Едунов не проявил удивления, он наверняка знал, что Хелена его, наконец, найдет. Он отступил на шаг и пропустил ее в дом.
В тот день на нем была рубашка стального цвета, темные брюки-клеш, тяжелые часы и толстенная цепь на жилистой шее. Даже бездействующая рука была украшена перстнями.
Двигался он как конькобежец, буквально танцевал вокруг Хелены, тряся штанинами. Он осторожно снял с нее пальто и пропустил вперед, показав дорогу в комнату.
Там пахло пылью и жирной едой.
Ковер в пятнышки изображал из себя леопардовую шкуру, тяжелые, коричневые шторы блокировали доступ свету, имелся разожженный, обложенный камнем камин. Люстра, изготовленная из штурвала, заставляла вспомнить морские приключения жильца.
Реальную, более важную памятку Едунов прижимал к бедру, рука словно бы съежилась и усохла. От ее мертвенности силуэт будто бы изгибался в сторону.
Хелена глядела, одновременно изумляясь и веселясь тому, как хозяин мучается, вскрывая вино, как бутылка прыгает по столешнице, как она не слушается и вращается вместе с пробкой.
Мать уселась на полукруглом диване цвета ранней осени, на стеклянный столик положила пачку "лаки страйк". Осторожно вынула из сумочки сигарету.
Едунов сказал, что очень рад этому визиту, ведь они знакомы многие годы, но никогда много не разговаривали, наконец-то случилась оказия все это изменить. Он еще не ужинал, с удовольствием что-нибудь приготовит, в принципе, он редко принимает гостей.
- Где мой муж? – спросила Хелена.
Едунов строил из себя дурачка. Он дал понять, что сейчас является обыкновенным гражданином Америки, все вопросы холодной войны, сражений разведок оставил рлзади, просто радуется жизни.
Хелена на это ответила, что многого и не ожидает, не надеется и на то, что муж когда-нибудь к ней вернется, ей просто хотелось знать, что произошло в Вене и потом. Николай жив или его убили? Кто она: вдова или брошенная жена? А если Коля живет, то где? Именно это и хотела узнать моя Звездочка, моя неживая Хелена.
Одновременно она водила взглядом по загроможденному салону, игралась пачкой сигарет с фотоаппаратом внутри, вроде бы вся такая взволнованная и нервная.
А Едунов, этот крысиный король, ответил, что в чем-то может и помочь, но через какое-то время, они поужинают и поговорят спокойно, налил вина и взялся готовить рыбу в овощах.
На кухне он расставил сковородки и кастрюльки, резал лук порей и брокколи под треск раскаленного жира. Без своей руки он помогал бы себе даже носом, если бы только мог, да еще и шутил, что за годы холостой жизни одичал, готовит просто, но вкусно, и ему очень не хотелось бы подвести моей Хеленки.
Да, здорово я тем гарпуном достал.
Он вспоминал меня и вечно проклинал, когда завязывал шнурки, управлял машиной или расстегивал бюстгальтер, когда надевал трусы и приглашал на танец. Тогда он бешено бормотал: ёбаный Нарумов.
Хелена терпеливо ожидала и делала снимки всякий раз, когда Едунов поворачивался.
На полках, подоконниках и на стеклянном столике лежали книги о космосе, внеземных цивилизациях и о реинкарнации на других планетах, о землях шумеров и египтян, о безлюдных землях в Мозамбике, о происхождении которых нам неизвестно, и об Атлантиде.
Все это она осматривала, украдкой щелкала снимки, считая кадры, а Едунов тем временем убеждал ее, что никогда не хотел меня обидеть, просто так вышло, что зря мы вообще сбежали, ведь он нам бы помог.
Мать начала прохаживаться по салону. Она раскрывала книги, вроде как из скучающего любопытства. Там были туманные фигуры в неуклюжих скафандрах и тарелки, ухваченные на зернистом небе.
Едунов подчеркивал в них какую-то чушь о летающих сигарах и путешествиях на Венеру. Еще он обожал закладки.
Она спросила его, легонько, есть ли у него сын. Тот не понял, о чем речь.
Та пояснила, смелая и умная, самая великолепная в мире девушка, что подобными вещами, как правило, интересуются дети. У одной из ее пациенток есть десятилетние близнецы, те приносят в ее стоматологический кабинет комиксы и фантазируют о марсианах с буравчиком на рожице.
Едунов холодно ответил, что все это серьезные дела, тут не над чем шутить. Хеленка подбодрила его рассказывать дальше, она с удовольствием узнает.
Хозяин перевернул рыбу на сковороде и пригласил гостью в кабинет. Он выглядел так, словно бы в нем кипели робость и гордость.
В кабинете у него был письменный стол, достойный адмирала, видал я такие, засыпанные документами, снимками и заметками. На полках лежали скоросшиватели, там же были папки, завязываемые на бантик, два шкафа: обычный и несгораемый, а еще двери с кучей замков. Совсем как у нас в Крофтоне.
Воняло пожилым мужчиной. Едунов должен был засиживаться тут сутками.
Хелена спросила, над чем он здесь работает. Весьма тронутый, тот начал ей показывать самые различные чудеса, связанные с иными мирами: фотографии космических кораблей, похожие на те из книжек, но оригинальные; показания похищенных пришельцами из космоса бедняг, у которых отобрали память и волю, зато оставили импланты в носу; напечатанное на машинке показание водителя грузовика, который увидел столб атомного огня, а потом для него время пошло вспять; рассказ женщины, которая ехала на гостиничном лифте в компании типа без носа и рта; детские сны о кольцах далеких планет и отчеты про сошедшие с ума радары в Вашингтоне в мае пятьдесят второго года.
По мнению Едунова, существование внеземных цивилизаций – это факт, с которым следует считаться; сам президент Трумен засвидетельствовал их существование; США и Канада даже договорились по вопросу исследования неопознанных летающих объектов.
Уже в сороковых годах американцы телепортировали целое судно, вроде как миноносец, рассказывал Едунов. Произошло это в Филадельфии. Были использованы космические технологии, те же самые, которые Гитлер применял для постройки своих ракет. Во всяком случае, тот миноносец окутался туманом и исчез, чтобы вернуться в то же самое место парой часов позднее, совершенно целый, полностью исправный, вот только экипаж сошел с ума или врос в судно: головы, ладони и ноги моряков стали одним целым с материалом корабля.
Хелена поддакивала, трепетала ресницами, а Едунов достал из сейфа стальной винт, вроде как с того корабля. Он держал его перед собой и пояснял, что его сделали из элементов, не известных на Земле.
В конце концов, Хелена сообщила, что все это ужасно увлекательно, но, как ей кажется, рыба пригорает.
Об иной руке
Едунов погасил электрический свет, зажег свечи и накрыл на стол. На нем он поставил тарелки с рыбой и с картошкой. Жестом он пригласил Хелену занять место. Он подлил ей вина и разглагольствовал, словно вместо лжи у него изо рта вылетали золотые червонцы.
Знаю я таких. Тут речь шла о чем-то больше, чем секс с прелестной вдовушкой, возможно, даже не о мести. Более всего на свете ему хотелось быть мной, Николаем Семеновичем Нарумовым. Он жаждал моей силы, моей храбрости, он даже согласился бы на выпадающие от голода зубы, на необходимость варить лед и жевать сапог, я сбежал из немецкого плена, а он – нет, я был в штрафной роте, а он не был, потому что всю войну просидел в Москве и не командовал даже собственным хуем, не говоря уже об эсминце.
Я добыл самую красивую во всей Гдыне женщину, так что он желал иметь ее, ибо, благодаря этому, каким-то образом сделался бы мной.
Люди меняются, превращаясь в людей, например, Дастин – в меня.
Пока же что они элегантно кушали, разговаривали.
Хелена спросила, что он, собственно, делает в Штатах, ведь он уже не работает в посольстве и на приемах его искать напрасно. Настроение Едунова испортилось, он сказал, что об этом они говорить не станут, поскольку он выполняет важные задания большой степени секретности. Этой информации должно хватить. Хелена смеялась.
Где мой муж, спрашивала, где я – Николай Нарумов?
Вместо ответа Едунов извлек из себя каскад комплиментов. Это ведь какое громадное достижение: получить высшее образование в Америке, хотя на свет появилась в портовой дыре где-то в стране народной демократии. Да еще и открыла собственный кабинет, работала столько лет, даже будучи в положении, даже сейчас, после рождения ребенка. Как там сынок? Растет здоровым?
Хелена ела рыбу и прятала испуг.
Едунов говорил про дом в Крофтоне, о пациентах, о выездах с животом под штаб-квартиру Фирмы. Он знал о ней все.
Она повторила свой вопрос: жив или нет, только теперь ответ сделался ясным: живу, как и каждый отец, в собственном сыне.
Мать вспомнила, что пришла сюда не ради забавы, раз уж Едунов так хорошо знает ее жизнь, то знает и то, насколько она занята. Она хочет правды. Какой угодно. Услышит ее и уйдет, больше он ее не увидит.
Едунов ожидал чего-то совершенно противоположного. Он наклонился через стол, положил свою ладонь на ее ладони и произнес с весельем, построенным на страхе, что да, ему известно, что со мной произошло. Он никому об этом не говорил. Хелена одна узнает, но если даст кое-что взамен.
Чего он хотело, легко догадаться.
Мать забрала руку, Едунов обошел стол и опустился перед мамой на колени. Коснулся ее ног, ища дороги к внутренней части бедер. А у Хелены все еще была рыба во рту.
Едунов сказал, что не сделает ей ничего плохого, наоборот, всех, что были у него до сих пор, он осчастливил.
Он бы и упал на Хелену, но ему не хватало руки, чтобы опереться. Пытался целовать, хватал за бедро, лапал грудь через блузку.
Мать оттолкнула его, но он, все же, был тяжелым, а когда навис над ней, словно ночной кошмар, с действующей рукой на краю стола, крикнула, что скорее уж легла бы с обезьяной, чем с таким уродом, и наверняка у него всего лишь половинка члена.
Едунов ударил ее кулаком в лицо, разорвал блузку, схватил бутылку и плеснул вином в лицо моей Хелены. Ах, мой хуй ей не нравится, так будет бутылка, а хуя такая блядь и не заслуживает. И тут же завыл, словно бы уселся на раскаленных углях.