Кивок Ивы. И пара сбивчивых слов:
– Он… рисовать… знак… Вам… Потом… увидеть…
– Понял, понял, отлично, Ива. Мы тебе благодарны, ты даже не представляешь, как мы тебе благодарны. – Он выдохнул, заглядывая ей в глаза, будто сам хотел выудить знание где-то у нее внутри. – Теперь подумай хорошенько, не спеши… Он… этот человек… нарисовал знак, дал тебе бумажку с цветными цифрами… Не буковками, это цифры, но не важно… Он оставил все это и знак тоже, ушел и… Он сказал тебе, что мы когда-то придем сюда? На этот остров? Просто кивни.
Ива медлила, словно не была уверена в том, что минуты назад сама же и утверждала. Но она кивнула.
Адам широко улыбнулся, в который раз сжимая ее плечо.
– Подумай внимательно… Прошу… Он говорил что-то еще? Попросил что-то передать нам на словах? Вспомни, пожалуйста. Он оставил что-то еще, что-то кроме знака, которого уже нет, и цветных цифр, которые невозможно разобрать?
Снова пауза, непродолжительная, но Адаму, в его состоянии, она показалась часом, не меньше. Он убрал руку, осознав, что делает Иве больно. К ним подошла Диана, посмотрела на Иву, не мигая. Адам почувствовал интерес Тамары, в последнее время такой равнодушной ко всему происходящему. Возможно, и Нина в своем номинальном укрытии замерла, задержала дыхание, прислушиваясь к словам Ивы.
– Он… сказать… Плохой прийти… Парень… злоба… Опасно… вам…
Адам переглянулся с Дианой, заметил, как она нахмурилась, и понял, о ком речь.
– Марк? Пришелец говорил о плохом и злом парне?
Ива неуверенно кивнула.
– Он сказал, как его зовут? Не помнишь? Он не говорил это имя – Марк?
Ива медленно пожала плечами.
– Не помнить… плохо…
– Ладно…
Адам суматошно соображал. То, что здесь появится Марк, его не удивило, но ситуацию с появлением отца здесь он прояснил недостаточно.
Сейчас самое важное выяснить, куда им направиться.
Ива вряд ли это знала, и Адам задал последний вопрос скорее по инерции:
– Он сказал, куда нам плыть дальше?
Ива заглянула ему в глаза, медленно повернулась к северу, подняла правую руку, дважды махнула в том направлении.
– Плыть… столько… нам… раньше… Крылья… большой…
Она повернулась к Адаму, который растерялся от неожиданности – она же указала направление. Ива попыталась изобразить улыбку, раскинула руки, как птица, вытянула их, застыла.
– Крылья… большой… жить… плыть… столько… нам… раньше…
Адам мотнул головой.
– Постой. – Он указал в том же направлении, на север: – Туда? Ты уверена?
Адам поколебался, слегка повернулся, указывая на северо-запад, дважды взмахнул рукой, чтобы сомнений не было, куда он показывает.
– Или туда, Ива? Подумай, прошу.
Ива проследила за указанным его рукой направлением, покачала головой, снова повернулась, указала строго на север:
– Там… жить… Крылья… большой…
Адам переглянулся с Дианой. Девушка тихо сказала:
– Северное направление. И там… что-то с Крыльями. Туда нам надо.
Адам обнял возлюбленную, чмокнул ее в щеку. Облегчение и радость, такие неожиданные, были так сильны, что с полминуты он не мог говорить – задыхался от эмоций. Нина, их маленький и странный путеводитель, дала сбой, и он уже думал, что теперь они будут слепы в своем дальнейшем движении вперед, но отец все-таки озаботился: дал указание через эту странную девушку-старушку. Как и в предыдущем случае, в башнях-близнецах, скрепленных переходом на верхних этажах, он не только оставил цифровую шифровку, Знак Давида, но добавил нечто иное. Прошлый раз это была картина: Нина, указывающая направление. Сейчас – слова местной жительницы.
Адам заметил лицо Дианы – она была не так рада.
– Адам, – она говорила чуть слышно, отвернувшись от Ивы. – Откуда уверенность, что она… не ошиблась? Или… просто не направляет нас специально не в ту сторону?
Адам – он еще улыбался – мельком взглянул на Иву, обернулся к Диане. На секунду мелькнуло недовольное выражение у местной на лице, непонятно почему, но он не придал этому значения.
– Зачем ей это? – он говорил так же тихо. – Подумай, она что, и остальное все выдумала? Успокойся.
Адам шагнул к Иве… и, поддавшись импульсу, обнял ее.
– Спасибо, Ива! Ты нас спасла!
Она задрожала в его объятиях и, когда он отступил, как-то странно – тоскливо? – посмотрела на него. Просто смотрела, никак не реагируя. Адам так и не понял, что означает выражение ее лица.
– Теперь побыстрее чиним лодку?
Когда Ива закончила с починкой и возлюбленная с сестрой все уложили, стоя в ожидании погрузки и отправки, Адам заметил, как Ива застыла, о чем-то размышляя, потом, обернувшись, сказала:
– Я знать… задержать… плохой… Лодку… уметь… не пускать…
Адам не поверил услышанному, глянул на Диану, шагнул к Иве, присев на корточки – их лица оказались на одном уровне.
– Не понял… Ты знаешь, как задержать Марка? Плохого, который скоро придет за нами?
Ива кивнула.
Отец улыбался. Мягкая, убаюкивающая улыбка родного человека. Надежный, как стена, которую не пробить никаким из ныне существующих предметов, – вот каким иногда казался Стефану отец.
Мать – та была мягким облаком, укутывающим от холода, запрещающим голоду приблизиться так, чтобы сделать внутри, в животе Стефана, больно. Да, мать иногда отгоняла прочь Марка, эту ходячую боль во плоти, она прятала своего второго сына, но не могла быть надежной защитой, как отец. Лишь отцу это под силу.
Стефан лежал боком в плывущей лодке, прижимаясь спиной к борту, повернув голову и глядя в высокое небо, но не осознавал этого, хотя глаза его были открыты. В теперешней его реальности он «находился» в Башне, дома, и рядом не было чужих женщин, Марка и Бориса, рядом находился отец – его защита в этом мире. Они разговаривали, не так, как обычные люди, но это можно было назвать разговором, и Стефан это так любил. Эти разговоры были неотъемлемо связаны с отцом, с его любовью, с его защитой.
Лишь он один понимал Стефана.
Стефан видел сразу многое. И он по-прежнему не понимал, что происходило сейчас, что происходило на самом деле, что произошло в прошлом. Что еще произойдет, и что лишь один из многочисленных вариантов того, что еще должно произойти. Реальности перемежались и были равноценными, как и их время, и для Стефана не существовало разницы, что было, есть, что будет, а что лишь может быть, но все же не произойдет.
Сейчас его внимание привлек – отодвинул все иное в сторону, мягко, незаметно, но непреклонно – один эпизод из прошлого, хотя для Стефана это не было прошлое, это было здесь и сейчас, и Стефан, наблюдая отца, общаясь с ним, был счастлив: отец жив, улыбается, говорит с ним, со своим сыном, а что может быть лучше этого? Лучшего не существует. Нет Марка, который делает Стефану больно, издевается над ним, нет неудобной лодки, где Стефана укачивает, нет страха за брата и сестер, ибо сейчас они где-то в Башне, играют, кушают или спят, они под защитой родного дома.
И все же, хотя отец улыбается, какая-то темная тучка на небосклоне есть. Он хмурится, вместе с улыбкой существует и эта складочка между его бровей, признак беспокойства, за Стефана, за его брата и сестер или за маму. Отец что-то требует от него, не просто общается, кажется, он на чем-то настаивает, впервые неумолим в своем стремлении к тому, чтобы Стефан сделал так, как он хочет.
– Когда ты будешь с ним в лодке, ты необязательно должен говорить ему правду, понимаешь? – Отец напряжен: не уверен, что ему под силу объяснить Стефану то, что он пытается. – Ты можешь… обмануть его, Стефан, слышишь меня? Обмануть! Это как… например, сам Марк говорит, что не обижал тебя, но на самом деле обидел. Он говорит неправду, обманывает. Понимаешь меня, сын?
Отец перестает улыбаться, делает шаг к нему, присаживается на корточки.
– Тебе надо обмануть его, сказать не то, что есть на самом деле. Ради брата и сестер, понимаешь? Обмануть Марка в этом случае – хорошо, это не обман, совсем. Адам и девочки будут зависеть от тебя, Стефан, и ты должен им помочь, должен, мой мальчик. Ты меня понимаешь?
Теперь их лица так близко друг от друга, и Стефану это нравится. Нравится ли это отцу? Почему-то он больше не улыбается. И он давит на Стефана, как никогда ранее не давил, давит все сильнее.
– Стефан? Скажи, ты понял меня? Вернее… Прости, сын, ничего не говори, просто моргни, если понял меня. Хорошо? Закрой глаза, если понял. И снова открой. Давай попробуем… Понял, что я тебе сказал?
Стефан улыбается, но глаза не закрывает. Одновременно с отцом, сидящим перед ним на корточках со своей складочкой между бровей, Стефан видит много чего, видит и Марка с Борисом в лодке, с ними какая-то девушка, худая и невысокая, она напряжена, она не хочет быть с ними в лодке, но ей приходится, она вынуждена, и вынудил ее к этому Марк. Борису она начинает нравиться, все больше и больше, это как то, что было между Адамом и Дианой, когда они подрастали, как происходит сейчас между Тамарой и…
– Стефан, ты меня понимаешь?
Что-то вырывает его из созерцания того, как девушка в лодке, которую зовут Белка, обращает на себя внимание Бориса.
– Стефи, мать твою, дебил ты чертов…
И перед Стефаном не только отец, который хоть и не улыбается, еще и давит в придачу, но все же любит его, своего сына Стефана, перед ним еще и Марк, нависает – злобное лицо, прищуренные глаза, влажные губы, какое-то нетерпеливое неистовство – и заглядывает ему в глаза, заслоняя небо и облака, высокие и кудрявые, как те смешные животные в книжках для детей.
Перед Стефаном два человека, оба реальные, оба требуют, и Стефану не понять, кто из них находится перед ним сейчас, а кто лишь будет сидеть или нависать над ним, или же – если повернуть это иначе – Стефану не понять, кто из них находится перед ним сейчас, а кто уже сидел или нависал над ним когда-то в прошлом.
– Стефан? – И горько, с разочарованием: – Стефан, Стефан, Господи… Ладно, прости меня, мой малыш, прости.
– Стефи, да посмотри на меня, мудак. Загляни в глаза, дебил. – Вздох разочарования и злости, которая выдыхается, как ветер, которому больше нечего разрушать. – Хватит парить в своих дебильных мирах, ты слышишь меня?