гда уже убьет того самого капитана.
А тот ответил на это, что ничего. Выровняет счет обид, сядет и подождет милицию Так и сказал, рубая биточки.
Мудрец, что тут и скажешь.
Мать была весьма серьезно обеспокоена этими словами и раздумывала над тем, что старика следовало бы предупредить. Она сказала бы ему: "Сокровище мое, тут беда и мор, на твою жизнь покушается столяр без пальцев на правой руке".
Она боялась того, что старик прикажет арестовать деда или, что хуже, решит бросить ее. На кой ляд ему дочка психа?
В конце концов, сказала правду и попросила, чтобы папочка был осторожен, ну и чтобы относился к деду не слишком сурово, когда уже посадит его за решетку. Он хороший человек, только трудный, говорила она, он не понимает чувств, вот и бегает с топором.
Старик ответил на это, что проблемы не видит, и наверняка все как-то устаканится. Похоже, это был его ответ на любую ситуацию. Не знаю почему, но вижу, как он поднимает ладони на уровень груди и снисходительно улыбается, щуря те темные глаза, которые достались от него и мне.
За ночь до планируемого убийства дед стоял на коленях, читая болезненные тайны молитв. Напрасно бабушка умоляла его идти спать.
На рассвете он надел белую рубашку, черный галстук и пальто со свежезамененной подстежкой. Долго чистил башмаки. В буфете возле свечи-громницы лежал пузырек со святой водой. Дед окропил ею топор, вытесал крест в воздухе и вышел на мороз.
Мама с бабушкой ожидали, что будет. За окном вставал очередной паршивый день, соседи тащились на работу, врач по радио пугал эпидемией сифилиса, и не запустили ни одной приятной песни. Женщины раздумывали, а не побежать ли в милицию, каждая беспокоясь за собственного мужчину. Именно так, по моему мнению, и выстраивается близость.
Если заявят, тогда дедушка отправится за решетку, не заявят – тогда старик падет под топором, и как тут распутать проблему.
- А ты что, не могла уже держаться своего Вацека? – спросила бабушка.
Старик же не брал трубку, и мама испугалась того, что дед уже зарубил его, как наш сосед кролика. Или же старик застрелил деда. И трудно сказать, что хуже. Мама же хотела мчаться в порт, на миноносец. Время ползло, будто вомбат по полосе препятствий, на батарее сохли сигареты-"альбатросы", в конце концов, бабуля вытащила ореховку, и когда дедушка наконец-то вернулся, обе уже хорошенько наклюкались
Он стряхнул снег с обуви, повесил плащ и сам присел к ореховке.
На убийцу он похож не был. Скорее, растекался в блаженстве.
От убийства его отвел сам Господь Бог. Прямиком с Пагеда дед поковылял на угол улиц Домбка и Боцманской, под часовню святого Роха. Он упал на колени и просил сил, чтобы выстоять в своем кровавом намерении.
О чудо, Рох расставил руки и заговорил. Конкретно же, потребовал триумфа милосердия над справедливостью, еще вспомнил о бессмертной душе моего старика. Насколько я понимаю, топор отослал бы отца прямиком в преисподнюю. К такому бремени дедушка готов не был. Поэтому вернулся домой.
Им не управляли трезвая оценка ситуации или отсутствие отваги, но только лишь замечание великого святого.
И он обещал, что найдет другой способ посчитаться с этим чудовищным русаком.
Именно так сказал, после чего отнес топор снова в подвал.
НОЧЬ ТРЕТЬЯ – 1958 ГОД
вторая пятница октября 2017 года
О душевном расстройстве
Мама помешалась. Ее рассказ – это фантазии сумасшедшей.
У нее слетела кукушка. Шарики заехали за ролики. Перрон разума отъехал от вокзала. На чердаке случился бардак. Станем называть вещи своими именами.
Я это предчувствовал, но позволил себя обмануть. И я даже не знаю, а существовал ли какой-то Николай Семенович Нарумов.
Клара считает, будто бы мама никогда не была особенно нормальной, впрочем, мы, люди, вообще ебанутые, и из этой банальной истины сложно что-то извлечь. Близких нужно любить, несмотря на их странности и глупости, даже тех, кто этого не понял, и кому любовь подходит, как корове роликовые коньки.
Тут дело, скорее, в том, что мама более ебанута, чем другие.
Чтобы далеко не ходить: она обожает Интернет и жадно поглощает тексты о технологических новинках, но вот почтой не пользуется, ее напрасно искать в социальных сетях. Когда я помогал ей с покупкой компа и установкой Интернета, она требовала лишь безопасного соединения и бесчисленных файерволлов.
Можно подумать, что никакая она не дантистка, а, даже и не знаю, продавщица оружия, что ли.
Я пообещал ей привести знакомого, чтобы тот доустановил все эти защиты. Отказала, потому что, сколько себя помню, не впускает к себе никого. Так что с приятелем сидели вдвоем у меня, ломая голову над этим чертовым компьютером.
Привезенное оборудование мама обходила с неделю, прежде чем решилась его включить. Теперь летает по Сети, но только там, где не требуют паролей. Что касается телефона, пользуется старенькой "нокией", поскольку геолокация заставляет ее пугаться.
С деньгами дело выглядит таким же образом. Мать отказывается платить карточкой и презирает электронный банкинг. В ее мире существует исключительно наличка.
Ежемесячно мы маршируем в банк на улице Пилсудского, это рядом с Городским Управлением. Мать влетает туда, словно принцесса в круг фрейлин, в тонкой ауре духов от Диора и с жемчугом на шее. Говорит она о президентских выборах или же о торнадо в Силезии, а обслуга изображает заинтересованность и только поддакивает: пани Хелена то, пани Хелена это. Я же стою сзади как дурак на проливном дожде.
Мать получает на руки то пять, а то и семь кусков. Пересчитывает и сует конверт в сумочку, очень осторожно, словно бюллетень в урну.
Потому-то я и сопровождаю ее, чтобы не шастала по городу с такими бабками. Тащусь с ней до машины, потом на почту, где мать трудолюбиво заполняет бланки переводов.
Я охотно узнал бы правду, что творится с этими деньгами. Мать есть мало чего, и потому худая словно аист. Ну сколько можно потратить на парфюмерию и на коньяк в "Изумрудной"?
Когда-то мне казалось, будто у нее имеется гораздо более молодой, чем она, любовник, а может она втихомолку посещает казино, так нет. Мне кажется, что она все эти бабки тихо хомячит, с пожилыми людьми так случается.
Как-то раз за книжками я нашел коробку, наполненную стодолларовыми бумажками семидесятых годов, цвета патины, а крепких, что твоя парусина. Еще я знаю, что она рассверлила ножку кухонного стола и чего-то там хранит. В детстве я как-то заловил ее, как она ночью раскрутила заднюю стенку телевизора с кинескопом и положила в средину пакет.
Ее дом: белая кухня, спальня с железной кроватью, дубовая библиотека, ванна в форме вопросительного знака и картинки с морскими пейзажами на стенах – это фасад, прячущий тайну.
Точно так же и с садом. Сад за домом является доказательством ее безумия. Она закопала там сокровища, могу поспорить.
Раньше, еще до того, как у нее отказало бедро, мама садила мяту, розмарин, любисток и тому подобное. Теперь же у нее не хватает сил, поэтому травы садит на подоконнике.
В саду же растет тот старый каштан с дуплом на высоте около двух метров. Как-то раз, когда я подрезал ветки, в нем застряла моя нога.
В сезон я выкашиваю весь этот садик, а мать трудолюбиво собирает эту траву и каштановые листья. Потом пьет кофе на садовом стульчике. Когда опадает очередной лист, она отставляет чашку и хватается за грабли.
Газон был ровненьким и чистеньким, как поле стадиона на улице Эйсмонда.
Лет пять тому назад, то есть еще до бедра, перед самым Праздником Всех Святых, я застал мать на лестнице. Одной рукой она держалась за ствол, в другой же держала грабли и сбивала листья с ветвей. Так она дубьем прогоняла осень.
В течение какой-то минуты я уже собирался звонить в психбольницу в Коцборове. Но потом очень вежливо спросил, что она, блин горелый, вытворяет и на кой это ляд.
- У меня уже никаких сил нет с этими листьями, - ответила мать с лестницы. – Только уберу, и тут же их полно на земле. Сейчас собью их все, уберу и сэкономлю силы на уборке.
Именно так она и говорила, переполненная верой в собственный рассудок.
Тогда я залез на дерево, старясь не застрять в дупле, и сбивал листья вместе с ней.
Нет, я не псих. Просто я боялся, что мама полетит вниз с лестницы.
Об упырях
А началось все с духов и с новой звезды.
Ян Радтке вернулся с того света. Его пение звучало на утренних предрождественских мессах в костёле Девы Марии, где наш мэр бывал при жизни. И орал он довольно-таки страшненько в своей откровенной набожности. Мамина пациентка четко слышала его за собой, но последняя лавка в костёле была пустая.
Люди спрашивали, как такое возможно и, в конце концов, пришли к заключению, что богобоязненный и религиозный Радтке славит Господа и на том свете. Так все и считали, как вдруг один лудильщик заметил бледного усатого старца в окне кабинета покойного. Этот лудильщик перецепился за собственную тележку и рассказывал, что Радтке отправился в ад, а теперь пугает, чтобы предупредить живых.
От перепуга жители Гдыни наделали в штаны. Уж если такой хороший человек к чертям попал, то что будет с ними, великими грешниками?
И это еще ничего. Мама, очень тронутая и опечаленная, говорит о духе ребенку на Каменной Горе. Вроде как, проживала там одна блядушка с дочкой в пару лет. Занимали они одну комнату, и как только приходил клиент, моряк или кто там еще, девочка отправлялась в коридор. Там у нее имелся красный стульчик. Дитя садилось и ожидало, когда чаечка завершит свои блядские обязательства. Женщина эта выпивала, о дочке не заботилась, и девочка зимой умерла.
- Вот как можно так обидеть ребенка? – спрашивает мама.
В общем, девочка отправилась в могилку, блядушка – в тюрягу, а в коридоре остался красный стульчик.
И вот тут делается совершенно страшно, потому что стульчик этот никак нельзя было убрать. Многие пробовали – и ничего. Такова вот сила обиды ребенка. В январе пятьдесят девятого года силач из того цирка, что временами ставил свой шатер между клубом "Ривьера" и костёлом, поспорил, что стульчик поднимет. Он примерился, рванул, все уже думали, что сдвинет с места. Но циркач только заорал и упал с лестницы.