоскливые мысли – об отце, о явных недомолвках Томаса и о многом другом, – отступили. Я любил путешествия: от них голова будто прояснялась, ум начинал работать свободнее и быстрее. Я мог бесконечно смотреть на проносящиеся за окном виды, в такие минуты не думая и не тревожась ни о чем. Дурное оставалось позади вместе с очередной промелькнувшей станцией или растворялось в стакане чая.
В пути я перевел многие записи из дневника. Несколько дней я уже провел в Лондонской Музыкальной Библиотеке, занятый проверкой хронологии и попытками восстановить промежуточные события. Я находил копии театральных афиш. Ветхие экземпляры газет. Мемуары современников. Никогда еще, казалось, я не видел перед собой так отчетливо чьего-то прошлого; дневник открыл мне дверь во время, когда люди еще не летали и почти не мечтали о полетах. Правда… один мечтал.
Сейчас мой путь лежал в Объединенный Музыкальный Архив. Я не был уверен, что нужные материалы окажутся именно там, но шанс был, особенно зная, сколь трепетно австрийцы хранили всякое напоминание о величии своей музыкальной культуры. На отдельном листе у меня были выписаны имена всех выживших детей. Его детей. Не так много: из восьмерых отца пережили лишь трое.
До Архива я добирался в экипаже, любуясь городом, – стройным, похожим на иллюстрацию к сказке. Ничем, кроме отвратительной погоды, Вена не напоминала Лондон: ни смога, ни мрачных доков вдоль реки, ни грязи на мостовых. Удивительные места. Я хорошо представлял, как тот, чьи записи я переводил, шел по этим улицам.
– Эй! – Я высунулся из окна.
– Да? – С акцентом ответили мне с облучка.
– А где дом Антонио Сальери?
Возница, крепкий лохматый парень лет двадцати, помотал головой.
– Не знаю. Не спрашивали. Может, сгорел, когда французы приходили?[52]
Я снова прислонился к спинке сидения. Чего можно было ожидать? Экипаж проехал еще два квартала и остановился.
– Прибыли, герр.
Расплачиваясь, я взглянул на возницу и без особой надежды поинтересовался:
– У вас до сих пор думают, что Моцарта отравили?
– Моцарта? – Он спрятал деньги и поскреб затылок. – А, музыканта… Кто говорит, а кто нет. Как-то там скверно этот Моцарт умирал. Прощайте, герр.
И, поспешно хлестнув лошадей, он уехал.
Архив неуловимо напоминал усыпальницу: вход даже охраняли каменные львы. Было тихо; каждый шаг отдавался эхом. Округлый холл украшали колонны; в глубине, меж высокими окнами и лестницей, я обнаружил несколько столов, за которыми сидели люди. Большая часть, читая что-то, меня не заметили, но один служащий быстро поднял глаза.
– Добрый день, герр. – Блеснули зеленоватые линзы его очков.
– Здравствуйте.
– Англичанин? – Он удивленно улыбнулся. – Занятно. Чем могу помочь?
– В зависимости от того, за какой отдел вы отвечаете.
– Мы тут все отвечаем за все, герр, – солидно отозвался он. – Нотный, книжный, отдел периодики…
– А генеалогические карты?
Мужчина нахмурил тонкие седые брови и щелчком поправил очки.
– В зависимости от того, кто вас интересует. Самое значительное собрание, конечно же, в Общем архиве. Там есть все знатные роды, у нас же преимущественно…