Начались танцы под знойные, словно летняя степь, звуки. Бутылки подскакивали на столах, раскачивались люстры. Мама танцевала с отцом, Едунов пожелал станцевать с ней.
Все у него шло плохо по причине немощной руки. В его дыхании чувствовалась, прежде всего, водка; он все чаще заглядывал маме в декольте и наступал ей на пальцы. А рядом отец крутил ту едуновскую девицу. Наконец все устали, и все было бы хорошо, если бы сразу же после того, уже с рюмкой в руке, Едунов не сказал, что, уж кто кто, но солдаты танцуют лучше всего.
Мама чуть не подавилась баклажаном. А старик с издевкой заметил:
- Солдаты? А разве ты не просидел всю войну в Москве?
А после этих слов все веселье и кончилось. Мама испугалась, что Едунов просто вытащит пистолет и кокнет отца. Тот же рвался в драку, и мать потащила его в гардероб, спрашивая по дороге, не повредился ли он головой.
Они сели в "варшаву", старик отдал инструкции Платону.
Они поехали на Бабьи Долы, где раньше ведьмы летали на метлах, а сейчас проживали сотрудники аэродрома вместе с семьями. Старик под холодной луной повел маму по прибрежному обрыву к скованной льдом Балтике. Она видела очертания торпедного завода, открытое море, в свежем снегу звезды неоднократно умножились.
Отец с нежностью сообщил, что иногда приезжает в это место, чтобы обрести покой. Мама не могла понять: зачем было провоцировать того типа из службы безопасности? Папочка расхохотался. Едунов давно уже желает как-то навредить ему, вот только способа не может найти.
- Знаешь Звездочка, как раз я и продырявил его тем гарпуном.
О Сочельнике
В Новый Год старик попросил маму, чтобы она поехала с ним в Москву. Он разведется, все как-то устаканится, именно так и сказал. Самое большее, его разжалуют, и он станет ходить на катерах на тюленей.
В те времена тюлени еще вылеживались на ледяных полях. Их убивали палкой, шкуру снимали в пять минут. У мамы просто отняло речь, и не только лишь потому, что она представила тех несчастных животных и отца, всего в крови.
В те времена конец декабря был и вправду волшебным, как выразилась сегодня мама: в холодном воздухе можно было чувствовать какие-то чары. Сей час же, по мнению мамы, Рождество больше походит на растянутый уикенд, сильвестр – обычную вечеринку допоздна, у нас столько различных радостей, что все труднее ими радоваться.
В костёле на Оксиве смонтировали механический вертеп, а точнее – фрагмент дворца с множеством механических частей. Иисус раскачивался в коляске, Иосиф работал пилой, кланялись головы волхвов, овцы и гуси бегали за оградой.
Вертеп никак не повлиял на рост набожности, даже наоборот. Ксёндз с амвона проклинал воров: кто-то свистнул фигурки коровы и красавицы Богоматери.
Мама с шести утра стояла за хлебом, а дети – за водкой. Давали только лишь по поллтра на голову. И вот такой короед, возможно, всего лишь пятилетний, топал себе на морозе, родитель приходил в последний момент, брал бутылку, заново посылал пацана в конец очереди, а сам куда-то уходил. У некоторых изумрудные сопли примерзали к носу.
Что касается хлеба, его без ограничений продавали в пекарне возле гладильного катка, потому каждый цапал потрескавшиеся буханки и засовывал их, еще горячие, в сумки, как будто бы близилась новая война.
По Пагеду шастали колядники. У Ирода были набежавшие кровью глаза и дубина вместо скипетра, у дьявола плащ был продырявлен пулями, у ангела гнили зубы. Сынуля соседа, того самого, что разводил кроликов, увидав их, вскарабкался на шкаф и не собирался слезать.
В эскаэмке промышляла группа подростков с промокшим вертепом, в который они напихали картинки, вырезанные из католической прессы. Их колядки походили, скорее, на стоны осужденных на вечное сидение в аду грешников. Люди вытряхивали мелочь из кошельков лишь бы купить себе тишину. О мужике, который переодевшись в Деда Мороза шастал по скверу Костюшки можно сказать хорошего лишь то, что, пускай постоянно выпивший, он обладал ангельским терпением к детям.
А тут еще умер Ян Радтке, городской еще довоенный мэр. Дед, который ведь и сам строил Гдыню, пережил его смерть так, словно бы потерял родного брата, и затащил мать в Витомин. За гробом тащилась молодежь из Кашубского Общества[35], а когда двигался погребальный катафалк, каждый снимал шапку, даже пьяницы и заграничные моряки.
- Довольно скоро Радтке стал ходить привидением в своем старом доме на улице 10 февраля, - прибавляет мама таким тоном, будто бы речь шла о рецепте сливового компота.
Рождественская елка, которую притаранил дед, верхушкой царапала потолок. Мама развесила еще довоенные шарики с нарисованными снеговиками и звездами, цепочки и орехи в станиоли от шоколадок. Эти "серебрушки" собирали целый год в кляссере. Бабуля натирала полы, мыла окна и проветривала шкафы.
Мама глядела на ее потрескавшиеся красные ладони и раздумывала, будут ли у нее такие же.
Можно было почувствовать праздничную шизу. Разговоры сделались короткими, воздух тяжелым и пропитанным запахом грибов; топор сиял в блеске свечей.
Дед с бабушкой просили маму, чтобы при гостях она не говорила о старике, потому что стыдно. Еще они настаивали на том, чтобы оделась она скромно. В гости ожидали бабушкиного брата с супругой, каких-то кузенов, теток – в общем, достаточно пороха, чтобы зарядить бомбу Сочельника.
Мама с бабушкой раскладывали тарелки на вышитых салфетках. Сама мама ходила, опустив нос, поскольку праздники желала провести с Колей.
Родичи пришли, и какое-то время мама думала, что все по-настоящему удастся. Этих людей она вспоминает словно тени, без имен и лиц. Но тогда те были громогласными и голодными, тетка в свои почтенные годы сосала водку из наперстка, а этажом выше тот сосед, что разводил кролей, орал колядки таким голосом, словно бы Ирод ему ребенка убил.
И все, по-видимому, прошло бы безболезненно, если бы разговор не перешел на мою маму. Гости говорили, что она прекрасно выглядит, похоже, что ее жизнь повернула к лучшему, это что, кавалер какой появился или как. Расспрашивали про свадьбу, про детей, про сберкнижки на жилье и так по кругу.
Мама уходила от ответа, пила водку, дедушка робел на своем почетном месте во главе стола.
- Собственно говоря, я и не знаю, зачем так сделала, - говорит мама голосом человека, прекрасно уверенного в своих поступках. – Каждый чего-то от меня хотел, каждый инструктировал. Под конец та тетка посоветовала мне не слишком привязываться к той учебе, потому что ведь мужиком следует заняться, детей рожать, так что нечего думать о работе, из этих мечтаний ничего не выйдет, и что именно так жизнь и выглядит.
Сама тетка похоронила трех мужей, собственных детей у нее не было, а чужим бросала под ноги камни, завернутые в цветную бумагу.
- И мне все это осточертело, - прибавляет мама.
Она поглядела на гостей и известила им, что да, у нее имеется жених, причем, в советской армии. Он капитан, и у него куча денег. Он разведется и купит ей самую прекрасную виллу в Сопоте.
Повисла мертвая тишина. Один лишь дед пояснял, что это такие шутки. Дяда загоготал, и вся эта атмосфера Сочельника пошла коту под хвост.
Дед замолк капитально. Все праздники бабушка давила на маму, чтобы та перед ним извинилась, но она и слышать об этом не хотела.
Через неделю старик выскочил с предложением выезда. Его он поддержал золотыми сережками с перламутровой слезкой и шерстяным пальто с меховым воротником. В "Интер-Клубе", где они встречали Новый Год, танцевали квелю.
Суть квели заключалась в том, что танцующие держатся за руки и бьют пятками в собственные ягодицы под развеселую музыку. Такая вот забава под веселое времечко. Теперь я понимаю, почему столько людей упивалось до положения риз.
- Он просил так: Звездочка то, Звездочка сё, мы будем короли. А я ему отказала, - рассказывает мама. – И это было нелегко, потому что после всех тех праздников больше всего на свете мне хотелось сбежать из дома. Никто не разговаривал со мной, ни на учебе, ни на Пагеде. С другой стороны… та Москва… Вот что мне было там делать, одной, без образования? Именно так я и думала. Я боялась того, что адмирал порушит Коле карьеру, а дед с бабушкой умрут от отчаяния.
Мой расторопный старик отвечал, что как-то оно все сложится, еще болтал про тюленей.
Мама попросила дать ей ночь для принятия решения. Мрак дрожал. Все, за что она ни хваталась, проскальзывало у нее сквозь пальцы.
Старик заснул, она же вновь не могла сомкнуть глаз. Глядела на него, как он храпит, голый, в смятой постели, на элегантно сложенную одежду и на стоящие у двери сапоги, и раздумывала, во что, собственно, влезла, к чему стремится, и стоит ли оно того.
Мне странно все это слушать.
Якобы, у старика был заскок в отношении сапог.
- Я хотела любить и быть любимой, - слышу я, - и я не задумывалась о последствиях.
До самого утра про себя она просила совета у всех, кого знала, включая и Зорро.
В конце концов она сказала старику, чтобы тот развелся, но в Москву она с ним не поедет. Нужно будет придумать что-то другое.
О голосах
В Новый Год президент Эйзенхауэр выступил с речью из космоса, а дедушка взялся за дело убийства моего папы. Замечательная семейка у меня была.
Про того Эйзенхауэра мне известно, потому что бабуля о нем беспокоилась. Речь, похоже, шла о том, что мужик впервые говорил через недавно запущенный спутник, а радио передавало даже в Народной Польше. Говорил он по-английски, так что бабка ничего не поняла из механики данного чуда и в библиотеке на улице Кушнерской допытывалась, правда ли то, что высоко-высоко над нами летают полные президентов спутники.
Дед натирал воском топорище и ловил лезвием солнце. Он горбился над картой Гдыни, на которой отметил военные строения. Еще он крутился в военном порту и даже подошел под миноносец, откуда его прогнали. Якобы, появился он и под "Интер-Клубом". Сидел и пялился на русских. В конце концов бабушка спросила, и что он станет делать, ко