Клару следует послушаться. Мы уже лежим, она кладет мне ладонь на живот, потом ниже.
- Не сердись, мой барсук.
Она повторяет просьбу, поэтому я вкратце повторяю то, что мне уже известно: встреча в "Стильной", расставание и возвращение, их выпивки и трахи, выпадающие зубы и блестящий топор. Заканчиваю я приходом дедушки к святому Роху, чего Клара уже не слышит, потому что спит.
Я же, лежа на спине, спать не могу, переворачиваюсь на бок и вжимаюсь в тело жены, жесткое от всех тех занятий спортом, и одновременно дружественное, только этого не хватает, чтобы заснул и я. Мысли толкутся в голове, словно вторсырье, сбрасываемое на Пагеде.
Поднимаюсь тихо-тихо; Клара чего-то бормочет сквозь сон, с ней частенько такое случается, но она потом клянется, что такого не помнит. Закрываю двери: и от спальни, и от кухни, пью кларин лимонад, чтобы пополнить содержание воды в своем организме, зкуриваю сигарету и возвращаюсь к тексту.
Все это дерьмо влезло мне на шею, так что мне следует его сбросить.
О шоколадных конфетах
Мать проглотила неверность папы и боролась с собственной. И тогда она надумала сообщить Вацеку правду: эй, сокровище, я сплю с женатым русским.
И действительно, сложно найти подходящий момент для таких слов.
Тем временем Яцек клялся, что его отец поможет им добыть жилище, и вообще заговаривал о детях. Мама садилась с ним в кафе, собирала всю свою смелость, чтобы под конец не говорить ему ничего, совершенно как старик о своей жене. Вацек представлялся ей слишком уж добрым и ласковым, словно щенок, который еще не знает лозины.
Зато с отцом она жила на всю катушку. Шатались по кабакам, но и по театрам. Старик ежедневно предлагал ей новые развлечения и пропитывал любовью. Знаю я такую методу. Клара может подтвердить, что та действует.
Именно он достал билеты на "Преступление и наказание" в Театр "Побережье" с Эдмундом Феттингом. Был когда-то такой актер[31]…
У его Раскольникова было лицо страдающего ангела, он очень красиво бегал с топором. После спектакля старик выпалил, что у них, у русских, самая замечательная культура во всем мире. Мама напомнила ему, что в данном спектакле играли совсем даже не русские.
Похоже, что мои родители слишком много болтали. Прекрасно это понимаю.
Сам я женат уже приличное время, всю свою взрослую жизнь провел с Кларой и знаю, что большую часть жизни мы тратим на разговоры. Но мама разрабатывала тему и расспрашивала папу, а был ли прав Достоевский, будто бы каждый может убить человека. Наверняка же – нет.
- Конечно же может, даже ты, - ответил мой отец и поглядел на нее теми глазами, которые видели кучи трупов в Ленинграде.
Мама повторят его слова с непонятным мне ужасом.
И сейчас она произносит их и улетает на террасу.
Катастрофа случилась лишь на представлении кукольного театра "Диваделко"[32]. Похоже, то были какие-то чехословаки. Мама рассказывает про двух деревянных человечков, которые вытворяли различные странности: гонялись за псом, падали в колодец, один даже катался на самокате, а их повелитель проживал в темноте над ними. Марионетки очаровали маму, и все прошло бы просто замечательно, если бы в дверях она не столкнулась с Вацеком.
Мама же шла со стариком под руку.
А Вацек тащил коробку с шоколадными конфетами из Влоцлавека.
Впоследствии выявилось, что он поехал с этими конфетами на Пагед, а дурная бабка проболталась, что дочка отправилась на это вот "Диваделко", так что несчастье было готово.
Вацек выбросил конфеты в снег, сам же съежился и развернулся на месте. Мама внезапно почувствовала себя грязной. В сердце у нее появился провал, а жилы были забиты шламом.
Мой неоценимый старик заявил, что и хорошо вышло, проблема решилась, и с головы долой.
А вот и нет. А дома ожидал дед со скандалом.
В отличие от соседей, он бесился тихо. Цедил оскорбления и скрежетал зубами. А такие люди – хуже всех.
Сосед с кроликами регулярно получал половником по башке за вонь в квартире. У него росли шишки, потому он не желал снимать шляпу в костёле. Иногда весь Пагед сотрясался от звука разбиваемых тарелок, вопили битые короеды, и один только дед урчал с ненавистью себе под нос.
Теперь же было иначе. Дед был в ярости.
Мама неохотно повторяет содержание тех рычаний, эти слова и сейчас делают ей больно.
Она узнала, что он неправильно ее воспитал. Не курвой. У тех и то больше чести, потому что не ходят с убийцами. Мама скомпрометировала семью Крефтов и разрушила себе жизнь. Работу, в самом лучшем случае, ей доверят с ведром и тряпкой или в раздевалке. А они, ее родители, отказывали себе во всем, чтобы она получила образование. Русский в конце концов уйдет, а мама останется здесь. И никакой приличный парень не пожелает ее. Никто и нигде ее не полюбит.
Дед так визжал, что у него начался приступ кашля. Бабуля принесла ему воды с сахаром. Заплаканная мама спряталась за одеялом.
- Мне хотелось уйти. Хлопнуть дверью и уже никогда не вернуться. Только я не могла, - говорит она.
А на следующий день дедушка принес с работы тиски и наострил топор.
О любви к ближнему
Тот сосед с кроликами уже не кланялся дедушке с бабушкой и прикусывал нижнюю губу, увидав маму, благодаря чему, он страшно походил на одного из своих животных.
Он много болтал с другими соседями и пробовал не глядеть в ее сторону, когда та пилила к припаркованной Платоном "варшаве".
Только раз как-то спросил, раз она раздвигает ноги налево и направо, то, может, и он пристроится.
Дедушка воевал с часами в одиночестве. Взбирался на небольшой стол, поворачивал стрелки, осторожно поднимал гирьки, потом садился на столике и пялился в циферблат, ожидая звука ударов и визга жестяных кукушек. К часовщику на улицу Портовую уже не пошел. Заявил, что то ведь пожилой человек, стыдно ему морочить голову.
С дедушкой уже не разговаривал некто Рацлавский, который сидел в газетной будке на нашем жилмассиве. Дедушка уже много лет забегал к нему за "Балтийским Ежедневником" и чтобы просто поболтать. Перед Рождеством тот Рацлавский совершенно взбесился: газету бросал, не говоря ни слова, а от мамы вообще не принял купоны "Янтаря". В других киосках тоже их принимают, сказал.
Пан Леон из овощного посчитал, будто бы мама не заслужила морковку, а придурок из продовольственного брал у нее бабки двумя пальцами, словно бы ее злотые воняли.
Доброе имя мы создаем годами, говорил дед, а теряем в один миг.
Хуже всего было в костёле. Я расспрашивал маму, почему она не могла все это извинить. Она же твердит, что издала всего лишь один крик свободы, а на остальные у нее просто не было сил.
К мессе они приходили почти с опозданием. Дедушка пялился исключительно в алтарь, первым опускался на колени и последним поднимался. Никто не приветствовал ни его, ни его семью. Как-то раз во время принятия причастия кто-то прошипел матери на ухо:
- А вот ты не пойдешь. Что, стыдоба?
Мама подчеркивает, какое это счастье, что сегодня любая девушка может ходить с немцем или украинцем, восхваляет негров, и ей бы хотелось, чтобы их у нас было побольше.
Я прошу, чтобы она не употребляла этого слова, она же делает вид, что знает лучше, и ведет себя так, словно бы с чернокожими имела много дел. Наверняка, речь о ее доме, о вилле, но об этом потом.
Во время богослужений она размышляла о несчастьях этого мира и искала утешения в Боге. Спрашивала, почему ей приходится так страдать, ведь она всего лишь пошла по зову сердца. В конце концов, поглядела на путь на Голгофу и пришла к заключению, что Иисусу было хуже, так что нечего нюниться.
Я записываю эту историю и охотно пригласил бы всех этих людей прогуляться по царству хорошей трепки для них.
Сам я стараюсь избежать насилия, но иногда другой дороги и нет. Вот и бьешь такую манду в торец, пока к ней не вернется совесть. Так я считаю. Маму же жизнь привела к чему-то другому.
- Знаешь, почему люди поступают плохо? Потому что они глупы, - дарит мама мне такую вот мудрость, сгорбившись над шредером для документов. Она пробует запустить эту штуку, помочь ей не разрешает, запихивает туда листовки из пиццерии и оплаченные счета. – Ну что мне тетка с четками или дурак из магазина, раз был Коля? Они его не знали. Даже мой отец, твой дедушка, если бы познакомился с ним, понял бы меня. Понятное дело, было тяжело. Но я думала о Коле, и все страхи исчезали. Ну, может, за исключением одного.
Мама продолжала учиться.
На лекциях того чудовищного Шолля она садилась сзади. Подружки перестали общаться с ней, наверняка, потому, что возле них крутился Вацек. Пан Шолль рассекал маму стальным взглядом и говорил про применение дренажа в ходе удаления ретенциозной кисты. Но однажды, прежде чем закончить лекцию, он указал на маму своим пальцем эрцгерцога и произнес:
- А на твоем месте я вообще не готовился бы к сдаче экзаменов.
О дружбе с Доном Диего
В поликлинику на улице Дубовой на прием записался Зорро.
Мама вообще хорошо вспоминает ту поликлинику и людей, которые в ней работали, потому что каждый интересовался, прежде всего, собой, пахал и ни у кого не было времени на то, чтобы совать нос в чужие дела.
Работы было столько, что зубной техник, по своей первой профессии мастер по корпусам, приученный к нынешней деятельности из-за нехватки кадров, обрел милость контакта с пациентами. Зубы он рвал, будто свежие вишни и, совершенно довольный собой, подсовывал их маме под ее покрытый потом нос.
Мама вываривала иглы и тоже рвала зубы, скользя по полу из искусственного мрамора в облаке аэрозоля.
В те времена никто не записывался к дантисту на определенное время, народ попросту приходил, подгоняемый болью, так что приемная походила на лазарет после газовой атаки. Мужики держались за опухшие морды, дамочки прижимали щеки к фуфайкам, все шмалили так, что глаза вылезали.