[45] или хотя бы к бару. Старик принял на себя это задание и с громадным трудом добился победы. Народ занял абсолютно все места, кто-то свисал с антресолей, так что мои родители уселись на полу с пепельницей, бутылкой вина и бокалами.
Группа настраивалась на сцене. У нее имелся саксофон, контрабас, две гитары, в том числе и электрическая[46]. Старик сразу же схватил бутылку и допытывался, когда же они заиграют.
- Ну, дорогой мой сынок, они и заиграли, и было это как самый настоящий удар молнии, - мама тронута воспоминаниями и макает губы в коньяке. – Я вообще понятия не имела, что так можно играть; все это слушалось ухом и животом, все тело рвалось танцевать, оно тянулось к этой музыке, веселой будто дождь и более могучей, чем шторм. Да, я танцевала так, что у меня в коленках выросли крылья, и я желала, по-настоящему хотела вынести эти звуки на улицу, чтобы все их услышали.
Девахи пищали, булькал контрабас, у ударника был сломанный нос, палочки он держал, словно колбасу, повсюду было много дыма, а мать размахивала пиджаком отца над головой, старик же постоянно терял ритм.
После концерта, совершенно пропотевшие, они отправились на осетра, и вот в это одно – в рыбу – я все-таки верю. Отец заглотал свою порцию в пару кусков и милостиво заявил, что концерт был даже сносный, вот только слишком хаотичным. Опять же, под такое молотилово трудно танцевать. Рок-н-ролл пройдет быстрее, чем буги-вуги, это он так заявил. Мать над ним смеялась.
Хотелось бы увидеть ее, молоденькую, в такую минуту. А еще сильнее – танцующую с тем пиджаком. И его, старика, тоже.
Жаль, что все это неправда, что ничего такого не случилось.
О мгновениях для себя
С Кларой разговариваю обо всей этой лжи уже вечером, значительно позже визита у матери. Мы закрыли "Фернандо" и возвращаемся на Витомино, жена сидит на пассажирском сидении, положив ноги на распределительную панель.
На кухне я работаю практически до конца, заказы мы принимаем за полчаса до закрытия, как правило, их делает подвыпивший, запоздавший клиент или умеренно влюбленная парочка, которой надо накушаться. Я реализую талончик заказа, сбрасываю вилки, кастрюли, орудия труда в мойку, чищу столешницы, разделочные доски, ящики и пол. Меня мог бы выручить и Куба, только он не сделает этого так хорошо, как я; мне не хочется делать ему неприятностей, и все же делаю это сам.
По-моему, об этом я уже писал; Клара управляет нашим рестораном, она следит за финансовыми расчетами, после обеда заказывает полуфабрикаты на следующий день, два раза в неделю – мясо, потому домой возвращается рано, но иногда остается. Ожидает за столиком, стучит в клавиши телефона, а я копаюсь. В это время Олаф, наверняка, играет без всякой меры, влезает на стул, снимает "нутеллу" с верхней полки и лопает ее пальцами, не отрывая глаз от стримеров. Тольлко на это несколько наплевать, потому что нас ожидает мгновение для себя.
Таких мгновений мало. В уик-энды я с самого утра в ресторане, по понедельникам и вторникам мы открываемся в два дня, но к восьми отправляем Олафа в школу, вечерами Клара садится за бумаги, ну и еще у нее имеется своя йога, от которой она не откажется, что бы там не случилось. Сам я тогда ловил минуты расслабухи, но сейчас пишу.
Клара просит, чтобы сегодня я позабыл о писанине, мы торгуемся, отираясь друг о друга, словно две притертые детали старой машины. Я обещаю, что в двенадцать буду в кровати, проверяю, уже начало второго ночи, так что вышло как обычно.
Я люблю те минуты, когда у Олафа каникулы или когда он простужен, так что утром в понедельник мы с Кларой валяемся в постели даже до девяти. Просыпаемся рядом с друг другом, занимаемся сексом, который, возможно, и не дикий, но уж наверняка радостный, просто болтаем, после чего я готовлю завтрак – только для нее, сам я по утрам не ем. Творожок, укропчик, кусочек лосося, булочки и кофе въезжают в спальню на деревянном подносе; Клара рубает, теряя расслабленность, делается сытой и нервной, напрягается перед приходящим днем.
На неделе даже мгновений у нас для себя немного, и все они какие-то дерганные: под душем, в лифте, на закупках, в автомобиле на короткой трассе между центром Гдыни и Витомином.
Когда-то было не так, но мы сделали ребенка, открыли ресторан, и жизнь нас догнала. Когда-нибудь я открою еще один ресторан, очередного ребенка делать мы уже не станем.
Так оно и будет, обещаю я жене: раскрутим "Фернандо" и откроем что-нибудь еще, быть может, настоящую итальянскую пивнушку в каком-нибудь микрорайоне в Труймясте, где сейчас подают только громадные студенческие пиццы на толстом тесте и карбонару, залитую ведром растопленного сыра. Мы же дадим людям настоящую еду, примем на работу женщину-менеджера, я приучу кого-нибудь к кухне, и тогда мы найдем побольше времени для себя. Возвратятся свиданки, спокойные вечера дома. Быть может, мы даже выберемся в настоящий отпуск.
Клара глотает все эти обещания, не переспрашивая, без радости и веры, просто кивает головой и соглашается. Надо же во что-нибудь верить, так что выберем курс на свет.
Пока же по дороге домой мы разговариваем о матери и тех глупостях, о которых та рассказывает. Я выражаю вслух свою озабоченность: боюсь, что с ней случится что-нибудь нехорошее, потому что у нее откажет второе бедро, или все свои средства она всадит в финансовую пирамиду.
- Соревнования уже закончились, - замечает Клара, все так же с ногами на распредпанели, уставив взгляд в красные огни, размазанные дождем по лобовому стеклу. – Ты гоняешь к ней каждую минуту, восхищаешься ею, обнимаешь Олафа, позволяешь ей глупить, слушаешь, записываешь. Хелена любит быть в центре внимания, и такая она из-за нас. Это мы позволили ей быть такой.
О полах
Я слушаю об этой звериной любви отца и думаю себе, что он был бы, скорее, вараном или ленивым котярой, никак не волком. Любил он безумно, но в определенных границах.
Мать, похоже, этого не видит.
Начну я, возможно, с того, что когда она приехала с чемоданом с Пагеда на Каменную Гору, отца там не было. У него были свои обязанности, что мать еще могла понять, потому что я и сам прекрасно знаю, какой труд важен. Платон помог матери распаковаться и тоже ушел.
Перспектива совместного проживания распалила великие надежды.
Мать понимала, что у отца имеется собственная каюта на судне, и там он проведет большую часть ночи. Виллу же он предназначил для нее. Но она рассчитывала на более долгие совместные утренние часы по субботам и воскресеньям, на ленивые вечера, чтение книг и слушание музыки с патефонных пластинок. И пускай проходят дни, месяцы, годы. Они нашли место на земле. Начали выстраивать жизнь.
Мыслями она забегала в будущее. Видела сморщенное море за окном и голого старика в постели. Когда человек планирует, Бог открывает шампанское.
В тот первый день совместной жизни она решила приготовить ужин. С этим была куча проблем. Платон привез ей мясо на зразы, хорошее, только жесткое. Его нужно было готовить три вечности, и мама боялась, что не успеет. Ведь папочка уже настропаливался к своей любимой девочке.
И тут до нее дошло, сколько еще вещей не хватает. У них не было винных бокалов. Голая лампочка резала глаза больничным светом. Тем не менее, мама приготовила те зразы и салат, прилепила свечки к воску на блюдцах, и настроение сделалось, словно в какой-нибудь Вероне. Все было просто замечательно, только старик так и не пришел.
Ей не хватало чего-то, что отвлекло бы внимание от забот и подавило беспокойство: книг, газет, бесед с родителями. Все это осталось на Пагеде.
Мать глядела на стынущую еду и ежеминутно выходила во двор перед виллой, считая, будто бы, благодаря таким действиям, папочка наконец-то вернется. Она думала о валящихся на голову камнях, о взрывах самолетов, и слезы стекали в ее декольте.
Старик опоздал на три часа. У него блестели глаза. Сообщил, что дружки затянули его в пивную. На такие слова мать подсунула ему холодные зразы под нос и напомнила, что если кто-то любит, то не идет к пьянчугам.
- Да ясное дело, что я тебя люблю, - выпалил папочка, способный еще шутить, но уж никак не каяться. – Если бы я тебя не любил, то вообще бы не пришел.
- Перед ним я была совершенно беззащитной, - вздыхает мама.
У отца, вроде как, была мохнатая грудь, пулевой шрам под пупком, крепкие плечи все в шрамах и множество родинок на спине. Именно эту спину, расширявшуюся наподобие щита, моя чувствительная родительница полюбила более всего, а я сейчас понимаю все лучше, что без некоторых сведений мог бы и обойтись.
Иду в ванную, беру маленькое зеркало Клары, становлюсь спиной к зеркалу и считаю свои родинки. Потом возвращаюсь к компьютеру.
Родители лежали под одеялом, мать надела фуражку старика, и они пальцами ели холодное мясо. Так вкуснее всего. Вокруг них горели свечки, валялись рюмки.
- Давай бежать отсюда, - сказал отец.
Это предложение упало неожиданно, словно американец. Пьяный отец глядел матери в глаза и гладил ее по бедру. Та поначалу не понимала, что тот конкретно имеет в виду, ведь когда-то она ему уже отказала. В Советском Союзе она жить не станет.
- Убежим на Запад. В Германию. Или в Швецию. Даже в Перу. Туда, где нас не достанут.
У каждого бы закружилось в голове, так что и у мамы тоже. Прошло какое-то время, прежде чем до нее дошло, что по-настоящему старик надумал. Что за бредовая идея? Ей что, все бросить?
А старик сказал, что в противном случае погибнет. С ним произойдет то же самое что и с Кириллом. И его выловят из моря. Вытащат из сожженной "варшавы". Мать подыскивала подходящие слова, в конце концов заметила, что папочка преувеличивает, ведь Платон тоже видел американца, а цветет, пахнет и постоянно смеется.
- Платон закладывает, - предупредил отец. – И на тебя тоже доносит.