– Что?
Я не понимал. Я был уверен, что моя новость поднимет переполох. Что вот-вот Эгельманн вскочит, снимет со стены оружие, начнет собирать наряд. Что уже к рассвету Джеймса Сальваторе спасут, корабли уничтожат, преступников арестуют. Но человек, от которого все это зависело, не двигался, молчал и казался погруженным в себя. Я не узнавал его. Набравшись храбрости, я почтительно кашлянул снова.
– Мне кажется, нужно действовать незамедлительно.
Глаза блеснули. Усталый человек исчез; вернулся затаившийся тигр.
– Мы действуем.
Я позволил себе возразить, но он не встретил это рыком. Тигр сегодня не хотел крови. Снова он взглянул на меня из-под кустистых бровей, в глубокой задумчивости, будто что-то решая. Наконец кивнул, но скорее сам себе, чем мне.
– Ладно. Я дам вам некоторые распоряжения, касательно завтрашнего дня. На опережение, чтобы вы… хм… подумали.
– Слушаю, сэр.
Эгельманн устало потер лоб, оставив на нем темные следы чернил.
– Итак, Соммерс. Планируется серьезная операция. Думаю, помните, что завтра заседание Кабинета, верно?
Я кивнул. Эгельманн взял карандаш, повертел, постучал грифелем по столешнице. Он по-прежнему что-то прикидывал, и ему трудно было одновременно говорить. Наконец, что-то нервно пробурчав, он залез в свой ящик и уже вскоре расправил на столе большую карту центрального Лондона. Район между набережной и Уайтхолл был расчерчен стрелками. Кое-где стояли жирные точки, в основном, возле здания Кабинета. Я ждал, поглядывая на мелкие квадраты домов и блеклую ленту Темзы.
– Тебя и твою напарницу я отсылаю сюда. – Мозолистый палец очертил участок, примыкающий к блоку правительственных построек. – Контролировать толпу, потому что во время, которое я сообщу тебе дополнительно, людей будут выводить с окружающих улиц. Всех. Район вокруг вот этого места должен быть очищен и перекрыт.
Я не понимал. Район, конечно, слегка подчищали, когда собирались министры, но…
Неожиданно я вспомнил. Разговор после нашего возвращения от Марони. Мечта… у них была мечта.
– Министры будут там, сэр? – глухо спросил я. – И будет ли облава?
Эгельманн скривился, будто мои слова вонзились ему куда-то в висок и вызвали боль. Карандаш сломался в широких пальцах. Шеф отложил его и покачал головой.
– Не совсем так Соммерс.
– А что же тогда…
– Не твое дело! – Он повысил голос, забывая об официальном тоне. – Твоя задача – никого не пускать к зданию со стороны набережной. Других задач у тебя нет. Я позабочусь о том, чтобы ни одного живого человека не было в радиусе трехсот футов. И советую тебе и твоей подружке туда не соваться. И, повторяю, ни слова о том, что ты нашел. Придушу лично. Понял? Пошел. Инструктаж в 7:00.
Эгельманн снова злился – и становился похож на себя. Я быстро покинул кабинет, захлопнул дверь, но что-то заставило меня помедлить в коридоре. Я прислушался. Он кому-то позвонил. В тишине его голос прозвучал необыкновенно отчетливо:
– Манфреди. Ингус. Дрейк. Ко мне.
Ничего не понимая, я спустился на первый этаж. Джил ждала меня.
– Ну что? Почему никто не суетится?
Я вкратце передал часть разговора – ту, за которую меня не обещали придушить. Она нахмурилась, скрестила на груди руки.
– Надеюсь, он знает лучше. Я не хочу упустить эту психопатку.
Она выглядела бледной и усталой. Я тихо предложил:
– Поезжай выспаться, нам нужны ясные головы.
– Брось! – Ее глаза блеснули. – После такого не заснешь. Похоже, нам предстоит большое дело. Не могу дождаться… ни разу не была в заварушке!
Я не разделял этого оживления. Я чувствовал: от «заварушки» пахнет смертью. Она витала уже даже в Скотланд-Ярде, впрочем, здесь запах смерти появился давно, наверное, в день, когда на фонаре нашли того художника. В нашем внутреннем дворе, под носом у часового. Это ведь был вызов, приглашение поиграть или…
– Что с тобой, Дин? Трусишь?
Мыслями я ушел слишком далеко. Джил смотрела с настороженным удивлением.
– Скорее нервничаю. – Я покачал головой. – Забудь.
Вокруг начиналось движение. Люди выходили из кабинетов, возбужденно переговаривались, снова расходились. Им дали какое-то задание, что-то, связанное с завтрашним днем. Трое из технического отдела – толстый Манфреди, долговязая Дрейк и неприметный плешивый Ингус – прошествовали мимо нас. Они несли коробки со штампами полицейского арсенала. Третья категория опасности, высшая – красные печати. Я не успел прочесть ни одной надписи, но Джил уже сообщила:
– Взрывчатка, Соммерс. Не знаю, что они затевают, но будет жарко.
Я промолчал. Она поправила волосы и зевнула:
– Пожалуй, ты прав, нужно выспаться. Несколько часов выкрою, если поеду сейчас…
Джил хмурилась, явно сомневаясь, – наверное, ей все же не хотелось оставлять меня одного. Я поспешно ответил:
– Правильно. Хоть ты будешь что-то соображать. Жду тебя к…
Неожиданно она потупилась и тихо спросила:
– А может, хочешь поехать со мной? Вместе время можно провести лучше.
Я вспомнил, на чем сипаи прервали нас на набережной. Тот поцелуй… Джил ждала, не глядя на меня. Она опустила ресницы и нервно теребила пуговицы наглухо застегнутого мундира. Я заметил, что она снова покраснела.
– Ладно, Соммерс. Я так. До встречи.
Она развернулась и пошла на выход, равнодушная к окрикам и толчкам налетавших на нее, суетившихся полицейских. Джил шла так же гордо и прямо, как девушка-официантка в дыму Первого Воздушного Вокзала. Она не оборачивалась, но я знал: по ее лицу нельзя прочесть ни одной эмоции.
– Джил!
Она взглянула на меня.
– Я… еду с тобой.
Легкая улыбка тронула губы.
– Только не пожалей.
Но я почему-то думал о том, что эта ночь – последняя. Для многих, для нас тоже. Последняя ночь, в которую что-то можно начать заново. И стоило попробовать.
Было около четырех утра, когда я, отдав последние указания, выходил из морга. Я не чувствовал настоящей усталости, только легкое ломящее оцепенение, будто не шел, а плыл подо льдом. Я знал, что сегодня не буду спать и что это к лучшему: пара вырванных рассветных часов не даст никакого отдыха, только хуже скажется на способности думать.
Небо было густо-синим; колючая морось падала на лицо. По брусчатке я обошел складскую пристройку и остановился под фонарем – тем самым, где Альберт Блэйк висел вниз головой, заливая снег кровью. Думал ли я, что так начнутся все мои… беды? Слово не подходило. Просто в тот день вновь пришла в движение какая-то застарелая проржавевшая пружина из накопленных ненависти и любви, и уже она толкнула механизм нескольких душ и сердец. Сейчас этот механизм, втянувший в себя меня, скрипел так, что я почти слышал этот надсадный режущий звук.
Я обернулся на основные корпуса. Скотланд-Ярд готовился к операции так, как на моей памяти не готовился к самым большим облавам. То и дело во дворе появлялись люди, большинство спешило на набережную. Многие были в гражданской одежде; почти никто не брал фонарей.
Тревога снедала меня. Стоило закрыть глаза, и я снова видел лицо Джека… Кристофа. Теперь я не знал, как звать его, как воспринимать. Месяцы под крышей одной лаборатории не прошли для меня просто. Мальчишка, казавшийся таким умным и одновременно непосредственным, по-детски открытым и смешным, на деле был…
Я запнулся.
…Сумасшедшим преступником. По сути, террористом, который знал, что сейчас на Лондонском Мосту спрятаны бомбы. Знал и оставил их лежать, только ради того чтобы мы подчинялись ему. А я ухитрился его полюбить. А завтра… точнее, уже сегодня… что?
Я видел: прежде чем мы уехали, он ненадолго отвел Томаса в сторону. Мальчик говорил, Томас слушал и кивал, иногда устало потирая висок. Потом Эгельманн спорил. Мальчик равнодушно качал головой. Томас ничего не сказал нам, и я знал, что не скажет. Обратно мы ехали в молчании. Ни слова о бомбах. Ни слова о плане.
– Артур!
Начальник Скотланд-Ярда приблизился незаметно. Он высоко поднял воротник и щурился на меня с явным беспокойством.
– Достаточно? – коротко спросил он.
– Ровно.
Эгельманн удовлетворенно потер руки.
– Сейчас прибудет транспорт. Думаю, отрядить нужно будет человек семь, понадобятся эксперты и санитары. Моцарт ждет на месте.
– Мне ехать? – тихо спросил я.
Он покачал головой.
– В конце концов, это даже не ваше ведомство. Главное сделать все без шума, быстро. Они справятся. И… спасибо, что взялись за эту дрянь. Объяснения бы многовато заняли.
Томас выглядел хмурым. Помедлив и снова глянув на меня исподлобья, он добавил:
– Все приказы розданы, до инструктажа ударным группам три часа. Пойдемте выпьем кофе, Артур. Я устал, а вы, наверное, еще и замерзли.
Слова, сказанные нормальным живым голосом, удивили меня. Человек, которого я теперь, как мне казалось, знал достаточно близко, не походил больше на себя. И… это началось с тайного разговора на крыльце графини I. Разговора, после которого Джек еще сильнее побледнел, а Томас всю дорогу сжимал кулаки.
Мы пошли к центральному корпусу. Я хотел спросить об отце, но мешал страх. И я задал совсем другой вопрос:
– Что думаете о дневнике Сальери?
Эгельманн остановился на ступеньках и задумчиво взглянул на меня. Плечи его были ссутулены, руки засунуты глубоко в карманы.
– Жаль его, – наконец отозвался он. – Но черта с два эта история спасет кого-то. Завтра мы увидим вовсе не то, чего этот псих О’Брайн ждет.
Почему-то он не произнес настоящей фамилии Джека и молча распахнул дверь. Заходя в теплое помещение, я обернулся. К моргу подлетала длинная гондола. Свет подвешенного к козырьку фонаря мутно мерцал сквозь жидкий туман.
Действие четвертое. Падает, падает Лондонский Мост
Лондонское утро начинается рано. В 7:00 ночные обходчики Скотланд-Ярда гасят фонари и возвращаются в участки сменяться. Дневные – полицейские званием чуть выше, с жалованием на два шиллинга больше, – занимают их место. Примерно в 7:20 открываются рынки, некоторые лавки и конторы, и уже в 7:35 идут вдоль домов молочники, зеленщики, почтальоны, трубочисты. Лошадиный цокот слышится чаще, чем в сумерках, а если нет тумана, к нему добавляется рокот кораблей. В 8:00 уже другие, междугородние и международные суда начинают прибывать на Первый Воздушный, и площадь заполняется людьми. К 8:30 улицы становятся артериями: по ним в разные концы города мчат кэбы и омнибусы, а гондолы скользят над крышами, напоминая юрких насекомых. К 9:00…