Шансов не было. Но они появились – лишь благодаря его отчаянию. Оно выхлестнулось изнутри, когда он, отлежавшись и порыдав, не слушая Иву, находившуюся где-то сверху, затем ушедшую, вскочил и попытался не дышать хотя бы пару минут, бросился к тупику, вырывая ветви, какие было возможно. Бросок отчаяния. На одном только горячем, всепоглощающем отчаянии.
Конечно, ему пришлось отступить спустя минуты полторы, когда он непроизвольно глотнул воздуха, без которого горячие щипцы уже рвали грудь и горло. Он глотнул воздуха, с опозданием отступая, и его вывернуло, он отползал, захлебываясь слюной и оставшейся в желудке желчью, отползал, позорно отступая. Это был конец. Он знал, что тупик не только впереди и позади, тупик – со всеми его попытками без помощи извне.
И вдруг некий проблеск появился. Если задерживать дыхание, подбегать, доставая из зазора хотя бы одну ветвь, и тут же отступать? И так делать, пока хватит сил? По чуть-чуть, мизерно продвигаясь вперед, но все же продвигаясь? Он хотел бы уложиться в какой-нибудь час или два, но сейчас он тоже может получить свободу, только путь к ней окажется растянут во времени, займет больше усилий.
И Адам попробовал. В реальности все оказалось не так просто. Каждую вторую попытку он не успевал вытащить хоть что-то, задерживался, приходилось дышать, и, отступая, он погружался в болезненную рвоту, с пустым желудком боль лишь усиливалась, и ему казалось, что он скоро начнет выплевывать внутренние органы. Можно было привыкнуть к боли в изрезанных руках, к режущему жжению легких, не получавших воздуха, но нереально было привыкнуть к вони, вынуждавшей рвать без рвоты, к вони, которая напоминала нечто живое, бьющее тебя по твоим внутренностям.
Адам не просто вымотался, он подошел к собственному пределу, после которого можно было лишь остановиться. Запах мог убить его, он был на грани, но какое-то время из остервенелого упрямства Адам еще вставал, глотал воздух, бежал к затору, хватал и тянул на себя какую-то ветвь, иногда вытягивал, иногда нет и тут же отступал, чтобы вновь зайтись в рвоте, кашле, в стонах от разрывающей горячей боли внутри. Иногда, если он «не жадничал», получалось отступить без спазмов и рвоты, но редко. Интуитивно он понял, что эти механические действия надо сочетать с тем, чтобы отстраниться, хоть до какой-то степени отключить мозг от того, что он делал. Отчасти ему это удалось, и ходок десять он одолел, когда тело уже ничего не могло, взывая к пощаде.
Сначала Адам «прикрывался» от реальности Дианой, сестрами, но эта защита быстро разрушилась. И он «погрузился» в обрывочные воспоминания из детства: вид из Башни на заходящее солнце, счастливое лицо Стефана, родное, но несколько озабоченное лицо отца, вспомнил, как отец что-нибудь рассказывал ему, что может оказаться полезным в будущем, когда дети останутся одни, без родителей.
Когда Адам упал посредине своей темницы, подальше от вони, упал, даже не осознавая этого, мозг все еще «закрывался» от происходящего, работая на затихающих оборотах, на грани потери сознания. Адам «видел» перед собой цветные цифры, и параллельно в темнеющем сознании шуршал голос отца, рассказывая о некой простенькой игре в Мире До Воды, где скрытые слова угадывали, называя самые распространенные буквы.
«О» и «А».
Адам «видел», что в цветных надписях, оставшихся неприступными, часто встречалась белая тройка. И красная единица. Именно она была самой частой в самых первых двух надписях, доставшихся лично от отца. Как и красная тройка. Потом, в дальнейших надписях, самой частой была белая тройка. Во второй надписи белых троек было уже пять, потом – четыре.
Белая тройка – буква «О»!
Красная единица стояла чаще, чем красная тройка. Была еще зеленая единица, единственная в первых надписях и частая в дальнейших, но Адам вспомнил, что несколько раз зеленая единица стоит рядом с белой тройкой, значит, зеленая единица – согласная буква, раз белая тройка – гласная. Скорее всего.
Буква А – красная единица, хотя был шанс, что это красная тройка, но нет, вряд ли. Красная тройка это «И» или «Е», что-то из двух, если исходить из частоты употребления гласных в языке. Зеленая единица – что это? Буква «Н»? «С»? «Р»? Или «В»?
В своем теперешнем состоянии Адам воспринял эти цветные цифры как детали конструктора, сваленные в кучу, но, начав доставать первые циферки, уменьшая количество, он «увидел», как можно распределить остальное, хотя бы поделить на гласные и вероятные согласные буквы. На фоне происходящего он чувствовал ликование, притупленное, будто испытываемое другим человеком, но заметное: казалось, с ним поделились этим, как можно поделиться осязаемой физической вещью. Еще было удивление – он удивлялся, как не додумался до такого простого факта раньше, лишь теперь, когда вспомнил рассказы отца о некой игре в Мире До Воды.
Руки перебирали цветные цифры с легкостью, с удовольствием, уголки циферок «покалывали» пальцы с приятной щекоткой, с нежностью. Податливые, они готовы были разложиться в слова, понятные Адаму, даже будь его состояние иным, обычным. Его сознание затухало, и чем ближе к полной темноте, к полному погружению, тем легче они раскладывались, становились податливее. Адам улыбался. Еще чуть-чуть, и он узнает, что ему хотел сказать отец. Еще с полдесятка циферок…
И он узнал – увидел сложенные слова. Его удивление было легким и приятным. Кажется, теперь он знал все… Еще он увидел лицо Стефана. Рядом был его брат, и он улыбался. Довольный, что Адам наконец-то смог прочесть оставленное отцом? Или Стефан, его милый добрый Стефан сам имел к этим надписям какое-то отношение?
В этот момент его сознание ухнуло в блаженную темноту.
Чтобы вновь всплыть на поверхность – сколько же времени минуло? – когда где-то на острове раздались выстрелы. Приглушенные хлопки, породившие движение в чреве этого странного сооружения Природы.
24Угроза
Куницу тоже подкосил вопль Бориса.
Марк понял это, когда, превозмогая боль, сжимая уши ладонями – ружье он прижимал правым локтем к корпусу, – он заковылял назад, к пригорку, в направлении, где скрылась эта сучка, которая опомнилась быстрее основного конкурента, и увидел, что у него еще остаются шансы достать ее, вернуть лодку.
Как он не подумал об этом сразу? Это был всего лишь рефлекс: остановить Бориса, пока еще можно. Марк недооценил родного братца, для которого с его самого рождения был иконой, Богом, создателем Неба и Воды. Братец кинул его, ради женщины кинул и свою прежнюю жизнь, и, хотя Марк знал, что позже, когда получит назад Диану и сестер Адама, он найдет Бориса, где бы тот ни был, и уничтожит его, причем та прыткая тварь со сладким местечком между ног ничем ему не поможет, он по-прежнему не верил в случившееся, вернее, не смирился с этим. Позже он все восстановит, но прежнего уже не будет – самый верный слуга предал его.
Марк чувствовал на левой стороне лица кровь. Борис, мерзкая гадина, не только сбежал, еще и атаковал Марка своим главным оружием: убийственным воплем. Марк мог бы догадаться, что сейчас произойдет, когда Борис перестал грести и закрыл голову Белки ладонями. Ему еще повезло. Марк мог оглохнуть, но пространство было открытым, и расстояние хоть в какой-то степени помогло ему, хотя возникло ощущение, что одно ухо Борис ему повредил, и кто знает, сможет ли он теперь нормально слышать.
Когда Марк достиг верхней точки пригорка, его отчаяние, что Куница уже в лодке и гребет прочь, недоступная для выстрела, достигло предела, но, к счастью, все было поправимо. Он не знал, как быстро Куница поняла, что происходит, и помчалась назад, свободная от сестры-заложницы, вынуждавшей ее ранее подчиняться врагу. Она была гораздо дальше от Бориса, когда звук настиг и ее: пригорок, наверное, ослабил эту волну, но ее наверняка подкосило. И против нее сыграли колья под водой, ей пришлось тащить лодку по берегу, но, шокированная звуковой волной, она потеряла время, упала. В противном случае она отплыла бы гораздо дальше от берега.
Это подтверждал и вид местной женщины. Как в прострации, Ива медленно озиралась по сторонам, одной рукой массировала ухо, вяло, как после внезапного пробуждения, и по ее движениям, по выражению ее лица – хватило даже беглого взгляда – Марк понял, что она еще не очухалась после вопля Бориса. Марку было не до нее. Никчемная и безобидная, она была забыта.
Куница заметила Марка, ускорила и без того быстрые, неуловимые движения. Гребла она великолепно, куда там до нее Марку с его силой. Она отплыла, но была в досягаемости его выстрелов. Марк перестал держаться за уши, перехватил ружье, ускорил бег, хотя при этом старался соблюдать осторожность. Она не обладает талантами Бориса, но у нее арбалет. И сам Марк может на этой поверхности поскользнуться так, что потеряет драгоценное время. Она следила за ним, несмотря на собственную спешку, не уходила в сторону от берега, спешила вдоль него, и он понял, что дальше там изгиб, лодка вот-вот скроется за поворотом.
Марк побежал не по прямой к берегу, где ветви были навалены беспорядочно в отличие от более-менее утоптанных частей в стороне от воды. Лучше крюк, но не по такому хламу, который и дорогой назвать нельзя. Марк бежал параллельно идущей лодке, на какой-то момент потерял ее из виду, но выскочил гораздо ближе к Кунице. И тут же, на бегу, выстрелил в нее. Марк не собирался ее убивать, для этого нужно было прицелиться, и он не хотел снова продырявить лодку, но рассчитывал ее шокировать, чтобы она прекратила греблю.
Так и вышло. Куница бросила весла, схватила арбалет, даже вскинула его, но стрелять не стала – далеко. Марк видел ее движения и мог просто лечь на землю. Она снова погребла, он рванул к берегу, застыл и прицелился.
– Назад, сучка! Ты проиграла! Назад, и я оставлю тебя в живых!
Она схватила арбалет, не переставая грести одной рукой, и на этот раз выстрелила. Марк повалился на землю, ощутив холодный порыв воздуха от просвистевшей стрелы. Не вставая, он замер, прицелился, выстрелил.