О зубах
У мамы в жизни случились две большие любви. Первой любовью был мой фантастический старик, второй любовью – стоматология. Даже и сейчас у нее горят глаза, когда она рассказывает про мосты и про пародонтоз. Она читает про сканеры, которые выявляют кариес, про термометры для измерения температуры десен, радуется этому и печалится.
- Наука столь сильно идет вперед, а я старая и уже не могу во всем этом участвовать, - говорит она и поглядывает на компьютер.
В те времена, когда папа сражался за ее гордое сердце, она сама проходила практику в гданьской стоматологической поликлинике на улице Дембовей. Мама охотно говорит, что в давние времена взрослая жизнь начиналась раньше: аттестат зрелости получила в семнадцать, потом четыре года учебы и, пожалуйста, паши до старости.
Только у вас, у твоего поколения, имеется молодость, слышу я от нее.
Здание поликлиники походило на бункер, ожидающий милости налета. Пациенты коптили свои "альбатросы", по углам забитой народом приемной стояли плевательницы, пахло камфенолом.
Запах камфенола, по мнению мамы, походил на итальянскую косметику с ноткой моющего средства. Именно так пахла современность.
Сам же кабинет был, собственно говоря, прогрессивным. У них была бормашина с трансмиссией Дорио, обшитое брезентом кресло и лампа, под которой мама потела что твоя крыса возле коксовой печи.
Пациенты маму любили, потому что она вырывала именно нужный зуб. А не о всех дантистах можно было это сказать.
В те времена не каждый слышал про пасты "Польфи", народ драил зубы древесным углем, да и то, если шли под венец, в церковь или в какое-нибудь учреждение. От коллективной пасти общества несло табаком и гнилью.
Мама вспоминает об одном чиновнике среднего звена, который забежал в кабинет, перепуганный тем, что вот и пробил его последний час. Дело в том, что он проглотил коронку. А несчастье случилось, когда он яростно рубал бутерброд с вареной колбасой.
От мамы же услышал обещание долгой жизни. Ну, самое большее, унитаз расколется.
- Врач обязан нести облегчение в боли и утешение, - говорит мама.
Один старик приходил регулярно через день и проклинал свою искусственную челюсть. Та плохо лежала, как он утверждал. Верхнюю он надевал на нижнюю и наоборот, чего никак не мог объяснить. Как мне кажется, он нуждался в минимальном внимании, больше ни в чем.
Я знаю эту и другие истории, мать рассказывала их по кругу, не говоря, однако, про папу.
Тайна моего имени, не говоря уже про фамилию, остается втуне.
Из всех этих рассказов лучше всего помню про ногу. В приемной появился пациент, один из тех, которые моются только перед большими государственными праздниками. Боль отбирала у него всяческий ум. Мужик отказался от анестезии, потому что та действовала слабо, говоря по правде, лишь добавляла страданий.
Нужно было удалить нижнюю пятерку. Мама элегантно отделила мягкие ткани, взяла клещи и расшатала зуб. Пятерка раскололась, что временами случается. Зуб треснул бесшумно, словно высушенный солнцем комок грязи.
Зато у пациента отвалилась нога. Именно так и было.
Мужик пискнул, а его конечность выстрелила под самый потолок и глухо свалилась на пол. У мамы же отняло речь. Мужик осел в кресле, рот его был забит окровавленной ватой.
Пользуясь те, что пациент потерял сознание, мама удалила корень, выскребла грануляцию из лунки и зашила рану, после чего обильно залила физиологическим раствором. Она даже успела смонтировать протез до того, как мужчина пришел в себя.
Когда все это закончилось, тот расцеловал мамины руки, предложил лукошко яиц, цыпленка и масло. Он ничего не говорил про треснувший зуб, про ногу вообще ничего не помнил, и вообще ужасно был рад.
- Потому-то стоматология – это самая лучшая в мире профессия. – Эту мамину мудрость я заучил на память. – Хирург оперирует и оставляет пациента под наркозом. Про гинекологов вообще лучше и не говорить. Зато к стоматологу люди приходят с болью, а уходят почти что без боли. В течение всей жизни я получала нечто чудесное – людскую благодарность.
Про "Фернандо"
Свой ресторан я желал иметь, сколько себя помню.
Другие ребята мечтали о машинах, о женщинах, желали устроиться за границей – у меня же в мечтах был только ресторан. Заведение в Гдыне. Ведь мое место находится именно здесь и никакого другого мне не нужно, хотя мира я повидал – мать брала меня с собой в Египет, в Чехию и Венгрию. Олаф, в свою очередь, мечтает про британский танковый музей, я же убалтываю его посетить "Волчье Логово"[28], и, похоже, на этом мы и остановимся.
В школе, когда я прятался на кухне, то представлял себе, как я готовлю зразы, тефтели, фрикадельки и, благодаря ним, завоевываю хорошее отношение со стороны своих преследователей. Сегодня мне хватает "Фернандо" и семьи, и я не позволю, чтобы кто-нибудь обидел их.
Я пахал помощником в пиццерии в Руме, возвращался ночной городской электричкой и шел пешком на Витомино. После того в пекарне лепил булки до утра, а еще делал эти долбанные гамбургеры в сквере Костюшко для девиц с наклеенными длинными ногтями, трайбалистов и туристов. У меня болела спина, икры, я не мог толком посрать, напиться или перекурить, но в вертикальном положении, помимо любви к жене и остатков воспитания, меня удерживала только эта надежда: открою собственный кабак с мясом.
И вот, пожалуйста, он и есть.
Только достался он нелегко.
Поначалу я надумал себе, что буду экономить, и действительно, я отказывал себе во всем, кроме блоков "честерфилда". К сожалению, запустить кабак стоит где-то с четверть лимона, я собирал сотню за сотней, хотя с таким же успехом мог вычерпывать Балтийское море ведром.
Но кое-чего собрал, родители Клары доложили свое, равно как и мама. Мне стыдно за то, что без их денег сам я никак не справлялся.
Место для ресторана мы искали почти что год.
В Гдыне не хватает заведений питания, все они были либо слишком дорогими, либо слишком далекими, не соответствовали стандартам санэпидстанции или же лимитам потребления энергии. Наконец-то нашлось, маленькое, но как раз такое, о каком мы мечтали.
Клара навешала лапши на уши владельцу здания, получила концессию на продажу спиртного и приемку по охране труда, помимо того, до настоящего времени занимается налоговыми проблемами – спасибо, дорогая, ты – самая лучшая.
Я же выискал холодильники, фритюрницу, мясорубки, достал вытяжки и конвекционную печь Rationalа по не слишком высокой цене. Выровнял полы по уровню, поштукатурил, поменял окна - короче, сделал все, кроме электрики.
"Фернандо" – оазис наших трудов и счастья, размещается в центре города, на улице Швентояньской, в прекрасном месте, в сотне метрах от кинотеатра "Варшава". Рядом с ним еще ирландский паб, а за ним магазин со всякой смешной мурой.
В зале семь столиков. Интерьер мы выполнили в черной и белой красках, под мудрым надзором Клары, и спасли стенку из красного, живого кирпича, на ней висит громадная бычья башка, а еще подсвеченная стрелка, указывающая на бар.
И это прекраснейший момент дня: я вхожу в "Фернандо", направляюсь в служебные помещения, где лежат сетки лимонов, паприки и огурцов в огромных пластмассовых контейнерах, горы яиц, цилиндры с чесночным и кетчупом, а Куба[29] как раз что-то вынимает из холодильника.
Куба огромный и рыжий, как спичка, курит он еще больше, чем я, что является одним из множества достоинств этого мужика. С ним никогда нет проблем, он делает свое, не жалуется, не выступает и постоянно только ухаживает за официантками. А в данной работе кто-то это делать обязан.
Ожидают кухня и гриль, огромные корзины для мусора с крышками разного цвета каждая. Под потолком проходят трубы отопления. На стене висят половники и лопатка для пиццы, которой мы совершенно не пользуемся; над мойкой полно стальных полок и коробки, наполненные вилками, чуть подальше ожидает холодильный шкаф, настолько большой, что в нем мог бы поместиться человек.
Захожу на склад – я не был бы собой, если бы поступил иначе – а там, в свою очередь, высятся картофель в больших мешках, картонные ящики с соками, стоят ящики с пивом и водой.
На кухне у меня имеются свои ножи, прикрепленные к магниту над столешницей, никто, кроме меня, не имеет права их трогать. Короткий - для нарезки фруктов. Японский универсальный нож шеф-повара с деревянной рукояткой. Нож с длинным и узким лезвием, который замечательно пролетает вдоль сухожилий и пленок; искривленный – для устриц, нож для нарезания филе, а еще, с легким закруглением на конце – для сыров – которым я не пользуюсь.
Забираю талончики, готовлю заказы; уже три полностью занятых столика дают нам денежку. Клара, Куба и остальные знают, что мне нельзя мешать; когда одна официантка стала мне морочить голову, я бросил в нее антрекотом, и больше она у нас уже не работает.
Я страшно мечтал об этом – ну вот оно и есть. Выхожу на перекур, дымлю на дворике возле нашей громадной мусорки и вспоминаю того типа, у которого по ночам жарил гамбургеры. Мы его звали Бульдогом, когда тот не слышал, поскольку был он пожеванным жизнью и уродливым, так вот, Бульдог посоветовал мне, чтобы я в жизни не открывал своего ресторана. Я спросил у него: почему, раз у него самого четыре, опять же лавки над морем, но все-таки. А он ответил, что это бизнес для людей после пятидесяти. Нельзя тебе иметь кабак, услышал я, иначе потеряешь семью.
Хотелось бы мне, чтобы он пришел сюда и посмотрел, как у нас идут дела, тогда, возможно, о и извинился бы за свои глупости.
О сигаретах
С мамой мы притворяемся, будто бы не курим. И в лжи этой кроется огромная близость.
Сам я перерабатываю до двух пачек "честерфилдов" в день и останавливаться не собираюсь. Сигарета ассоциируется у меня со свободой еще и потому, что никто ее не любит. Наносит вред, вкус ужасный. Нет, она красива, потому что бессмысленна, словно те фрезии.