- А ты сама когда успокоишься? – спросил тот у моей молодой, перепуганной мамы, впрочем, его и самого все это достало. – Проще всего: танцевать так, как эти глупые люди играют. Я другим уже не буду.
Зорро утверждал, что они оба исключительны, а мать победит любого врага и преодолеет всяческие помехи. Мама же, ради начала, решила ему помочь и спросила отца, не мог бы тот его спасти. Да, Зорро – это псих, но безвредный, пускай от него отстанут, направят ту "победу" в другую сторону, ведь этот тип не имеет с ней самой ничего общего.
Отец, всемогущий разрушитель стен, сообщил маме, что можно не беспокоиться, дело устроено, психа простили.
Мать поблагодарила и, полуживая, поплелась на экзамен.
Перед входом, на улице Ожешко, ожидал Вацек, в новехонькой "сиренке", окруженный студенточками. С мамой никто не заговорил. Из кабинета, время от времени, доносился отзвук брошенных зачеток. Здание покидали студенты с багровыми ушами и опущенными на квинту такими же носами. Ужас, совершенно естественный перед расстрелом.
Клара как-то рассказывала, что у нее тоже имелся один подобный уебок на ее социологии. Студентки от страха сознание теряли. Мне это непонятно; лично я бы, скорее, трахнул такого зачеткой просто по роже.
Но перед входом страх маму покинул. Что должно быть, того не миновать, подумала она.
Увидав ее, Шолль поднялся из-за стола и застыл, немного похожий на схваченного в силки ястреба-перепелятника, после чего свалился снова на стул. Спросил про развитие органа жевания после родов и про шлифовку зубов под мост; мать начала отвечать, а он прервал ее после пары предложений. Пальцем указал на зачетку.
Он вписал оценку и осторожно толкнул зачетку к маме. Она получила пятерку. Экзамен продолжался буквально пару минут; Шолль не сказал ни слова, а старик дома получил тряпкой по лицу.
Тряпка была мокрой, да еще и свернутой; охотно прибавлю, что старик защищался локтями, что мало чего дало. Мама била его изо всех сил, ведь она сдала бы экзамен и сама, без чьей-либо помощи.
О бабушке
Старая фотография: бабушка стоит на платформе чертова колеса в платье с зашитыми карманами, ногу поднимает высоко, на пальце покачивается башмачок. Ветер лохматит ее волосы, бабушка смеется, словно молодая девушка.
Чистейшая радость, свободная от страха перед неведомым будущим.
- Жалко, что я не знала ее такой, - говорит мама.
Та бабушка, которую мы оба знали, готовила обеды, молола кофе и пересыпала в банку, чтобы дедушка имел с утра свежий и не злился. Чаще всего ее видели с метлой, с тряпкой и с палкой, чтобы сбивать паутину. Колени у нее почернели от мытья полов и от натирания их пастой.
Я помню старушку с широким лицом и пальцами боксера.
- Я боялась, что у меня тоже будут такие же ладони, что я кончу, как она, - рассказывает мать, с явными претензиями к самой себе. Ладони у нее все такие же мелкие и узкие, даже странно, как она удержала пистолет.
После выезда мама посещала дедушку и бабушку где-то раз в неделю. То были короткие и малоприятные визиты. Мать проскальзывала через Пагед, будто вор. Разговоры с родителями шли трудно, топор, пускай и спрятанный, все так же висел в воздухе.
Например, как-то раз бабушка спросила, была ли мама на Пагеде во время их, дедушки и бабушки, отсутствия. Кто-то переколотил одежду в шкафу, напутал в стопках "Пшекруев" и "Пшияцюлек", а самое паршивое – пропала нитка жемчуга. Мать вспомнила Первое Мая. Она поклялась бабушке, что ничего не взяла. Та ответила недоверчивым взглядом и заметила, что у них, похоже, завелись духи.
Чтобы было еще интереснее, те же самые привидения посетили и Дом под Негром. Мать заставала бар открытым, обувь стоящей неровно. На полу в спальне появилось углубление, словно бы кто-то пытался передвинуть кровать. С этим она пришла к отцу. Тот заявил, что все это шутки сверхъестественных сил, только ему было не до смеха.
Бабуля все так же исчезала, иногда даже надолго. Никто не знал, куда она девается. В конце концов, дошло до скандала, когда дедушка столкнулся с соседом. Мужик как раз тащил кроликам в клетку мешок с сеном, он сбросил его со спины и заговорил:
- Что, сосед, не возвращается жонка по утрам и вечерам?
На это дедушка схватил урода за одежду и ебанул ним о стенку так, что даже стекла в окнах зазвенели. Мужик давился и болтал ногами в воздухе. Обувь свалилась на землю. Дед схватил ее и бросил в большую лужу перед домом. Сосед очень даже смешно выглядел, когда шел доставать, а это были элегантные туфли из свиной кожи, привезенные из самой Быдгощи.
Дед все предполагал какую-то тяжкую болезнь; он считал, что роман матери с русским открыл мешок с несчастьями; Бог проклял семью Крефтов и теперь насылает на них чуму; одумайся, дочка.
Матери вся эта болтовня была до одного места, но ей тоже хотелось знать, куда же ходит бабушка. Началось это в марте, а тут июнь заканчивался, вся весна прошла в этой тайне.
В конце концов, мать собралась и пошла через лес к общежитию. И чувствовала она себя просто фантастически, как какой-нибудь шпион, нормальный такой капитан Клосс с курносым носом и в платье в горошек.
Бабушка вышла из здания с сигаретой во рту и с сеткой в руке. Поплелась на автобусную остановку на улице Насыповэй. Мама поспешила за ней, прячась за базой смазочно-топливных материалов военно-морского флота, потом спряталась за будкой с пивом по другой стороне улицы. Она наблюдала за тем, как бабушка разговаривает сама с собой и сражается с ветром, который задувал горящие спички.
Они сели в автобус: одна спереди, другая сзади. Мать боялась, что бабушка ее заметит, и жаловалась на давку.
- Я, благодаря Коле, так отвыкла от толпы и вони.
В центре бабуля вскочила в эскаэмку и вышла только на Вржеще. Она пересекла деревянный перрон и встала возле стройки, застыв с задранной головой, глядя на подъемный кран.
Вечер. Над универмагом и рестораном "Морской" светились неоновые вывески; Анна Валентынович[53] в огромных очках ссорилась с ребенком перед магазином самообслуживания; малыш Янек топал ногами и пищал, что хочет кокосовый орех с пальмы, мать ему объясняла, что этот орех - говно, а не кокос. Бабушка прошла мимо них, не сказав ни слова. Она не знала, кто такая Анна, вспомнила ее позднее, уже в восьмидесятые годы.
Остановилась она чуть подальше, перед мастерской по ремонту радиоприемников; положила сетку на землю, застыла. Рядом стояло еще несколько очарованных типов.
В витрине мерцал округлый телевизор "Нептун". Передавали концерт симфонической музыки, только без звука. Бабушка, словно околдованная, не могла оторвать глаз. Только это она и спасла из мечтаний, из доброты мира.
Она прикладывала ладонь ко рту, и ее глаза вновь принадлежали той восхищенной девушке на чертовом колесе.
-Я хотела ее обнять, - шепчет мама, словно бы бабушка все еще стояла рядом. – Мы постояли бы вместе. До меня быстро дошло, что эти мгновения, этот кусочек мира – это исключительно для нее. А из-за меня ей сделалось бы стыдно, я испугала бы ее. И больше она сюда не приехала бы.
О сельдях
Я даже не знаю, сколько уже написал, я ведь не читаю, не возвращаюсь к началу, просто мчусь, чтобы сбросить эту историю с плеч и вновь жить нормально.
И селедки стали меркой моих усилий.
С тех пор, как я слушаю маму, сижу до утра и записываю ее бредни, сам закинул в рот приблизительно четыре килограмма селедки. Мужики умирают от водки, курева и красного мяса. Клара утверждает, что меня прикончит морская рыба.
И я ничего не могу сделать с тем, что так люблю селедку. Другие любят суши или морепродукты. Я же полюбил эту замечательную рыбку.
Селедка помогает мне думать, любить и работать.
Селедка в соусе "тартар", с яблоками, с лисичками и по-деревенски, селедка с манго, жареная селедка, селедка в масле, сельдь в сметане.
В детстве я тащил мать на пристань и высматривал рыбацкие шхуны. И вот какая-то такая причаливала, а рыбаки в блестящих куртках и глубоких капюшонах, в сапогах с отворотами и жестких от соли свитерах с огромным усилием вытаскивали на берег сети с трепещущим серебром. Селедки цеплялись за ячейки сетки, будто украшения, живые браслеты, более прекрасные, чем сказки Диснея, что мы смотрели на видеомагнитофоне.
Время от времени, как правило – по понедельникам, я еду на рыбный рынок в Первошино и отбираю селедки на следующие дни. Беру соленую и молодую селедку – матье, с большим содержанием жира, чтобы готовить ее в растительном масле и уксусе, копченую и маринованную, которую можно разделывать пальцами, а так же самую обыкновенную, сырую – светлые ломти мяса, оправленные в блестящие драгоценности чешуи.
И тут нужно следить, потому что на селедках частенько обманывают.
Испорченная селедка отдает аммиаком и серой, у свежей селедки мясо балансирует между белизной и желтизной, а кроме того, оно крепко держится костей.
Белизна селедки – это дом всяческих красок. Эта рыба, поданная по-кашубски, с луком и горчицей, восхищает смелым красным оттенком. С огурцом, залитая карри, ассоциируется с весной, когда из-под снега появляется трава. Грибы насыщают селедку коричневым тоном, греческий йогурт – мягким кремовым цветом; рыбка эта вечно меняется, крутится на сказочной карусели.
Селедку мы едим уже три тысячи лет; она старше, чем философия.
В средние века французы кроваво дрались за селедку с британцами. Это я понять могу, потому что сам воюю с Кларой.
В кухне и на балконе я постоянно расставляю кастрюли и миски, в которых отмачиваю свою селедку. Я слежу за ней все время, когда нахожусь дома, меняю воду, молоко или сыворотку. Селедка, приготовленная таким образом, делается более нежной. По мнению Клары и Олафа хата воняет, как будто бы под полом я держал кита, а если мне случается открыть баночку со шведской квашеной селедочкой, жена заявляет, что это насилие, и угрожает разводом.