– И я знала, что ваша Леди – тоже из их породы! – Джил прервала мои мысли. – Только подумай, Соммерс! Эта теория… бред сумасшедшего! Всех богачек стоит пораньше отдавать замуж, чтобы рожали детей и успокаивались!
Я невольно усмехнулся.
– А что делать с такими, как ты?
Джил потрогала чайник и, зашипев, отдернула руку. Понялась на ноги, пошла рыться в столе. Вернувшись, плюхнула на стол вскрытую бумажную упаковку чая, поставила две жестяные кружки и начала бросать прямо в чайник черные листья. Все это время она молчала, наконец ответила:
– У таких, как я, – своя судьба.
– Почему ты здесь, Джил? – спросил я то, что уже спрашивал.
– Я этого хотела, – твердо ответила она. – Больше жизни. Как отец.
– Так ты дочь полицейского? – удивился я. – И как же ты оказалась на вокзале?
Она отвела глаза.
– Как все. Зато теперь здесь. И без всякой школы. Многие так смогли?
Я усмехнулся и покачал головой. В последние годы все больше англичанок шли в Скотланд-Ярд, но попасть сюда им по-прежнему было сложнее, чем мужчинам: если нас нанимали без особых проволочек, то они оканчивали перед этим трехлетнюю школу. А туда могли поступить лишь по рекомендательному письму – от полицейского-мужчины. Этот пережиток прошлого уничтожить никак не удавалось, хотя многие в Парламенте отзывались о нем отрицательно. Обойти его редко удавалось, и едва ли удалось бы Джил без покровительства Эгельманна.
Джил снова подняла взгляд.
– Хочешь мою душещипательную историю – такую, что Диккенсу не снилось?
Тон у нее был сердитый, взгляд колючий, но я неожиданно почувствовал что-то вроде жалости. Наверное, она хотела кому-то рассказать, так почему не мне? Да и время – предрассветный час после бессонной ночи – лучшее для откровенностей.
– Ну давай. – Я взялся за чайник и, осторожно подняв его, начал разливать нам чай.
Мелкая дешевая заварка проливалась через носик; напиток в скудном газовом освещении казался мутным, почти как вода в Темзе. Я сделал глоток. Джил зевнула, прикрывая рот, посмотрела в свою чашку и начала:
– На самом деле все совсем не так трагично. Я была уличной девчонкой, как многие. Воровала, ночевала в подворотнях, ела что придется. Один раз вечером меня поймал на краже констебль. Я испугалась, думала, отдаст в этот… работный дом. – Она скривилась. – Я очень не хотела туда, плакала, в ногах ползала. Он молча поднял за шкирку и куда-то повел. Долго шли, прошли два полицейских участка, а он все не останавливался. Быстро ходил, я еле успевала. Пришли к бедному старому дому с грязным крыльцом, поднялись по лестнице. В комнату. Я еще больше испугалась, подумала, знаешь, что попала к одному из этих, которые… ну понимаешь… любят маленьких. В угол зажалась, ждала, что сейчас подойдет и начнет… а он сел в старое провалившееся кресло и спросил, просто так, спокойно: «Будешь моей дочерью?». Я не сразу, конечно, поверила, боялась долго, так ведь только в книжках бывает… а он добрый. У него одна комнатушка была, так половину для меня отгородил. И всегда для меня еда, даже если для себя нет. И читал мне сказки. Ты знаешь, Дин, мне было уже целых девять лет, а мне раньше никто не читал. Как было хорошо. В школу отдал…
Джил говорила, и сердитое замкнутое лицо смягчалось. Она глотнула чая, собралась с мыслями и продолжила:
– Его ранили, когда мне семнадцать было. Вылечили, но работать он уже не мог. Ужасные боли, приходилось под вечер колоть морфий. Это стоило дорого – купить его, и врачу мы платили, иногда приходилось посылать за ним ночью… – Джил замолчала, вертя в руках кружку. – Неважно тебе знать, как мы мыкались и как я бросила учиться. Пошла на вокзал в забегаловку. Все надеялась, что однажды он подпишет мне рекомендацию в школу, и я стану как он. А он не хотел, боялся, что со мной случится то же, что с ним. Он умер… – Голос Джил дрогнул, зазвенел обидой. – Сослуживцы исполнили его волю, никто не помог мне, не написал чертово письмо. Давали мне деньги, наняли комнату получше нашей старой, оплачивали ее, хотели на курсы машинисток засунуть. Светлое будущее. Без пуль.
– А ты не пыталась обманом попасть в школу?
– Пыталась, зря, меня туда даже пускать перестали. Знаешь… – Она допила чай, – я, наверное, просто невезучая. Такое случается.
– Да брось, вовсе ты не…
– Это ты брось, Соммерс. – Джил рассмеялась. – Есть люди, которым все само идет: деньги, ситуации, знакомства. По мелочи, но идет, а из мелочей складывается успех. Вот… Эгельманн. Посмотри. – На всякий случай она понизила голос. – Солдафон без мозгов. Сирота. Пошел служить не в самые престижные войска. У нас сейчас все хотят летать и плавать ближе к Европе, никто не хочет глотать индийскую пыль. Дослужился до того, что стал сначала комендантом крепости, потом вообще резидентом. Его могли убить, покалечить, взять в плен, он мог просто плюнуть и дезертировать. Или присоединиться к заговорщикам, чтобы урвать куш побольше, как эти ваши Марони. Но все обошло его. Как?
– Не думаю, что повезло, – осторожно возразил я. – Эгельманн упрям.
Джил насмешливо скривила уголок рта.
– С ним служили сколько, ты думаешь? Не одна тысяча человек. Уверена, были терпеливые и храбрые, были те, кому повезло с происхождением, покровителями… Где они?
Я молчал. Я предпочитал не размышлять об удаче: все равно меня она не баловала. Видимо, решив, что мое молчание – знак согласия, Джил напористо продолжила:
– А другим всего надо добиваться самим. За что бы рискованное ни взялись, если есть хотя бы небольшая вероятность попасться, – они попадутся. Как я. Зато если добьюсь успеха… это будет навсегда.
– А чего ты хочешь добиться? – поинтересовался я.
Она опустила подбородок на скрещенные руки.
– Поглядим. Пока хочу, чтобы здесь меня приняли. Знаешь, всегда страшно приходить в новое место. Особенно женщине.
– Справишься. – Я постарался улыбнуться как можно теплее. Честность напарницы удивила меня и заставила посмотреть на нее чуть по-новому, терпимее, теплее.
Джил подняла бесцветные тонкие брови, потом подмигнула.
– А ты, Соммерс? Хочешь пооткровенничать? Кем был, что делал?
Конечно, откровенность в нашем мире – тоже разменная монета: ты мне, я тебе. Но я был к такому не готов; Джил могла исчезнуть в любой момент, и я не хотел, чтобы с собой она унесла что-то из моих тайн.
– Мне нечего рассказать, я работаю здесь почти с окончания приходской школы. Начинал обходчиком, за девять шиллингов в неделю, потом перевелся в Уголовный департамент. Познакомился с Лори, и… все.
Видимо, она поняла. Досадливо прикусила губу, потом, видимо, плюнула и просто поинтересовалась:
– Семья хоть есть?
– Я рос с матерью, потом она умерла. С тех пор один. И мне неплохо.
– Вижу. – Джил повозила зачем-то кружку по столу. В коридоре прогрохотали шаги: еще кто-то вернулся с рейда в Скотланд-Ярд. – Знаешь, Соммерс, а я рада, что в начальники мне достался ты. С тобой просто.
Единственным, что пришло в голову в качестве ответа, было:
– С тобой тоже, Джил. Спасибо.
Рассвет приближался, здание заполнялось людьми: те, кто ночью спал, тоже занимали свои места. Наша безрезультатная вахта кончилась; короткие рапорты были написаны и положены на нужный стол. Мы с Джил, попрощавшись, разошлись по домам.
Из цветущей провинции Блумфилд давно превратился в город-призрак: почти все жители перебрались, кто в Лондон, кто в Статфорд, кто и дальше. Дома обветшали, заколоченные лавки смотрели мерзлыми провалами окон и витрин. Было удушливо тихо.
Я закуталась в шарф и пошла быстрее. Привет, мой город. Остов гимназии, улица, бывшая когда-то променадной, дикий парк с развалинами фонтанов. Все бесцветно мертвое, мертвое настолько, что нечего даже похоронить. Да, мой город, я тебя не жаловала, но ты столько лет был мне домом. Мне и моей лучшей подруге, двум обычным девчонкам.
Нельсон не приближался, но я слышала шаги за спиной: он неотступно шел следом. Я замедлилась, ожидая, что он догонит меня, но он лишь сделал то же самое. Расстояние между нами не сократилось. От этого стало только хуже. Падальщик хотел, чтобы я что-то поняла. Сама. Я нашла силы гордо вздернуть подбородок и вновь пошла быстрее.
Начались Холмы Знаний, – так называли в Блумфилде квартал, где было особенно много книжных лавок. Наш холм и нашу лавку я узнала легко: голубая краска еще не совсем облупилась, витрина уцелела. Рассохшаяся дверь легко открылась, я заглянула внутрь и не увидела ничего, кроме трех сломанных стеллажей. Я отступила и столкнулась с Нельсоном.
– Извини, – буркнула я и отошла в сторону. – Ты уверен, что найдешь здесь что-то?
Он кивнул.
– Как называется это место?
Я пожала плечами. Мы называли лавку Кристофа просто книжной, это значилось и над входом. Подняв голову, я увидела: табличка, украшенная нелепыми гипсовыми цветами, тут. Цветы забавляли нас с Фелис; они не подходили ни серьезному Кристофу, ни его обстоятельному дядюшке.
– Можно одолжить трость?
Я, по-прежнему в каком-то оцепенении, кивнула. Нельсон взял палку, занес…
– Стой!
Что-то жалобно зазвенело, прежде чем разбиться. Мне показалось, это была моя память. Под ноги посыпались осколки лепестков и листьев.
– Что ты делаешь?! – почти взвизгнула я.
Он ударил металлическим набалдашником по гипсовым лилиям. Еще раз. И еще. Вне себя от ярости, я вырвала у Нельсона трость и тоже замахнулась, подумывая повторить удар, только уже с черепом сыщика.
– Нельсон, это наш магазин! Как ты…
Он поднял руку и указал на вывеску.
– Так как, говоришь, он называется?
Я проследила за взглядом сыщика. Под цветами скрывалось слово; теперь я могла легко его прочесть. Бешено заколотившееся сердце ухнуло от горла вниз.
Книжная лавка
«У Моцартов».
Именно так. Буквы серебрились на нотных линейках. В углу была еще крохотная гравировка: