Она спрашивала, случались ли подобные исчезновения в Фирме раньше. Похищали ли их людей? Что с ними тогда происходило? Блейк напомнил, что отец – русский, беженец и изменник, так что прецедент сложно выискивать. Зато нашел утешение.
Если даже его похитили русские, что вовсе не было так уж точно, то ничего плохого с ним не случится. Десять лет он работал на Фирму, так что из него вытащат все, что он знает, а потом предложат обмен на своего шпиона.
Маму обеспокоило это вот вытаскивание информации. У отца выколупают глаза или раздавят яйца? Блейк врал, а исчезновение старика ему только шло на пользу. Он изображал из себя озабоченного приятеля, чувствовал себя нужным, неумело врал и даже предлагал матери куда-нибудь пойти с ним, просто так, чтобы прогнать нехорошие мысли. Такие попытки она игнорировала.
Дом в Крофтоне сделался большим. Мать спасала только работа. Сразу же после Нового года она открыла кабинет, в котором зароилось от афроамериканцев, которым полиция выбила зубы; пациентов с лейкоплакией[73] от сигарет, с лишаями от стресса и с кариесом от сладкого кофе с молоком. Мать смеется, что ей не нужны были ни газеты, ни телевизор. Она глядела на зубы и уже знала, с чем бьется американское общество.
Под конец января ее вызвали в Фирму. День был морозным и ветреным. На голых ветках теснились черные птицы. Отец пропал месяцем ранее.
Центральное бюро Фирмы располагалось в массивном и старинном, как для Америки, здании. Табличка у ограды сообщала, что здесь располагается администрация междуштатовских дорог или что-то подобное.
Мама ожидала, что ее встретит кто-то из руководства, тем временем ее принял какой-то случайный служака с усиками под молодого человека и с перстнем на пальце. Он прыгал вокруг матери, предлагал виски и сигареты, и был весь такой самоуверенный и неграмотный.
Молодой человек говорил то же самое, как Блейк перед тем. Извинился за неудобства, заверил, что все будет прекрасно и постоянно косился на ряд циферблатов, показывающих время в различных странах. Мать прервала его пиздеж, и спросила прямо:
- Где мой муж?
Тот ответил, что отца все время ищут и остаются в контакте с русскими. Догадливая мама посоветовала чиновнику перестать пороть чушь, ибо, раз они ведут переговоры с Москвой, это означает, что отец именно там, и нет смысла его разыскивать. А если же его до сих пор ищут, то чему служат данные переговоры?
- Где мой муж? – нажимала она. – А если этого не знаешь, тогда скажи, где сейчас Едунов?
Тип был похож на вытащенного из проруби. Он затушил сигарету, собрал пепел с мокрых пальцев. Он напомнил, что в Вену отец с мамой оправился, в принципе, в приватном порядке. Так они получили охрану, которую отец сбил с толку, игнорируя принципы безопасности, так что известно, кто во всем виноват.
После этих слов мать так хлопнула дверью, что свалились жалюзи с окон. В коридоре она потребовала встречи с настоящим ответственным лицом и даже стала заглядывать в остальные комнаты. Блейк, присутствовавший при этом фарсе, предложил показать ей рабочее место отца.
Так они попали в подвальное помещение, где до недавнего времени располагался папочка. Там имелись массивные деревянные подоконники и два убранных письменных стола. Лейк указал на нужный. Мама уселась за ним. Здесь отец скучал и проклинал судьбу. Когда-то у него был корабль, а теперь он очутился в подвале. В помещении пахло кофе и штукатуркой.
Бросит ли меня Клара? Я забыл о ней, но завтра буду помнить, а вобью в голову свою любимую жену, закреплю, как имплант, потому что не представляю себе жизни без нее, пойду к врачу, а тот наверняка скажет, что мне нужно. Мы преодолели столько трудностей, и с этой правимся, пускай только пройдет этот проклятый день, операция. Я желаю здоровья матери, и сразу потом – сна.
У меня конверт от мамы. В нем документы и фотографии.
На снимке представлена мать на океанском берегу. На ней закрытый купальный костюм, темные очки, полотенце она перебросила через плечо и смеется, словно бы только что сошла с карусели. Наверняка снимок сделал отец, это Чесапикский залив, их волшебное место.
Я пытаюсь протянуть нити между этой девушкой и старушкой с больничной койки. Не стареют только лишь глаза и улыбка.
Именно эта фотография нашлась в ящике отцовского письменного стола; наверное, она стояла на нем, оправленная в деревянную рамочку.
Дома мать раскрутила рамку, потому что фотография была выпуклой.
Из-под снимка выпал сложенный вчетверо листок.
На одной стороне содержалось сообщение об американце, включая встречу на пляже и смерть в госпитале. На другой стороне папа в элегантных колонках записал даты и места: выезд поездов и вылеты самолетов из Вены в различные города по всей Европе, адреса банковских сейфов и длинные ряды цифр, смысл которых оставался неизвестным. На полях мать обнаружила свое имя, нанесенное поспешно и замкнутое вопросительным знаком. Точка в нем пробила бумагу.
"Елена?".
О том, как прикидываться идиоткой
Мне нравится почерк отца, эти тесные отступы между словами буквы, выставленные словно взвод, и ровненькие поля. Отец заботился о порядке, даже если и спешил, делая эту заметку.
Покупаю в "Инмедио" шариковую ручку, прошу дать мне листок и пишу пару предложений на пробу, выглядит даже элегантно, хотя и по-школьному; у букв имеются кругленькие животики, соединительные кривые и черточки, они собираются на безопасном расстоянии, как будто стерегут друг друга. Я пишу о взрывах в голове и трупах, сравниваю этот листок с ксерокопией папиной заметки, ну что же, у него получилось лучше.
Помимо этой старинной ксерокопии и фотографии, в конверте находятся ксерокопии листков, написанных мамой по-английски. Снова мы имеем пришельца на пляже, смерть в госпитале, но акцент перенесен на Едунова, на его роль в этом цирке и на вертолет, на котором космический труп полетел в СССР.
Мама приготовила этот текст перед планируемым визитом в советском посольстве. При этом она прикидывалась идиоткой, наврала, будто бы родилась в Сиэтле, а наводя порядок в доме, нашла записки дяди времен Великой отечественной войны. Их она передаст лично в руки такому-то атташе и указала фамилию, которой тогда пользовался Едунов.
Ей обещали отозваться, так и сделали.
Я спрашиваю у мамы, что, собственно, она планировала сделать, когда уже встанет перед Едуновым. Закричать его до смерти?
Она сфотографировала заметку папы, составила собственную и отправилась в Аннаполис, где печатник с мимеографом копировал церковные брошюрки. Так она попросила размножить эти листики, и сама проверяла, что ни один из них не застрял в барабане машины.
Возвращаясь, она делала крюки, чтобы проверить, не ехал ли кто за ней слишком долго.
Ночью, уже в Крофтоне, она прислушивалась, не скрывает ли шум дождя шаги убийц.
Каждый, кто столкнулся с американцем, исчез или умер: отец, врач из военного госпиталя, Кирилл и Платон. Мне странно, что мама так свободно упоминает последнего.
Она приготовила три набора с собственным признанием и фотографическим негативом. Один из них попал в тайник в доме, о котором еще будет речь, второй к какому-то юристу в Балтиморе, а третий забрала с собой к Едунову.
Она планировала шантаж: если старик не вернется, она сама обратится в газеты.
Кабинет в советском посольстве истекал золотом и сиянием люстр, в углу стояло фортепиано, точнехонько как в "Бристоле" , словом, было чудно, и только Едунов не пришел.
Вместо него появился вежливый старец с громадным носом и остатками волос, приклеенными ко лбу. Он ужасно увлекался Великой Отечественной войной. Он же сообщил, что Едунов здесь уже не работает. Мать начала допытываться – почему, и этот тип неожиданно утратил всю свою вежливость: ему хотелось знать, что же там с обещанными воспоминаниями, и вообще, зачем она пришла.
Мама вспомнила, что Едунов весьма любил молоденьких девушек, и разрыдалась так, что старый дурак подал ей платочек. Среди безумных слез и фантастических спазмов она рассказывала, как Едунов встречался с ней, как поил ее шампанским, предложил ей руку и сердце, а потом исчез. Дед с платочком кивал багровой башкой.
В конце концов, он сообщил, что Едунов не работает в посольстве с Рождества.
Мама все поняла. Он смылся после аферы в Вене.
О секретах
Через месяц после возвращения в Штаты мама сориентировалась, что она беременна.
Она неплохо удивилась. Я был настоящей неожиданностью.
Старик временами фантазировал о ребенке, так что мать в тайне от него принимала таблетки для контрацепции, и если бы взяла с собой в Вену, меня на свете не было бы. Только вещи она собирала в потрясении после сна об отце и Платоне.
Никогда до сих пор она не была сама. Сначала жила со своими родителями, потом с отцом Дом в Крофтоне сделался огромным и глухим.
У нее в кабинете появился пациент, который верил, будто у него в деснах размножаются змеи. Так вот она желала рассказать ему об отце. Даже ему.
Печали мы сохраняем для себя самих, слышу я от нее. Она разговаривала бы с Бурбоном, если бы тот был жив, только Бурбона давно уже не было. Тем не менее, на кухонном столе она все равно выставляла две тарелки.
Чтобы убить время, она просматривала каталоги моды, и поймала себя на том, что до сих пор выбирает одежду для отца: светлые брюки-клеш, кожаные полуботинки, прошитые широким швом, и замшевую куртку, в которой он выглядел бы как Уоррен Битти.
Она выгладила все сорочки отца.
Когда она мастерила ловушку для енота, хотела поругать старика, почему он этим не занялся.
Она убирала. Разложила бумаги отца по папкам. Старик записывал извлечения из законодательства штатов Мериленд Пенсильвании и обеих Виргиний, особенно в плане владения оружия и езды в пьяном виде. Он же выписывал случаи похищений, перестрелок и пусков ракет во Флориде.