– Может быть.
– Мать твою, и ты не убил их?
– Из чего? – усмехнулся Кусок. – У меня не было оружия.
– Как это не было, когда оно под ногами валялось! Я с двумя автоматами бегал, об третий споткнулся и даже не поднял.
– Почему ж ты не пришел ко мне? Я так ждал тебя.
– Извини, брат, но я не забыл, как в две тысячи четвертом умолял тебя пойти со мной на Присскую высоту. Ты сказал тогда, что больше не возьмешь в руки оружия. «Пусть воюют те, кто нахапал» – это твои слова. Но, если честно, мне было не до тебя. Я думал о своей заднице и о ребятах, которые шли за мной…
«Раз, и мы взлетаем, – заливался Иракли, – два, в объятьях таем, до утра нам не уснуть…» Хорошая песня, надо будет скачать на мобильник. Я открыл сумку и, вынув одну из книжек, протянул Куску.
– Это тебе. Нет, погоди, дай ручку, подпишу.
Я немножко подумал и написал: «Моему брату по оружию от автора. Цхинвал, 01.03.2010. Будь счастлив».
Об уходящих в бой сыновьях
Отряд наш после бомбежки распался, нас осталось всего двое, было страшно, и мы решили найти остальных. Только из-за обстрелов передвигаться было очень трудно, приходилось прятаться и ждать конца апокалипсиса. Так мы добрались до корпуса, под которым находится магазин «Спартак», вошли во двор и возле одного подъезда заметили брошенный кем-то автомат и порванный, в пятнах крови разгрузочный жилет. Товарищ мой поднял оружие с погнутым, как крючок вешалки, стволом и покачал головой. Из подъезда вышла женщина моих лет и спросила:
– Он был с вами? Вы пришли за его оружием?
– Нет, – сказал мой попутчик, – мы ищем своих. А вы случайно не видели высокого лысого красавца?
– Нет, но знаю отца парня, – она кивнула на разгрузочный жилет.
– Вот как?
– Вы его тоже наверняка знаете, его зовут Пупуш… футболист…
Мы его, конечно, знали. Опустили головы и молчали до тех пор, пока по городу не забил «Град».
Затмение
В Богири солдаты грабили универмаг. Докурив сигарету, я перемахнул через разбитую стеклянную витрину, протолкался к лестнице и, придерживая рукой автомат, взбежал по каменным ступенькам на второй этаж.
«Надо было прийти пораньше», – подумал я, шаря взглядом по пустым полкам.
Солдат, примерявший в углу кроссовки, спросил:
– У тебя какой размер?
– Сороковой.
– Хочешь, возьми эти, – предложил он. – Мне малы.
Я не стал отказываться и, скинув свои рваные, с осколком в подошве, влез в новые.
«В самый раз», – подумал я, все более проникаясь чувством благодарности к русским, спасшим жизнь мне, слегка впавшей в детство матери, брату, беременной невестке, неженатому другу, который вчера подбил натовский БТР. Эх, жалко, выстрелов не осталось, а то бы пробили броню и второго. Потом собирай себе трофеи: телефоны с наворотами, пистолеты, автоматы М-16, доллары США…
Завязав шнурок на правой кроссовке, я хорошенько ругнул Кондолизу Райс. Проклятая черная сука, тебя бы сюда с твоими детьми, если они у тебя есть. Вчера забегаю с увязавшимся за мной ополченцем в дом и вижу: на полу валяются трупы бабульки и маленькой, похожей на куклу с оторванной рукой, девочки. Справа в стене зияла пробоина величиной с хороший арбуз, комната вся была испещрена осколками, удивительно, что телевизор остался цел и работал. Должно быть, бабушка с внучкой смотрели новости, надеясь на помощь, как и все, кто остался в городе. Отнесли мы трупы в соседнюю комнату, накрыли одеялами и тоже решили узнать, что говорят о нас в мире. Смотрю, Кондолиза Райс выходит на трибуну и вещает, что Россия напала на Грузию. Я чуть не спятил, а ополченец так вообще притащил мертвую девочку, показывает ее телевизору и причитает:
– Посмотрите, что Грузия делает с нами! Ваших детей бы так, сволочи! Не дайте совершиться геноциду, мать вашу!
– Они тебя не слышат, – говорю. – Положи лучше девочку на кровать.
Ополченец немного успокоился, отнес в другую комнату мертвого ребенка, вернулся и сказал:
– Они все прекрасно видят со спутников, даже вшей на твоей голове.
– У меня нет вшей, и вообще, это все сказки, насчет спутника.
– Сказки? Попробуй позвонить со своего телефона, нас через секунду обнаружат и накроют!
Я вынул из кармана телефон и, пока ополченец переключал каналы, набрал номер друга, который утром подбил натовский БТР, но он был вне зоны. На грузинском канале диктор радостно сообщил, что Цхинвал наконец-то взят.
– Мы пушечное мясо! – заорал ополченец и начал палить из пулемета в телеведущего.
В общем, расстреляли мы телевизор и хотели свалить, но тут «Град» забил по городу. Мы бегом в подвал. Переждали там бомбежку и только собрались выйти из подземелья, как шум от топота множества ног заставил нас замереть. Я чуть не обделался от страха, когда услышал:
– Осебо гамодит ткуени бози деда![49]
Грузины остановились возле окошка подвала, и мне хорошо были видны их обутые в берцы ноги. В отчаянии я открыл огонь, один из них свалился и закрыл каской оконце. Пока я менял магазин, ополченец проделал в ней одну большую дырку очередью из пулемета. Вспышка, и меня отшвырнуло куда-то за бочки. Очнулся я во дворе дома.
– Ты живой? – спросил ополченец, возясь с рацией.
– Как будто, – ответил я, ощупывая себя. – Посмотри, нет ли на мне дырок?
– Одна, в заднице. Как тебя зовут?
– Гуча.
– Меня Вале.
– Откуда у тебя рация, Вале?
– Трофей. Возле подвала взорвался снаряд… Там теперь столько мяса.
– А я думал, они гранату к нам закинули.
Вале приложил палец к губам:
– Тсс, слышишь?
– Нет, – говорю, – у меня в голове сейчас бабочки порхают. О чем там?
– Грузины приказывают своим убраться из Цхинвала. Кричат, что русские рвутся в город и долбят их во все дырки.
«Бедный Вале, – подумал я, притопывая ногами в новых белых кроссовках, – не дождался помощи». Кто же мне рассказывал, как он погиб? Убей не помню, в голове какая-то каша, не забыть бы сходить на его похороны. Возле «скорой помощи» перевернулся подбитый каким-то пацаном БТР и задымил. Оттуда вылезли четверо и вбежали в дом напротив. Ребята окружили их и предложили сдаться. Те молодцы – начали отстреливаться. Завязался бой, слишком неравный для осажденных. Наши палили по ним из автоматов, пулеметов и гранатометов. Хата загорелась. Один из экипажа крикнул, что ранен и хочет сдаться. Вале хотел его вывести, открыл дверь в охваченную огнем комнату и увидел целившегося в него парня в натовской форме. И они изрешетили друг друга…
Не переставая любоваться своей новой обувкой, я, пританцовывая, поднялся на третий этаж и увидел на прилавке джинсы. Тьфу ты, бабские, хотя теперь не отличишь женское от мужского – унисекс. Тут я вспомнил про Алму, схватил валявшийся на полу баул и сгреб туда все, что было. Набив до отказа сумку, сел на нее и закурил. Вряд ли Алме нужна одежда, тем более в Голландии. Там бывают такие распродажи. Я, когда поехал туда на форум, накупил себе шмоток по самое не хочу. Суперские рубашки стоили два, ну три евро, джинсы, правда, купил за тридцать восемь, ветровку… Так здорово было бродить по вечернему Амстердаму. Все тебе улыбаются, и сам начинаешь поневоле скалиться. «Гуд монинг, и вам того же». Надо будет выучить английский. На каждом шагу кафе, люди сидят за столиками на улицах, пьют пиво, неторопливо закусывают. У меня слюнки текли, так жрать хотелось, ребята тоже облизывались, но денег ни у кого не было – потратились на шмотки. Вдруг откуда-то появился булочник с лотком, полным выпечки. Смотрю ему в глаза и осторожно тянусь к лотку. Он улыбается: «Бери-бери». Хватаю несколько булок с сыром, оглядываюсь, а за мной уже очередь стоит.
Я поднял баул и начал спускаться по лестнице. На втором этаже опять переобулся в свои старые, а новые положил в черный полиэтиленовый пакет. На войне, говорят, лучше носить старье. Выбравшись из универмага, я едва не столкнулся с батюшкой и поздоровался с ним. Тот благословил меня и тех, кто защищал город, затем, предав анафеме сбежавших в Джаву предателей, исчез за углом.
Я тоже повернул в сторону дома, но тут возле меня притормозила четырехдверная «Нива», внутри сидели полностью экипированные ребята. Я заметил, что форма на них чистенькая, без единого пятнышка. «Наверное, в Джаве отсиделись, суки», – подумал я и, поставив сумку, потянулся к автомату.
– Салам, Гуча, – сказал впередисидящий. – Что у тебя в сумке?
– Шмотки, – осипшим голосом ответил я и большим пальцем руки снял автомат с предохранителя. Указательный дрожал на спусковом крючке.
– Оттуда? – спросил экипированный, кивая на универмаг.
– Может быть.
– Положи обратно, ты же не мародер.
– Мать их, сбежавших в Джаву, – прохрипел я, отступив на шаг, пакет с кроссовками выпал у меня из-под мышки.
– Не дури, Гуча.
– А кто вы такие? Откуда взялись, такие чистенькие?
– Ладно, поехали, – обратился экипированный к водителю. – Запомни, Гуча, все, что ты сказал.
– Валите отсюда, пока я не положил вас тут всех.
«Нива» уехала, а я поднял пакет с кроссовками, пнул ногой сумку и, перейдя дорогу, направился вниз, в сторону площади. Возле афиш сел на лавочку, снова переобулся и, вырвав осколок из кроссовки, положил в карман. Меня не покидало чувство, будто сейчас происходит солнечное затмение. Посидев немного, я встал и прошелся по площади. Мне вдруг захотелось стрелять в снующих туда-сюда людей в военной форме с белыми повязками на рукавах. Цирк. Делают зачистки, после того как русские выбили неприятеля из города. Вспомнились Вале и маленькая девочка с оторванной рукой. Я зашел в сожженный еще до войны, загаженный театр, сел на корточки и зарыдал. Наплакавшись вволю, вернулся на площадь и опустился на скамью возле друга, подбившего вчера натовский БТР.
– Твои все живы? – спросил друг.
– Кажется. А твои?
– Тоже, слава богу.
Мы помолчали.