Он поставил все на одну карту и сбежал
И этой картой был труп пришельца.
Именно это Едунов и сказал Хелене. Я лично не передал тело, поэтому он сделал это, по крайней мере – попытался. Ему ведь нужны были гарантии, на основе которых он построит свою будущую судьбу.
Хелене осталось сделать ту последнюю, окончательную вещь.
В комнате за кабинетом, которую она выявила, обыскивая дом, были замурованы окна. Не было никакой мебели и голые стены. Посредине стоял холодильник, закрытый на висячий замок. Понадобилось какое-то время, прежде чем она решилась его открыть. Так ведь всегда и бывает. Мы желаем узнать правду и боимся, когда та мертвая правда лежит рядом, под ключом и на морозе.
Хелена вернулась к Едунову и бросила с весельем в голосе:
- Одной руки тебе хватило бы. Хотя, как мы знаем, иногда и двух рук мало.
- Позвони врачу, – прохрипел тот.
Хелена взяла аппарат со столика у софы, подтянула кабель и поставила рядом с Едуновым. Тот застонал. Бессильный и обманутый, он стучал ногой в стенку. Трубку он едва удержал. Беспомощный палец соскальзывал с номеронабирателя.
- Сам позвони, - произнесла Хелена, бросая Едунову баночку с таблетками, и ушла.
За собой она тащила туристический холодильник.
О договоре
Я расписался за стаканчиком, даже и не знаю, когда Юрий звонил.
Еще звонил Куба, звонили Клара и Олаф. Слишком поздно для подобных разговоров.
Скотч входил в меня, словно мед. Я достигаю того состояния величественного упойного кайфа, когда мысли просветляются, словно храбрость, а сердце разогревается до смелых планов на развалинах сомнений. Сейчас я мог бы убить дракона, а мне необходимо лишь человека.
Я так давно не пил. И тосковал по той силе, что сглаживает все колючки в мире.
Юрий снова звонит, отвечаю на звонок. Сукин сын понятия не имеет, с кем он на самом деле разговаривает.
Прошу, чтобы он включил камеру в своем телефоне, а свою оставляю отключенной.
И правда, он торчит на том сраном моле, да еще и крутится вокруг собственной оси, словно куколка в шарманке для кагебистов. Я вижу открытое море с красными огнями судов, горб темного леса, даже устье Утиной речки и орловскую таверну, белые доски самого мола и фонарь с печальными лампами.
Он спрашивает, есть ли у меня уже то, что для него так важно, то самое, что Хелена забрала у Едунова, чтобы купить себе новую жизнь.
Об этом пускай у тебя голова не болит, говорю ему; пока что этого у меня нет, но пускай надеется. Это второе известие оставляю для себя.
Передо мной, между компьютером и бутылкой, лежит закрытый последний конверт от Хелены.
Излагаю свои условия. Встретимся в условленном месте в пять утра, я передам ему эту бесценную вещь, он же взамен оставит в покое Олафа и Клару. И никогда больше к ним не приблизится, не позвонит, не вышлет электронное письмо, никогда не появится в "Фернандо" и ничего там не съест, даже если бы то был самый последний во всем мире ресторан. Всю оставшуюся часть своей обосранной жизни он проведет вдали от этих двоих, от моих самых любимых.
О собственной безопасности молчу, будем серьезными, дела зашли слишком далеко.
Юрий соглашается после минуты деланных сомнений, как будто бы хотел спросить: это уже все? Но не спрашивает.
Он только хочет знать, какое место я выберу, где мы встретимся.
И ответ он ведь знает.
Такое только одно.
О каштане (2)
Вскрываю конверт от Хеленки, тот последний, который сын получил уже в больнице, прежде чем моя любимая отправилась на операцию и умерла.
Жаль, что меня там не было. Я мог бы ее защитить.
Вытаскиваю нож из нейлоновой сумки. Хоть и пьяный, я все еще могу сделать это одним плавным движением. Пронзаю воздух перед собой, вонзаю лезвие в воображаемые сердце, печень и бедренную артерию, калечу несуществующие ладони, напрасно защищающие путь к призрачному горлу. Наконец вскрываю конверт и прячу нож.
Из средины выпадает листок, на нем единственное слово, написанное врачебным почерком моей Хеленки, буквы качаются, словно соль анекдота. И это слово: каштан.
Дерево, которое посадила весной пятьдесят девятого года, когда мы были почти счастливы.
Поднимаюсь, в голове все кружится. Предметы мебели расползаются, как на сбитом снимке. Спускаюсь, держась за поручни. Иду за дом, земля лепится к туфлям.
А вот и наш каштан, и дупло в этом каштане. Высоко, так что возвращаюсь за лестницей, не могу ее найти, потому что не знаю, где Хелена ее держит, она вечно прятала мои вещи, книжки, запонки, портсигар, охотничий бинокль, никогда они не лежали там, где я их оставил, сейчас точно так же. Шастаю по дому, ищу лестницу, где люди вообще держат лестницу, в конце концов, плюю на все и хватаю стул.
Тяну его за собой, а деревянные ножки бьют по ступеням.
Влезаю на этот стул. Пытаюсь достать до дупла, сую руку по самое плечо. Хватаю. Что-то там ждет меня.
Падаю на траву. Минутку лежу. Небо ясное, наполненное звездами, как будто бы снова наступила весна.
Держу темный вакуумный бокс в форме цилиндра, длиной с полметра, тяжелый.
Уже за столом чищу этот футляр, стряхиваю листья и паутину. В средине ожидает секрет Хелены, но это же и часть моей большой тайны.
Один вакуумный футляр скрывает второй, а еще пакетик, из которого откачан воздух. Боюсь, что та штука, когда я ее извлеку, рассыплется в пыль. Но так не происходит.
Сейчас она лежит на письменном столе из Икеи – серое предплечье, ампутированное перед самым локтем, с более светлой, почти голубой полосой вокруг запястья, и ладонь с шестью пальцами.
О доме
Вскоре после того она возвратилась в Польшу.
Все устроил Блейк.
Она угрожала, что раскроет правду об операции в Вене, с пожертвованием собственного агента и с торговлей внеземным трупом во главе. Блейк клялся, будто бы ни о чем не знал, и только лишь умолял, чтобы она, ради собственного же добра, отдала руку.
С самого начала она утверждала, будто бы у нее только одна.
Взамен потребовала чистые документы, безопасное возвращение в Польшу под именем Хелена Барская и полнейшей защиты перед Едуновым, это на всякий случай.
Дастин должен был получить польские документы новое свидетельство о рождении. Хелена вспомнила про Форсберга, старика потормошили, и формально мой сын появился на свет в Швеции.
Дом и кабинет она продала, не испытывая никакой жалости.
Отсюда и доллары в двери и в ножках стола, бездонный счет и деньги на покупку виллы.
В ночь перед вылетом вернулся Платон. Он стоял над кроватью Дастина, в мокром мудире, дырой от пули, и гладил щечку ребенка верхом ладони. Хелена прокричала ему, что уже его не боится, так что пускай остается, раз обязан, по-видимому, он этого заслуживает.
После того ей снился Дастин: он поднимал головку над резиновым тираннозавром, открывал эти чужие, телячьи глаза, кривил рожицу во вражеской усмешечке и пищал:
- Добрый день, девушка, что у нас сегодня хорошего?
Не знаю, что случилось с Арнольдом Блейком и с Едуновым. Скорее всего, обоих уже нет в живых.
Едунов, гадкая птица с вырванными крыльями, мы забрали у него по руке, я и моя Звездочка. Смог ли он выстрелить себе в голову?
Зато я знаю, что происходило с родителями Хелены в течение всех этих безумных лет.
С самого начала, старика Крефта выкинули из верфи, а его супругу – из рабочего общежития. Их немного прессовали, но под конец даже до милиции дошло, что они с побегом не имели ничего общего.
Отец Хелены нашел работу на Гданьской верфи, куда его приняли как неквалифицированного рабочего. Утешение он нашел в футболе.
Болел за Шармаха, не пропустил ни единого матча на Эйсмонда[77], а раньше заходил в бар "Под Канделябрами". Я его понимаю, потому что и сам любил там посидеть. Когда выпивал лишнего, шел к "Дому под негром" и наверняка жалел, что не зарубил меня топором.
И пострадал он случайно. Пошел на работу, когда уже начались забастовки, и милиция стреляла в народ. Как и в любой другой день, на рассвете он маршировал со станции на верфь, как внезапно с другими рабочими наткнулся на блокаду из бронетранспортеров. Сначала выстрел был послан в темное небо, потом толпа крикнула: бей легавых. Отец Хелены, с которым я лично так и не познакомился, но которого знал Дастин и те, кто ознакомились с этим рассказом, ни с кем не хотел драться, просто он очутился перед стволами винтовок. Стреляли в землю, пуля вырвала кусок бетона, и этот кусок попал в рот отцу Хелены и раздробил ему челюсть.
С того дня он мог молчать легально, его и не спрашивали, почему он сидит тихо.
Мама Хелены устроилась получше. Лишенная работы, она записалась в Общество польско-французской дружбы, немного освоила язык, и когда построили гостиницу "Балтика", а дело с побегом несколько утихло, ее взяли туда дежурной по этажу.
Хелена вернулась к этим людям, ей хотелось, чтобы Дастин узнал дедушку с бабушкой и понимал, что такое семья. А кроме того, Америка ей надоела.
Приземлились они в Гданьске, в недавно открытом аэропорту, она и маленький Дастин. Хелена не сразу поехала на Пагед, багаж оставила в камере хранения и потащила мальчишку через всю Гдыню.
Малыш наверняка делал маленькие шажки. Хныкал. Ему хотелось пить.
В помещении, оставшемся от вокзального ресторана, гулял ветер. Рядом выстроили эстакаду и тоннель. С улицы Владислава IV исчезли рассыпающиеся дома и белье над осыпью. На их месте выросли панельные дома, и только голубой автобус по-старому не спешил.
В круглом здании после "Стильной" устроили кафе. Клиентов ожидала холодильная витрина, серые весы и остатки сливочного мороженого, которые достались Дастину.
Сейчас поедут на Пагед, Хелена подумает о том, что будет, и чтобы такси ехало как можно дольше, но микрорайон появится, в конце концов, из-за новых высотных строений при свеженькой улице. Подует теплый ветер. На лестнице они встретят типа с кроликами, но тот Хелену не узнает. Она не привезла в Польшу ничего такого, что жило ранее.