асил на субботу в Интер-Клуб.
Смолоду мама и вправду была похожа на Риту Хейворт, по крайней мере, так утверждает Клара.
- Нужно ли было отказаться? Ну конечно же, да, - вспоминает мама. – Русаков боялись, русаков ненавидели. Коля был старше меня на пятнадцать лет. Он хотел только лишь одного. Еще в какие-нибудь неприятности запакует, размышляла я. К тому же, у меня имелся Вацек. Хороший ведь был парень. Но мне хотелось того же самого, что и Коле, никаких неприятностей не боялась, да и хорошие парни мне уже осточертели. Короче, я сказала, что пойду с ним в этот его Интер-Клуб.
Цветы, те самые фрезии, мама целый день таскала под пальто, чтобы Вацек не спросил, откуда они взялись.
О нашей кухне
Эти слова я пишу в нашей кухне, лишь здесь я нахожу себе покой.
У нас две комнаты в Витомино[7], одну занимает Олаф, вторая – это гостиная, соединенная со спальней, где как раз сейчас занимается растяжкой Клара. Так она и живет, потому что считает это обязательным, и хорошо: каждый вечер раскладывает коврик, изгибается в скрипичный ключ и слушает подкаст про серийных убийц.
Кухня у нас длинная и узкая, как и бывает в крупноблочных домах; у нас здесь двойной слив, длинные полки, заполненные приправами в баночках и пакетиках, чугунными кастрюлями и сковородами, которые можно было бы оттарабанить в "Фернандо", здесь же ножички для зелени и другое оснащение, как будто бы дома я готовил нечто большее, чем макароны для жены и котлеты для сына.
Холодильник большой, как будто бы мы планировали еще размножаться, а на моей личной полочке ожидают баночки, наполненные селедкой. Вынимаю одну такую с маринованным филе без кожицы в пряной заливке и ставлю возле компьютера.
За мной приоткрытое окно и пепельница, курить я могу только лишь в конце кухонного туннеля, в отношении чего Клара и так сердится; впрочем, имеется и она сама в спортивном костюме, с бутылкой воды в руке и с беспроводным наушником в ухе. Брови у нее поднимаются, словно птицы, срывающиеся в полет, что случается всегда, когда я ее чем-нибудь удивлю
Она спрашивает, с чего это я так засел: с селедкой и за компьютером. Я отвечаю правду,Ю потому что жену никогда не обманываю: мать начала рассказывать мне об отце, так что я пытавюсь всю эту историю записать, прежде чем та выветрится из головы. Говорю про письменный стол из Икеи и о длинном монологе, потом вспоминаю, кем был мой старик, как они встретились, и так далее; я бы и дальше болтал, только чувствую, что Кларе не нравится вся эта идея, поэтому поднимаюсь из-за компа, глажу ее по лицу, целую умный лоб и говорю, что, по какой-то причине, для меня это важно. Мать рассказывает хаотично, по-другому она и не умеет, всегда была такой, я же пытаюсь сложить всю эту историю, абсолютно всю. Заскочу к ней еще пару раз, она расскажет мне все до конца, и писанина прекратится.
- Оставь прошлое в покое, - советует Клара. – Копаться в прошлом, это то же самое, что ковыряться в носу. Возможно, что и приятно. Но наверняка отвратительно.
Она напоминает, что завтра встает к Олафу, так что на кухне у меня имеется двенадцать часов. После этого заваривает кружку чая, которую ставит на подогреватель, потому что знает, как по утрам меня сушит после селедки, выбрасывает содержимое пепельницы и просит, чтобы я не дымил, как ебанутый.
- Я в душ и ложусь. Иди побыстрее в кровать, - слышу я.
Я знаю, что вся эта моя писанина ей не нравится, она видит в ней нечто такое, что является исключительно моим, и что могло бы нас разделить. Тут она не права, потому что нас ничто не разделит, сейчас одиннадцать вечера, посижу до полуночи, полтора часика – максимум, а утром встану отдохнувшим. Зря Клара беспокоится.
Ведь эта писанина меня не убьет.
О цитрусовых
Когда принесли цитрусовые, мать резалась со своими родителями в ремик.
Дедушка с бабушкой работали в две смены. Бабушка в рабочем общежитии, дедушка – на нашей верфи. Помимо того, он еще заходил в бар "Под рыльцем", где народ играл в бильярд, а пивные кружки охлаждались в ведрах с водой. Там он рубал фляки[8], вливал в себя рюмочку и возвращался, поскольку очень любил дом. Иногда ходил на боксерские бои команды "Флот Гдыня", болел за Куйду, Бауэрка, других старинных чемпионов. И все бухтел о том, что как нам повезло, что Алексы Анткевич[9], победитель в Хельсинки, жил у нас на Пагеде.
"Нет ничего лучше, как родной дом", повторял он и проверял в "Дзеннике Балтийском", а не выиграл ли в "Янтарь"[10] хаты получше. "Янтарь" в чем-то походил на спортлото: если я правильно понимаю, нужно было зачеркивать числа на специальном бланке.
Дедушка формировал сложные числовые последовательности, бланки вкладывал в конверт и посылал маму в отделение. Когда она возвращалась, он расспрашивал: приняли ли конверт и деньги, и вообще, все ли пошло хорошо, ведь счастью необходимо помочь.
Бабушка согласно кивала и возвращалась к полотеру. Мама обычно собиралась ей помочь, но та и не собиралась согласиться.
- Ты должна учиться, - говорила бабушка. – Выучишься первой из Крефтов.
И так оно, более или менее, и шло: мама сидела за одеялом, сунув нос в книжки; бабуля скакала от щетки к кастрюлям, а дед подкручивал часы, анализировал матчи в ежемесячнике "Шахматы" и размышлял о вечном, когда же работа бабушки доходила до конца, он отрывал от стула свой княжеский зад и объявлял, что поможет ей в тяжкой домашней работе. Та отказывалась. Потом они, без капельки злости, ссорились по этому поводу. И дни так себе и шли.
Дедушка хотел помогать, потому что желал как можно скорее сесть за партию в ремик.
Ремик был как поверка в армии, вонь в кальсонах и повар с неврозом – его просто нельзя было избежать. Дед с епископской серьезностью чертил таблички и созывал семейство за стол, а карты у него в ладонях уже ходили ходуном.
По мнению мамы, ремик походил на жизнь: он издевается над справедливостью и вознаграждает победителей. Сама она эту игру любила, наверное ,потому, что за ней они много болтали. И еще сказала, что ей не хватает этих разговоров, а я ей даже верю.
Как раз этим вечером дедушка жаловался на то, что на работе его заставили носить каску. Всю жизнь он работал в шапке, а теперь вот это. Каска давила на голову, невозможно было сосредоточиться. Да из-за этих глупостей забастовка получится, именно так он и говорил. И еще рассказал, что на работу недавно приняли албанца. Вроде как на войне сражался, сам маленький и смешной, каска у него с головы валится, он с ней справиться не может, чтобы там не говорили.
Бабушка, которая любила слушать радио, принесла известия из еще более дальних миров. Какой-то профессор рассказывал, что через половину десятилетия мы колонизируем Марс, а у людей будут отрастать ампутированные руки и ноги, подгоняемые химическим прогрессом медицины. Кто знает, может и к деду вернутся пальцы, которые забрала у него пила в Рыпине?
Так они болтали, когда в дверь кто-то постучал.
Мама открыла. Дед пробухтел вслед, что когда-нибудь ее убьют, как Груну.
На лестничной клетке стоял русский моряк, красавец, словно с парада. В красных ладонях он сжимал корзину, полную лимонов и апельсинов. Такие чудеса в порту разворовывали под покровом ночи. Мама в жизни не видела столько этих плодов вместе. Русак вручил ей сокровище и ушел.
Дед тут же заявил, что к этим цитрусовым и не прикоснется. Неизвестно, кто их принес и зачем, явно какой-то неприятель, потому что приятели в укрытии не действуют. И их нужно вернуть или выбросить. Так он выступал, а бабушка взяла нож и очистила апельсин.
Мама вспоминает, как она поглощала этот прекрасный плод, как размазывала мякоть по небу, как высасывала наполненные солнцем шкурки. Осень неожиданно сменилась летом, Пагед превратился в пляж. Она искала следы сока на губах. А звезды сладкие? – спросила она меня сегодня и заявила, что именно это именно так, пытаясь привить мне хотя бы частичку тогдашнего восхищения.
Сам я повар, так что кушать не люблю. Надеюсь, что это ясно.
Тем временем, дедушка пришел к заключению, что всю семью Крефтов ожидает катастрофа. Змей вручил Еве плод, и чем все это кончилось?
Бабушка прикрыла корзину салфеткой и спрятала за двери, на потом. И после этого игра уже не шла. Мама думала про апельсины, о том, от кого пришел этот дар, дед же повторял молитвы, пока не впал в неглубокий сон с Богом на устах.
Ночью мама услышала его в темноте. Стащил корзину с полки и, пока никто не видел, обжирался апельсинкой.
О платье
Мама считает, что нам ужасно везет, потому что вещи сейчас чрезвычайно дешевые, и что мы можем путешествовать по миру. Ее молодость, в отличие от наших времен, прошла в мечтаниях, она хотела, чтобы у меня была иная, богатая и великолепная жизнь, потому что она страшно меня любит.
Она никогда не покидала Гдыни, хотя желала увидеть Закопане, и все комбинировала, а как бы оно было поехать в отпуск в Югославию. Дедушка размышлял о том, чтобы начать откладывать на такую поездку, но потом пришел к выводу, что особого смысла и нет, поскольку здесь, в Труймясте, у нас есть и леса, и море, так чего хотеть большего.
Иногда в клуб на Пагеде приезжало кино. Показывали, в основном, советскую туфту про солдат и пионеров, мюзиклы из Восточной Германии, хотя случались и фильмы про золотоискателей или что-нибудь подобное.
А помимо того, мама глядела на корабли, размышляя о том, куда те плывут, и все время читала репортажи из заграницы, печатаемые в "Пшекруе".
Признаю, что я чего-то недопонимаю, потому что, как мне кажется, если чего-то желаешь, то просто сражаешься за это – даже если и знаешь, что будет нелегко. Вот я мечтал о том, чтобы готовить, вот и сделался поваром. Хотел семью, вот и имею семью. Я жаждал красивой и умной жены – вот вам и Клара.