Когда он дергался с этим стульчиком, почувствовал трупное дыхание и две ледяные ладони на своих щеках. А вскоре после того из Гдыни выехал.
- Иногда я думаю о той девочке, что она до сих пор там сидит, замершая и невидимая, на том стульчике, - говорит мама. – Когда ты был маленьким, я боялась умереть. Но вот уже долгое время мне плевать на смерть.
У дедушки и бабушки раззвонился телефон, но в трубке никто не говорил; а в подвале расплавилось стекло в окошке. Никто не знал, как такое может произойти, и тот мужик с кроликами обвинил деда, будто бы тот специально уничтожил окно паяльной лампой. Дедушка спросил, хочет ли тот получить по роже, и на этом все и закончилось.
Впрочем, оконные стекла плавились по всей Гдыне. Народ связывал это с треугольником, который завис на небе. Сама мама понятия не имеет, что это был за треугольник. Но нашлись такие, которые его видели. Он высоко завис над улицей 10 февраля, недвижимый и сияющий золотом. Бабки внизу под ним стояли на морозе на коленях с четками.
- Когда глядишь против солнца, то иногда видишь всякие глупости, - прибавляет мама. – А вот со звездой дело другое, она была настоящей, сама видела, потому и знаю.
Бабушка увидала ее, возвращаясь с ночной смены. Разбудила всю семью. Дед выскочил во двор в пальто, наброшенном на пижаму, за ним сильно взволнованная мама.
Ночь была ясной. На небе висела серебристая, словно раскаленный камень, слезка. От нее нельзя было оторвать глаз. Бабуля рассуждала вслух, а не глядят ли они на одно из тех диких небесных тел, которые сорвались с привязи и теперь мчатся через бескрайний космос. Стоящий рядом дед топал ногами от холода.
Он был из тех, кто глядят себе под ноги и предпочитают не задирать голову.
- Ты что, все звезды на небе пересчитала? – спросил он у бабушки. – А если нет, то откуда ты знаешь, что прошляпила именно эту одну?
О ссоре
Мои родные постоянно ссорились и мирились. Мать утверждает, что ссоры – дело хорошее и здоровое. Человек сбрасывает бремя с печенки, и ему сразу же делается лучше. Наши эмоции бывают больше, чем мы сами. Интересно, потому что с мамой мы жили в согласии, за одним только исключением.
Когда я закончил среднюю школу, мать надумала, что я пойду в лицей имени Военно-морского Флота. Хорошее учебное заведение. Потом будет легче поступить в институт. Она никогда не высказала этого прямо, но ей хотелось, чтобы я тоже стал дантистом и унаследовал ее кабинет.
Я же ответил на это, что иду в ПТУ на улице Морской на повара и что решения своего не поменяю. Она уставилась на меня, словно в зеркало.
Вообще-то я ожидал чего-то в стиле: "Понятно, сынок, делай так, как считаешь нужным". Мама была самым открытым человеком из всех, кого я знал.
Она же только глянула на меня теми своими змеиными глазами и лишь бросила:
- Никогда в жизни.
Я пытался ее переубедить, но она уперлась на своем, что в училище я загублю себя, а ведь мне следует побороть все вызовы, которые ставит передо мной мой собственный потенциал. И что нихрена я не добьюсь, до самой пенсии поджаривая рыбу для туристов. При этом напомнила, сколько мне лет. В свои четырнадцать ты еще не станешь принимать решения о собственном будущем, именно так и сказала.
- А что, будет лучше, когда кто-то будет решать за меня?
На это я услышал, что пока что я дурачок, и пройдет какое-то время, пока научусь жизни.
Возможно, что я нихрена не знаю о жизни, зато знаю свою единственную мечту. Именно так и заявил. Я хочу готовить. Ни о чем другом не думаю, только про пиццу и шашлыки с грудинкой. Кстати, пиццу тогда мало кто делал.
Мама резюмировала:
- А тебе лишь бы жрать.
Под конец заявила, чтобы я шел в нормальный лицей, а кушать можно готовить и после уроков, раз мне так это важно, она купит приличные кастрюли.
На это я посоветовал ей поцеловать меня в жопу.
Она сорвалась со стула, чтобы дать мне по роже, и застыла с поднятой рукой. Я же стоял жестко, ввинтив ноги в пол. Сын против матери. Ссора завершилась. Документы я подал на Морскую. И меня приняли.
Именно мама добавила мне на "Фернандо"; так я хотел собрать сам, но не справился.
На открытие она влетела в зеленом платье и в огромной шляпе. Антрекот рубала так, что сережки тряслись. Мама посетила служебные помещения, осмотрела холодильники, краны, столы, огромный бак с томатным супом и доску с приколотыми первыми заказами, под конец ее занесло на склад, откуда она вынесла бутылку вина. Мы чокнулись. И я услышал:
- Дастин, ты был прав, а я была дурой.
Что же касается отца, то чаще всего она бесилась, вспоминая его сапоги, о чем я еще напишу; но еще ее раздражало то, как он гасил окурки. Нормальный человек попросту давит бычок, а он должен был делать по-своему.
Вначале он выдавливал жар в пепельницу. Рядом стряхивал оставшийся табак. И наконец откладывал обгоревший бумажный мундштук. Все это он делал крайне медленно. Мама только водила глазами и старалась не обращать внимание. Еще злилась, когда отец уезжал в Ленинград или долго оставался на судне.
Той ночью, когда американец свалился с неба, они ужасно поссорились.
Заместитель вызвонил старика в "Гранд Отеле". Папа сообщил маме, что должен вернуться на корабль, потому что радар сошел с ума и показывает самолеты, шастающие в самых различных направлениях. Мама не поверила и посчитала будто бы она отцу просто надоела. Назвала его эгоистичным мопсом, который относится к ней, как к вещи.
- Вещи не визжат, - парировал мой старик.
Внезапно в их номере погас свет. В коридоре тоже царила темень, кто-то стучал в кабине лифта; буря стучалась в окна "Гранд Отеля".
Родители сидели на кровати при зажигалке и держались за руки.
-Так оно и было между нами, - вспоминает мать. – Все эти ссоры возникали потому, что я скучала по Коле, и мне всегда было его мало. Поэтому, когда он сообщил, что обязан возвращаться, я не выдержала. Еще скажу тебе, что когда электричество выключилось, то я радовалась, потому что думала, что Коля останется со мной.
Где там. Через четверть часа электричество врубили. Старик сказал маме, что утром за ней заедет Платон, а сам помчался на корабль.
О миноносце
Радар на миноносце и вправду сошел с ума. Он показал эскадру неизвестных самолетов, мчащихся с севера, а потом просто накрылся.
Старик позвонил в комендатуру порта, и там ему сообщили, что их радары ничего не показывают. Быть может тот, что на судне, сошел с ума из-за шторма? Отец этим ответом был удовлетворен. По его мнению, миноносец был в самом паскудном состоянии, на нем вечно чего-то там портилось. Например, пушки заедало, поэтому отец посылал моряков, чтобы те их вертели.
Сам он командовал судном типа "Смелый", предназначенным для борьбы с авиацией и подводными лодками. Отсюда пушки и пятитрубные торпедные аппараты. Восемь подобных кораблей было продано Индонезии, что и объясняет присутствие папы в Гдыне. Все они давным-давно пошли на бритвенные лезвия и иголки.
А пока же что у судна стоял на страже Едунов. Он прибыл за день до американца и наверняка знал, что что-то готовится. Старик хотел выбросить его за борт, и обязательно должен был это сделать, так, по крайней мере, утверждала мама.
Но вместо этого папочка подумал минутку и впихнул Едунова в объятия зама по политической работе. На каждом судне такой имелся.
В данном случае речь идет о старом морском волке, который утратил сердце к открытому морю и плавал исключительно в волнах спиртного. Договорились они мигом. Уже потом старик выпытал у него, а чего, собственно, Едунов искал. На это заместитель ответил, что человек это страшный, но ужасно милый.
Старик обучал индонезийцев и сидел в бумагах, командование именно в этом и заключалось. Тем мужичкам с другого конца света он объяснял принципы выявления коммуникационных путей и пояснял, что следует делать в случае атаки на них с применением оружия массового поражения. Но, в основном, он утверждал пропуска и смену вахт вахтенным офицером, мучился с журналом боевой подготовки, получал протоколы у командиров отделений и занимался столь же увлекательными делами. К тому же крайне подробно описывал каждый рейс. И на это тратилась куча времени, а все за счет любви.
Миноносец не плавает, а выходит в рейс, объясняет мама, вызывая фигуру отца над столиком в каюте, с кучей авторучек, листков под черновики и корректором для чернил. Командование – это грамм плавания и тонна писания, повторял отец, наливая себе водки.
Все эти труды папа компенсировал, входя в порт на полном ходу, что было сурово запрещено. Он нарушал устав, потому что чувствовал – лишь в этом случае он живет по-настоящему.
Мама живописно вычерчивает картину этого большого, сильного судна, как миноносец несется вперед в оглушительном реве турбин. Нос взрезает воду, поднимая двойной веер пены, мокрая палуба блестит, бегают матросы, а мой старик, этот великан, стоит на носу, неподвижный и неудаляемый, словно часть этого гигантского устройства с папиросой, зажатой между большим и указательным пальцем, а в его глазах сияют медные искры.
Спрашиваю, была ли мама когда-нибудь на миноносце. Так вот, не была. В таком случае, как она увидела те его глаза, чинарик и матросов на палубе?
- Дурачок ты, это же никакого значения не имеет, - отвечает она на это.
Только такая мне польза из всей этой истории.
О свете
Шторм прекратился. Радар отремонтировали к шести утра, и старик готовился поспать. Засыпал он моментально, в любой ситуации. Точно так же, как и я до недавнего времени.
Едва он закрыл глаза, как Платон уже колотил в дверь каюты, вопя, что на небе творится что-то ужасное. Там он заметил световой шар. Он сиял оранжево и был окружен розоватым туманом.
Уже несколько придя в себя, Платон утверждал, что там был и не совсем даже шар, а сплющенный треугольник, ладно, как назвал, так и назвал, во всяком случае, объект слетел с высоты, завис над городом, резко спрыгнул в сторону залива, где очертил окружность и полетел к берегу. Платон в жизни не видел такой маневренности и ускорения, поэтому разбудил старика. Тот выбежал на палубу, злясь из-за того, что, как он считал, моряки насмехаются над ним.