Бизнесмена тоже можно причислить к лику святых. Ни с того ни с сего дал нам тысячу баксов! Непременно раздобуду ему пушку и уберу его конкурентов. Эх, жену бы его сейчас сюда… Интересно, почему сперма пахнет сырыми яйцами?
Вышел я из сортира не такой взвинченный. Мы тяпнули с Худым Бакке по стаканчику, закусили, и я потихонечку стал успокаиваться. Хм. Налей-ка мне, брат, бортовой.
Худой Бакке открыл еще бутылку водки, а я, откусив от пирога с сыром, спросил:
– Как поживает твоя соседка?
– Которая?
– Ну та, черненькая… Хочу жениться на ней.
– Ты про Наташку?
– Ну да, она такая секси..
– Хорошая девушка, – поддакнул Худой Бакке. – Домашняя, скромная и, главное, чистоплотная…
И он принялся расхваливать ее так, будто собирался спихнуть мне гнилой товар. Но я-то знал, что соседка у него первый сорт, хоть и засиделась в девках. Говорят, целочка. Плевать, если нет. Такую легко уговорить выйти замуж. Впрочем, не знаю. Эти женщины с ума меня сведут. Ну их к дьяволу, лучше поговорим о войне. У абхазцев, я слышал, оружия навалом. Они же не обидятся, если мы прихватим домой по пистолету? Я тоже так думаю. Давай поделим деньги, а то мало ли, на войну ведь идем. Слушай, Бакке, ты мне лишнюю бумажку дал. Нет, так не годится, все должно быть по-честному. Будем держаться друг друга. Я попрошу у абхазцев пулемет. Пойдешь ко мне в напарники? В Абхазии, слышал, пулеметчику еще и пистолет выдают. Правда, здорово? Покажем всем, как надо воевать, и, может быть, абхазский президент вместо медалей наградит нас именными стволами. Как будем делить трофеи? Поровну? Я тоже так думаю. Налей-ка еще водки! Разреши сказать тост! Давай за то, чтоб не перепутать границы и вернуться домой живыми! До дна! Сколько выпили-то? Три бутылки? Охренеть. Ты почему не закусываешь? Поэтому ты такой худой. Слушай, Бакке, давай ты тоже женись. Гульнем на твоей свадьбе. Светает уже. Смотри-ка, море. До чего красивое. У тебя остались сигареты? Давай покурим…
Мы вышли в тамбур, я прикурил и глубоко затянулся. Очнулся сидящим в пустом «Икарусе» и едва не наделал в штаны от страха, потому что в таких вот автобусах грузинские переодетые в милицейскую форму неформалы въехали в Цхинвал сумасшедшей зимой девяносто первого. Неужели мы все-таки перепутали границы и попали в лапы к гвардейцам? Они, наверное, успели шлепнуть Худого Бакке, теперь очередь за мной. Осторожно повернув голову к окну, я зацепил краем глаза бородатых ребят на обочине. Они смотрели наверх и смеялись, тыкая пальцами в небо, куда, видать, вспорхнула двадцатидвухграммовая душа моего худого друга. Сейчас я тебя догоню, брат. Меня мутило, однако я собрался и, шатаясь, попер к выходу. Один из бородатых весело на меня глянул и спросил:
– Что, брат, плохо?
По выговору я узнал в нем чеченца и хотел расцеловать его, до того обрадовался, что он не гвардеец, но сдержался: неправильно поймет.
– Плохо, – улыбнулся я и ринулся в кусты, где меня вырвало. Там я увидел Худого Бакке с бутылкой пива. Он тоже смотрел на небо наших абхазских братьев.
– Что там? – спросил я. – И куда, мать его, подевались мои очки?
– На твоем сопливом носу, – улыбнулся он. – Абхазцы сбили грузинский самолет, – пояснил Худой Бакке, глотнув пива.
– Урра-а! – крикнул я и поперхнулся блевотиной.
В Гудауте «Икарус» остановился возле здания, где располагался штаб Конфедерации горских народов, и мы с остальными добровольцами сошли с автобуса. В коридоре штаба расхаживал длинноволосый тип в камуфляже и с пулеметом. Кажется, это был часовой, но какой-то киношный. На секунду он остановился, равнодушно посмотрел на нас и снова принялся кружить в своем пространстве. Нас позвали, и мы вошли в кабинет, где за столом сидел рыжий худощавый мужик в тельняшке. На столе перед ним лежала большая тетрадь, куда он записывал вновь прибывших. Он спросил, откуда мы. «Из Южной Осетии», – ответил Худой Бакке. И тут началась такая волокита, что я проклял все на свете. Я-то думал, что нам сразу дадут оружие и пошлют на передовую, но случилось совсем иначе. Рыжий дядя, осмотрев наши паспорта и военные билеты, послал нас в местный военкомат. Мы поплелись искать его под проливным дождем. Мне становилось все хуже и хуже, и я остановился под пальмой, где не так лило.
– Пощупай-ка мне лоб, – попросил я Худого. – Кажется, у меня температура поднялась.
Влажной прохладной ладонью Бакке дотронулся до меня и, поморщившись, произнес:
– Нет у тебя никакой температуры.
– Как это нет, когда я весь горю! Слушай, если начну бредить, ты меня просто выруби, не то нас расстреляют… Понимаешь, я иногда наговариваю на себя. Могу в горячке сказать, что мы предатели, и буду раскаиваться, да так искренне, что нас поставят к стенке.
– Ты уже бредишь, – махнул рукой Бакке.
– Брат, помоги мне, пожалуйста, залезть на пальму.
– Зачем?
– Сорвать банан.
– Здесь не растут бананы.
– Жаль. А финики?
– Фиников тоже нет.
– Черт, ну и влипли же мы.
Насквозь промокшие, мы наконец-то нашли военкомат, где два старых пердуна в форме офицеров Советской армии отфутболили нас обратно в штаб Конфедерации горских народов.
– С меня хватит! – орал я, согнувшись под другой пальмой, на которой мне почудились ананасы. – Я больше никуда не пойду!
Но это были только слова, на самом деле мы как долбанутые бегали из штаба конфедератов в военкомат. Так продолжалось довольно долго. Я изрыгал проклятья и, если бы Худой Бакке не встрял между мной и старым хрычом с погонами подполковника, сбил бы с него дурацкую фуражку. Мокрый и озябший стоял я с Худым Бакке в коридоре здания конфедератов, куда прибыла новая партия добровольцев. Один из них, тощий, с орлиным носом, не умел говорить по-русски. Интересно, на вершине какой горы он пас овец, раз не мог объяснить, откуда прибыл? Или в горах еще остались аулы, куда не просочилась советская власть и где не говорили по-русски? Покуда мы с Худым Бакке гадали, из какого гнезда прилетел сюда этот орел, пришли две пожилые интеллигентного вида абхазки и заговорили с ним на непонятном мне языке. Тот, конечно, ни бум-бум, только клекотал, поворачивая шею то вправо, то влево. Одна из теток догадалась задать ему вопрос на английском, и тощий тип радостно залопотал на языке британцев. Оказывается, этот доброволец был абхаз, но родом откуда-то из Иордании. Он сообщил, что прибыл на защиту своей исторической родины и готов сражаться за нее до последней капли крови. Кругом все зааплодировали. От пафосных речей у меня пробежал мороз по коже, тем не менее я тоже захлопал и даже крикнул «браво», чем привлек внимание пожилых абхазок. Рыжий конфедерат с улыбкой записал тощего добровольца в тетрадь, а тетки подошли к нам и спросили, откуда мы.
– Из Цхинвала, – объяснил Худой Бакке. – Мы тоже воюем за свою независимость.
– Очень хорошо, – сказали тетки. – Может быть, вы дадите интервью местному телевидению?
– О да, конечно, – оживился Худой Бакке. – Это большая честь для нас.
– Чудесно, – обрадовались тетки. – Сейчас разберемся еще с одним иностранным добровольцем, а потом вместе пойдем на телевидение.
Я попросил пожилых леди передать вон тому рыжему гаду, чтоб он не гонял нас больше в военкомат к маразматикам.
– Смотрите, как я промок, – говорю.
– Видим-видим, – заохали тетки. – Сколько вам лет?
– Двадцать пять.
– А на вид совсем еще мальчик.
– Вы не думайте, что я вру, вот мой паспорт, можете сами взглянуть.
– Да мы верим.
– У меня, по всей вероятности, началась пневмония. Нет ли у вас с собой каких-нибудь антибиотиков?
– У тебя с собой ничего нет? – обратилась тетка к другой, потоньше.
– Нету, – вздохнула та. – Валидол один.
– И у меня валидол.
Тетки пообещали достать лекарство, после того как дадим интервью, и, удивленно оглядываясь, отвалили. Откровенно говоря, мне совсем не хотелось давать интервью, и я сказал об этом Худому Бакке. Тот тоже сообразил, что лучше не светиться.
– Так какого же дьявола ты согласился дать интервью? – зашипел я на него, стараясь не привлекать внимания остальных добровольцев.
– Из чувства солидарности…
– Какая, мать его, солидарность?! Хочешь состряпать компромат на самого себя? А вдруг попадем в плен к грузинам? Врубаешься, как они будут пытать нас из-за твоего дурацкого интервью?
– Отвяжись, я пока ничего не говорил.
– И не скажешь?
– Нет.
– Супер! Слушай у меня деньги в кармане промокли, как бы они не испортились. Давай просушим их в каком-нибудь укромном месте.
Мы уже хотели улизнуть, но тут к нам подошел какой-то парень в камуфляже, с автоматом, и спросил, не осетины ли мы. «Ну да, мы из самого Цхинвала. А что?» – «А то, что командир осетинского батальона сидит в сочинской тюрьме». – «Ни фига себе, и что же такого натворил командир осетинского батальона?» – «В кафе жонглировал гранатами, и менты повязали его». – «Ай, какой дурак этот командир, тц-тц-тц! Недоумок, ну просто кретин. Мог ведь подорваться сам и погубить отдыхающих за столиками. Знакомый один тоже вот так игрался гранатой и вдруг бац! Сам погиб, да еще родственника с собой на тот свет уволок. И вообще, в кафе надо приходить с девушкой, говорить ей за столиком комплименты, поить шампанским или сладким ликером «Амаретто». А когда девушка окосеет, ее легко можно будет уговорить. Проверенный метод, можешь попробовать». – «А ты сам случайно не из Владика, брат?.. Почему я так решил? Потому что говоришь по-русски как владикавказский осетин». – «Вот как… значит, ты кабардинец? Слышь, Бакке, он учится во Владике, в ГМТ… На каком курсе? Ого, на втором! Славно! Слушай, брат, не скажешь, где искать ребят из осетинского батальона?» – «Где-где, в Сочи!»
Мы с Худым Бакке переглянулись.
– Они что, тоже в тюрьме сидят? – спросил я.
– Да нет, – заржал кабардинец. – Ваши снялись с позиций и махнули в Сочи на отдых.
– Как это?
Кабардинец пояснил:
– Мы неделю бываем на позициях и столько же отдыхаем.