Из подвала мать вынесла огромную кучу окурков, где-то около сотни пустых бутылок и книгу Тургенева, оправленную в кожу. Страницы были вырезаны, оставляя место для пистолета.
Уборка превратилась в поиски. В гараже мать нашла радиопередатчик с ручкой и с микрофоном на скрученном кабеле. Старик хранил его в тайнике за ящиком с инструментами.
Большинство секретов он собрал за фальшивой стенкой шкафа с охотничьим снаряжением. Там было лезвие для открывания конвертов таким образом, чтобы их можно было снова заклеить, фотоаппарат величиной с сигаретную пачку; пенковкую трубку с антенной в чубуке, бутафорскую монетку с тайником внутри и оборудование для поисков подслушек. Мать сразу же им воспользовалась: нашла четыре штуки.
В Фирме ей прицепили хвост. Под домом стоял пикап с двумя типами; мать выдержала неделю и пошла к ним. Те хотели отъехать, но мать встала перед капотом и пригласила их в кабинет, предложив двойное обезболивающее.
Рожи у них были такие, как будто хотели про запас надышаться кислородом; больше мать их не видела.
Ранней весной до нее дошло, что никому нет дела ни до старика, ни до ее собственного несчастья. Тогда она надумала встретиться с президентом Никсоном. Рожа у того была словно картофелина и злые глаза, но ему пришлось ее выслушать, что ни говори, она танцевала с Кеннеди.
Так родилось очередное письмо о жизни моих родителей, о бегстве и венской трагедии; в нем было полно о заслугах отца для правительства Соединенных Штатов. Про американца на сей раз она умолчала.
Никсон на письмо не ответил. Не ответил ни его заместитель, ни охранник, ни парикмахер. Чем глубже засовывала мать руку в почтовый ящик, тем больше ничего в нем не было.
Тогда она начала звонить. Секретарши обещали помочь в деле. И дело шло и шло, пока у матери не вырос живот. В конце концов, ее принял секретарь по обороне. Из своего рабочего времени он с трудом выделил десять минут и притворялся, что присланные документы ему знакомы. Под конец он обещал помочь и сообщал маме, какая она храбрая.
Разозленная мама позвонила тому журналисту, который несколько лет назад сделал интервью с отцом. За то время, что они не виделись, мужик окончательно поседел и надел рубашку, снятую, похоже, со своего прадеда. Его интересовала исключительно правда. Мать произнесла в камеру: мой муж пропал, а правительству до этого нет дела.
О старом Клаусе
Я просматривал вырезки из "Вашингтон Таймс", "Вашингтон Мансли", "Зе Хилл", найденные в конверте от матери. Об отце написали и даже вставили снимок с какого-то банкета. Черный галстук-бабочка вгрызается в горло, лампа светит у него из-за спины, образуя подобие ореола, рюмка в руке блистает, будто драгоценный камень. Все сообщения из текста идут от матери, жаль, что у меня нет целых газет, только эти обрезки. А вдруг там печатали что-то про людей-ящеров или Большеногого[74]?
Смеюсь над собственной растерянностью, и еще сильнее, чем до сих пор, но понятия не имею, что же есть правда.
Короче, статьи были запущены, вышла даже телепередача, а к матери прилетел Блейк с вопросом, что она курила и как собирается прикрывать совершенную дурость.
В ответ мать показала ему блокнот, заполненный запланированными встречами с журналистами. Она не отказала никому. У не даже была договоренность с сельскохозяйственным ежедневником из Кентукки.
Блейк умолял, чтобы она со всем этим успокоилась.
- Я прекращу, когда вернется мой муж. Или ты покажешь мне его могилу, - тут же прибавила мама. – И вообще, Арнольд, подумай, на чьей ты стороне. Мне фальшивые друзья не нужны.
Вообще-то, в чем-то он был прав, потому что мать навлекла на себя неприятности. Телефон звонил непрестанно, в кабинет стягивались какие-то странные люди.
Мужик, который выглядел словно родной брат Фреда Флинстоуна[75] заявил, что старик сбежал с его женой. Они вместе похитили самолет и проживают в Индии, где работают над новыми разновидностями ядовитого сахара. А судьба хотела, чтобы супруга этого типа была родом из Дели.
Какой-то тип из-под Ричмонда, якобы, знал старика по совместным охотничьим вылазкам и заявлял, что до сих пор встречаются: папочка проживает где-то в лесах Западной Вирджинии, носит шляпу из коры и запихивается всяким мусором. Еще кто-то встретил отца на концерте Эрика Клептона, кто-то еще проиграл ему в карты, а какая-то пожилая, сонная женщина заметила, как он учит красных кхмеров; для этого она воспользовалась телепатией.
Мама спрашивала у всех этих людей об одном: какого роста был отец? Такую каланчу трудно забыть. И никто не знал. С одним исключением.
Матери написал некий Клаус, независимый специалист по сложным случаям. Он устроил старику левые бумаги и послал на Кубу. Он же рекомендовал, чтобы мать установила себе вторую телефонную линию, сожгла это письмо и дала объявление в "Балтимор Сан" – именно так они и должны держать между собой связь. Еще он потребовал тысячу баксов. Исключительно для отца.
Этот великан, здоровяк, писал Клаус, буквально сохнет от тоски.
Это письмо, переписанное для потребностей домашнего архива, до сих пор у меня перед глазами.
Блейк посчитал, что Клаус может что-то знать, потому мать выделила эту тысячу и поместила объявление. Ответ пришел с письмом из Флориды. Клаус потребовал еще пять кусков в обмен на контакт с Колей при посредстве отделений Корпуса Мира[76] или чего-то подобного.
Поехали они в ту Флориду. Мать вспоминает пальмы бассейны и белые дома; она ожидала солнца и крокодилов, тем временем, постоянно лил дождь, а небо имело цвет песка.
По неподвижному морю плавали парусники, по пляжу прогуливались жирные альбатросы, тепло, мокрый рай.
Она ожидала с надеждой в сердце и долларами в сумочке. Клаус указал ресторан и предупредил, чтобы она пришла сама. Блейк сидел в арендованной машине на другой стороне улицы.
Мать заказала куриные крылышки, все время напоминая себе о необходимости есть. Над головой у нее сонно вращался грязный вентилятор.
Вместо Клауса появился пацан с запиской. Там было написано, чтобы она бросила деньги на мусорнике перед рестораном и ушла. Да, эту записку она тоже сохранила.
Мать завернула пять тысяч в газету, сунула в мусорный бак и уселась в такси. Они сделали небольшой круг, после чего она приказала припарковаться неподалеку от ресторана: лежала на заднем сидении и пялилась на ту долбанную мусорку.
Клаус оказался мелким мошенником. К мусорному баку он крался, будто слепой лис в курятник и без протеста позволил надеть на себя наручники. К такому он уже привык.
Он оказался профессиональным обманщиком и шантажистом, пару месяцев назад отсидевшим срок за подделку чеков. Мать он увидел по телевизору. Он не встречал отца и даже никогда его не видел в жизни, а в ходе допроса интересовался едой и выпрашивал сигареты. Выглядел он смирившимся с судьбой. Он рискнул, не удалось – и все. Он был бы фрайером, если бы не попробовал.
Его, вроде как, спросили, откуда он знал, что отец высокий.
- Рядом со мной любой будет дылдой. Я низенький, зато психованный.
За этот свой номер он получил три года.
О больших зубах
Но эта афера принесла и кое-что хорошее. Отозвались от Никсона с приглашением.
Мама объясняла себе, что ее снова обманывают; она уже и не ждала отца, но и преждевременно его не хоронила.
Президент обожал огонь. В камине горели дрова, в высоких подсвечниках пылали свечи; возле двери висело два тяжелых флага; впрочем, все в этом кабинете должно было подавить гостей: кубки в витрине, оправленные в кожу книги, машина для диктовки на тяжелом письменном столе.
Сам Никсон был похож на чиновника среднего уровня, и у него был голос хищника, измученного уотергейтским скандалом. Мама начала кратко излагать историю побега; Никсон ее перебил, сказав, что ему все известно.
- А известно ли вам, господин президент, что ваши люди поначалу допрашивали моего мужа в течение года, а потом послали на телевидение, за что он получил смертный приговор в СССР, а в Штатах – работу в подвале. Потом ему поручили какое-то странное задание, из-за которого он стал много пить и стрелял в сосны. Под самый конец нас выслали в Вену, и там двое партачей потеряли мужа среди белого дня. Одна женщина-агент погибла. Кто ее убил? Под конец, люди, которым вы платите за работу, и которые должны были нас охранять, обокрали меня и заставили уехать, хотя я должна была остаться, действовать на месте совместно с полицией, властями и посольством. Я осталась ни с чем. Меня месяцами обманывают. Где находится мой муж? Где мой муж, господин президент?
Моя мать, красивая, беременная и взбешенная перед великим Никсоном; я прекрасно вижу, как она стучит по столу и пронзает взглядом Никсона, деваха из Пагеда, дочь работника верфи, которая игралась со мной в оборотней.
Никсон свалился в кожаное кресло, вытер губы платочком и ждал, когда мать выговорится.
- Я говорил о вашем муже с Брежневым, - сказал он так, словно речь шла о мужике с автомобильной мойки. – К сожалению, русские ни о чем не знают. Так мне сказали.
Он поднялся с кресла и поклялся, что лично всем займется. К делу отнесется со всей серьезностью, так как осознает заслуги матери перед Америкой. Потом провел ее к двери.
Что касается ее личных заслуг, то она могла назвать разве что снижение уровня заболеваний ротовой полости в Крофтоне и его округ.
У Никсона, впрочем, были великолепные зубы, белые и огромные как лопаты для уборки снега. Мать думала о них, идя по коридору и размышляя, врал ли их владелец.
И она почувствовала себя еще более бессильной, чем до того.
О полдне под Вотивкирхе
Странно, но Никсон свое слово сдержал.
Блейк прибыл за мамой на рассвете, обыскал более тщательно, чем следовало, и отвез на стоянку для охотников, где уже стоял черный "плимут фьюри". В машине ожидал седеющий тип с сигарой. Он стряхивал ее через окно. Шел дождь мокрый пепел размазывался по стеклу. Незнакомец указал на то, что встреча неофициальна. Если мать снова обратится в СМИ, они от всего открестятся.