Из всего этого рассказа следует, что жизнь не стоит и копейки, а старик ничему не удивлялся и по-настоящему верил, будто бы у него под носом разбился космонавт из Америки.
Потому-то он им и занялся, поскольку и что с того, что это враг, империалист? Солдат всегда помогает солдату. Впрочем, смерть, как говорит мама, весьма сближает людей.
На место заехали около десяти утра. Военно-морской госпиталь размещается в двухэтажном доме на горке, его окружают деревья, лысая поляна и оставшиеся от немцев виллы, приспособленные для потребностей учреждения. Часовой у входа увидел черный мундир папы и сразу же впустил машину.
Кирилл с Платоном остались в газике. Отец вызвал коменданта госпиталя, врачей, санитаров и всех, кто там был еще. Сообщил, что привез жертву авиационного несчастного случая из зарубежной державы, и что ею необходимо немедленно заняться.
Вскоре пришли доктор с козлиной бородкой, в накинутом на мундир халате, и два санитара с носилками. Тем временем американец даже немного пришел в себя и даже пытался садиться.
Один из санитаров утверждал, что никакой это не американец, а монгол, во время международного обмена в Улан-Баторе он видел их много. Второй же усмотрел в спасенном британца по причине цвета мундира, а старик подгонял их всех, потому что нужно было спасать жизнь.
- Именно так мог бы выглядеть загробный мир для твоего отца, - говорит мама и ставит свое блюдце на мое. – Стоял бы себе в парадном мундире, сжимая стакан, и всю вечность орал.
Американца забрали в операционную, старик остался в коридоре. Ему принесли кофе. Я так его представляю: он отпивает кофе маленькими глоточками, курит, водит взглядом по стенам, на которых полно проводов, и метко плюет в жестяные плевательницы.
Люди слетались, как будто бы кто водку на шару наливал. Медицинские техники, аптекари, санитары исчезали в операционной. Под конец пришли два секретчика, один в кителе, а второй с фотоаппаратом, и тут старик уже не выдержал.
- Между коридором и операционной находилось помещение для переодевания, в нем охранники с оружием. Они отказались впустить Колю, так что прошел он вместе с дверью, - прибавляет мама.
Американец, все еще в сознании, трясся под грязной простыней и громадной лампой в форме блюдца, а людей вокруг, всех тех трупоедов, было столько, что сарику пришлось отодвинуть секретчика с фотоаппаратом, чтобы протиснуться. Медсестрички перешептывались между собой. Из-под медицинских масок были видны взволнованные взгляды. Установленные по углам серебристые баллоны с кислородом походили на бомбы.
Увидав отца, американец с трудом повернул голову, тем временем доктор с козлиной бородкой и все остальные серьезно взялись за него. Они пытались снять тот странный костюм: один врач натягивал ткань, второй резал скальпелем, наконец им удалось открыть фрагмент груди.
В этом месте кожа была не такой серой, а, скорее, голубой.
Отец рассказывал маме, что американец глядел только на него, старик чувствовал этот взгляд, хотя глаза спасенного были черными словно жемчуг. В них отражались хирургические клещи ножницы и борода доктора.
Секретчик снимал. Его дружок куда-то убежал, наверняка звонить.
Доктор подцепил пальцем браслет на запястье американца и другой рукой взял скальпель. Тогда в старике отозвался солдат, который видел уже немало случаев, когда другие умирали, по крайней мере, так утверждает мама, что-то в нем подсказывало, да что там, вопило, что этого браслета трогать нельзя.
Отец прикрикнул на врача, но тот не слушал. Тогда Коля попытался вырвать у него скальпель и даже вскочил на стол, но доктор уже сделал разрез, и браслет упал на пол.
Американец затрясся, он стянул и без того узкие губы, маленькие ступни били в простыню.
Окружающие бросились на помощь. Коля хотел их разогнать, но было уже поздно - вспоминает мама и печально прибавляет: - Все мы умираем одинаково, под своей или чужой звездой.
Врач ритмично жал на голубую грудь, сестра подключала кислород, а мой старик присел возле умирающего, чтобы их лица очутились одно напротив другого, и взял серую руку своей ладонью. Американец стиснул пальцы. От слабеющего дыхания пахло страхом и пеплом.
Присутствующие: доктор, охранники и секретчик пытались оттащить отца, поэтому старик вытащил волыну и, не поднимаясь с корточек, показал: руки прочь от человека, а не то пристрелит.
Американцу уже не нужен был врач, а всего лишь кто-то, кто подержит его за руку. Он и отец глядели друг на друга, пока черные глаза не помутнели, захват пальцев не ослабел.
Мертвый летчик был хрупким, словно иллюзия.
Старик спрятал пистолет, отряхнул штаны, послал доктора на все три буквы и вышел из операционной. Потом говорил, что сделал огромную ошибку: труп нужно было забрать с собой.
Или хотя бы браслет.
Об иронии судьбы
Из состояния задумчивости меня вырывает Клара вопросом, не съехал ли я с катушек.
По ее словам, всегда, когда я возвращаюсь от старухи, то сижу до утра, вышмаливаю пачку "честерфильдов" и съедаю полкило селедки. В доказательство показывает пустую банку и обращает внимание на то, что я даже лук навернул.
Она заваривает в ковшике чай, наливает и подсовывает мне исходящую паром кружку под нос, а в качестве добавки: магний, калий, витамины плюс стакан воды. Клара смотрит, как я все это заглатываю.
Спрашивает: и что меня так беспокоит. Поначалу я защищаюсь и кратко излагаю то, о чем услышал: огонь в небе, катастрофа, американец, госпиталь и смерть, старик во всем том бвлагане. При этом мы совместно выкуриваем сигаретину, ночь над Витомином розовеет. Требуется какое-то время, прежде чем Клара уложит у себя в голове услышанное.
- Это весьма печально, - хохочет она и давится дымом. – Скажи, я правильно понимаю: этот американец, как говорит Хеля, прилетел сюда с какой-то другой планеты, с Марса, Сириуса и или откуда-то еще?
По причине отсутствия лучшей идеи киваю, а Клара продолжает рассуждения:
- Наверняка на том Марсе его выбирали, как у нас выбирают космонавтов, из десятков тысяч кандидатов. Он был самым лучшим из лучших. Потом прошел многолетнюю подготовку и уселся в современную, очень дорогую ракету. За полетом следили самые крупные умы Марса, а вся забава стоила как бюджет небольшой страны… Я правильно говорю?
Конечно же, дорогая. Я слушаю ее, слегка восхищенный и крайне злой, потому что сам хочу писать, мне нужно кончить до того, как засну, а ведь еще куча работы.
- Этот храбрый пилот пролетел в чудовищно дорогой ракете через весь космос, пролетая мимо туманностей и созвездий, он летел наперегонки с кометами и уклонялся от метеоров. – Клара раскручивается, ведя к завершению с сутью высказывания. – И вот когда он, в конце концов, после того громаднейшего усилия со своей стороны и всего марсианского народа, приземлился, его тут же убили польские врачи. Я правильно говорю?
О трех причинах
По мнению Клары, мать из милой сумасшедшей превратилась в долбанутую старуху.
Она просит, чтобы я любил мать более мудро, чем до того.
Не знаю, в чем заключается такая мудрая любовь, спросил бы я и даже попросил бы, чтобы она показала мне, раз уж я настолько глуп. Я молчу, так как знаю причины, почему жена так говорит.
У девчат было замечательное начало, а потом все пошло наперекос.
Клара познакомилась с мамой и влюбилась в нее до смерти, предпочитая проводить время с ней, а не со мной.
Ее родители с громадным трудом толкали шарик дерьма под названием жизнь, а моя мать тем временем ездила в Варшаву и Берлин, ей хотелось говорить о музыке, кино и мужиках, даже спрашивала, как у меня с этим, оплатила блестящую вечеринку после нашей свадьбы, хотя лично я предпочел бы деньги на карман.
Я был крайне гордым, в принципе, таким же остаюсь и сейчас, и не просил от матери помощи, она же держалась с Кларой и постоянно выспрашивала у нее, а не нужно ли чего-то нам. Жена отрицала, потому мать оплачивала нам отдых, а жене – подарки, таскала ее по Гдыне, словно бы желая затолкать ей в голову свой родной город, опять же, постоянно следила за тем, а любим ли мы до сих пор друг друга, потому что она стукнута относительно меня. Клара годами торчала у нее, они пили одна у другой из клювика, а я, когда приходил, заставал их на террасе, над пепельницей, в которой горой лежали окурки со следами двух разных помад. Они тут же вскакивали, трепеща плечиками – две влюбленные в себя совушки.
Потом появился Олаф и все пошло псу под хвост. Дети требуют терпения и рассудка, а моя матушка – это тасманийский дьявол, ей не хватает ни одного, ни другого.
Поначалу она потеряла четырехлетнего Олафа на Витомине. Они игрались в оборотней. Я просил, чтобы она этого не делала.
Малой пропал на целых четыре часа, в течение которых мы обзвонили все комиссариаты полиции, больниц, Морскую Поисковую и Спасательную Службу, я бегал к детскому саду и нашим старым яслям, а Клара дословно с ума сошла от страха, бродила в водохранилище за плавательным бассейном. Это был, по-моему, апрель, и Олаф как-то нашелся, он храпел в придорожных кустах по пути на Утиные Логи, это он спрятался там, а потом, когда ему все надоело – заснул.
Мама делала вид, что ничего и не случилось. Ведь я, будучи пацаном, бегал сам с утра до вечера, с ключом на шее, а она лазила по сгоревшим танкам и бронетранспортерам, что остались после войны, по крышам Пагеда и по подвалам. И никогда и ни с кем ничего плохого не случилось, а кроме того: Олаф ведь нашелся. Клара перебила ее кратким:
- По крайней мере, ты могла бы и не оправдываться.
Они не разговаривали целый год.
Олаф мог посещать мать только со мной. (Сейчас еще хуже, потому что вообще не может приходить). Тогда они закрывались в туалете, где при свете фонарика рассказывали друг другу страшные истории; еще они устраивали морские сражения, поджигая в ванне бумажные кораблики. И время сделало свое. Клару попустило. Она до сих пор говорит, что жалеет об этом.